Как-то вечером, накануне выходного дня, Танюшка загрустила. Нет, такое случалось и раньше. Вдовьи слезы – не новость для Руси. Поплакав в подушку, пожалев себя, утром снова, свежая и выспавшаяся, принималась за работу. До следующего раза. Случалось такое редко. Некогда было этим заниматься. Все время и все силы занимала работа.
В этот же раз она вспоминала не мужа и не своего, не родившегося, ребеночка. Вспомнился ей старый аптекарь, Марк Израйлович. Не так, мимолетно, как часто бывало, а во всех деталях их знакомства и общения. С самого начала. И так ей страстно захотелось увидеть этого доброго человека, что не было сил терпеть до утра. Но жив ли? Мысль об этом тревожила.
«Если нет, то хотя бы узнаю, где могилка, да схожу к нему, поблагодарю за доброе отношение ко мне», — решила она, засыпая.
Наутро, выпив наскоро чайку, Танюшка вышла из дома, села на трамвай, доехала до центра, там пересела на автобус и вскоре шла уже по улицам своего детства. Во дворе дома были люди, но никого из них Танюшка не знала. Не было тех, кого любила, кого – не очень, а кого просто помнила. Это было странное чувство – видеть родной дом, а родного в нем ничего и не осталось. Подошла она и к конюшне. На воротах висел большой амбарный замок. В конюшне явно давно уже не было коней, поскольку не было даже обычного для этого места запаха, который раньше чувствовался при приближении к воротам. Скорее всего, это был какой-то склад. Погрустив немного, пошла она в сторону аптеки.
Все здесь было по-прежнему, разве что только вывеска поновей. Внутри почти ничего не изменилось. Торговала молодая, приветливая девушка.
— Я могу увидеть Марка Израйловича? – спросила Танюшка.
— Что вы, он давно уже здесь не работает, еще до войны ушел, я его и не видела ни разу! — с удивлением сказала девушка.
— А где он сейчас? Жив ли?
— Не знаю… Болел, это точно знаю — жена его иногда заходит сюда за лекарствами, ее я хорошо знаю.
— А где они живут?
Это оказалось совсем рядом. Танюшка знала эти дома. Дом был почти такой же, как тот, в котором прошло детство Танюшки. Однако по виду дома можно было понять, что люди здесь жили совсем не такие. Ухоженный, со следами ремонта, с входной дверью, красиво украшенной резьбой, аккуратным палисадником, он красноречиво говорил о жильцах. Сидящая на лавочке женщина с ребенком приветливо улыбнулась и, в ответ на вопрос Танюшки, назвала номер квартиры, в которой живет Марк Израйлович.
Танюшка постояла перед аккуратной дверью на втором этаже, собралась с мыслями и постучала. Открыла пожилая женщина. Танюшка никогда раньше не встречалась с ней, но сразу поняла, что это и есть жена Марка Израйловича.
— Здравствуйте, простите… — начала было она, но женщина остановила ее жестом.
— Здравствуйте. Позвольте мне самой сказать, кто вы. Марк Израйлович так часто и так красочно описывал вас, что я совершенно не сомневаюсь, что вы – та самая Татьяна.
Неожиданно для самой себя, Танюшка засмеялась и кивнула головой.
— Проходите же, Марк Израйлович очень вас ждет. Он так верил, что вы скоро придете навестить его, что вы почувствовали это и пришли! Сейчас, я зайду к нему первая, приведу его в порядок и подготовлю немножко, поскольку такая большая радость – это тоже удар для старого, больного человека.
С волнением Танюшка переступила порог комнаты через пару минут.
— Танечка, деточка! Таки дождался старый еврей! Я знал, я не сомневался, что не смогу умереть, не увидев вас! Признаюсь, девочка, я знаю кое-что о том, как идут ваши дела. По крайней мере, я имею представление о том, сколько берете товара в аптеке! И вы не забыли меня!
— Что вы, что вы! Я вспоминала и вспоминаю вас постоянно, но то была занята, то не решалась поехать, стеснялась…
— Так я же все понимаю! Вы думаете, что мне неизвестно, что вам приходится переносить? Старый аптекарь все видит, все понимает, правда не все может сказать. Такова жизнь, деточка! Однако все это не имеет никакого значения, раз уж вы сейчас здесь, рядом со мной!
Разговор был долгий. Обо всем. Танюшка отвечала на вопросы Марка Израйловича легко и свободно, словно давно готовилась к этому рассказу о своей жизни, который сам собой сложился здесь, в этой комнате. Говоря, она вглядывалась в усохшее, ставшее почти детским по размеру, лицо старого человека, и поражалась тому, как сильно контрастировали с ним его молодые, острые, умные, глаза. Они лучились счастьем!
Время от времени жена Марка Израйловича входила то с чаем, то с самодельными печеньями и Танюшка видела, как светилось радостью ее лицо, но глаза ее были полны слез.
— А знаете, Марк Израйлович, я давно хочу понять, за что мне все? За что мне убитый Игорек, за что не родившийся ребеночек? За что постоянный страх – придут и сделают что-то плохое? Что я такого сделала, что Господь меня так наказывает? Вы, мудрый человек, можете это объяснить?
— Нет, девочка, что ты! – от волнения старик перешел на Ты, — Никогда так не думай. Это не наказания. Это – твои испытания. Богом дано тебе огромное счастье и призвание– лечить. Вот, ради этого все и происходит. Этому Божьему делу ты и должна полностью посвятить себя, только ему. Вот, Господь и дал тебе тяжкие испытания, чтобы ты, пройдя их, стала настолько крепкой, что главное дело сумеешь пронести через всю жизнь праведно и честно. А еще, возле тебя сколько людей было! Разве мало было таких, кто помогал тебе, получая через это свое очищение. Видишь, сколько внимания и усилий Господь на тебя обратил? И все это ради того, чтобы не через силу, а с любовью, с талантом делала свое дело. Как ты начинала свой путь в этом служении, как идешь по нему – это мы знаем. А как закончишь – это знают только там, — старик указал пальцем вверх, — и от тебя только зависит это, а я не сомневаюсь – ты все сделаешь так, как нужно и достойно пронесешь данное тебе Богом. Вот такое у тебя в жизни испытание. Понимаешь?
— Наверное, потом пойму, а сейчас слишком сложно это…
Все когда-нибудь заканчивается. Закончились и эти счастливые минуты. Танюшка поняла это по тому, что глаза Марка Израйловича стали все чаще прикрываться. Он явно очень устал и с трудом уже выдерживал чрезмерную для себя нагрузку.
— Простите, Марк Израйлович, но я должна идти. Я оставила своих пациентов, а они очень ждут меня. Надеюсь, вы простите меня?
— Прощу, девочка, еще как прощу! Мало того, скоро я получу новое место жительства, так и оттуда я буду наблюдать за тобой и прощать буду, и напутствовать буду, и помогать. Ты в этом не сомневайся! Не каждому в жизни доводится ангела во плоти встретить, таки что, могу я это просто так пропустить? Никогда! Все, деточка, ты иди! И не забывай старого аптекаря и его жену. Только ты учти – старые люди хотят чаще и чаще видеть тех, кого любят, так ты уже не поддавайся этому искушению, не делай это слишком часто. Договорились?
— Договорились, — еле сдерживая подступающие слезы, Танюшка наклонилась и расцеловала старика в обе щеки.
— Вы знаете, Таня, — сказала жена старика на дворе, провожая Танюшку, — большего дать ему никто не смог бы. Я видела такое счастье в его глазах, какого не было с времен нашей молодости. Он ведь к вам совершенно иначе относится, чем ко многим любящим его родственникам. У нас нет детей, то вы – единственный его ребенок. Именно так он вас любит. Я понимаю, что совсем немного ему осталось жить на нашей земле, но сколько бы Господь ни отпустил, это будут счастливые для него дни. И в этом – ваша заслуга. Будьте же и вы счастливы! Все, не говорите ничего. Просто идите и помните все.
Вся в слезах, Танюшка долго шла, не вполне осознавая, куда. Постепенно она успокоилась и поняла, что прошла почти до центра города. Садиться в душный трамвай не хотелось, и решила она идти дальше по центральной улице. Она редко бывала в центре, а тем более – давно не ходила пешком, и поэтому все было интересно. Звуки трамваев, редких автомашин – все это умиротворяло, успокаивало ее. Люди шли куда-то, улыбались или наоборот, задумчиво смотрели в никуда. Никто не смотрел на нее, никому она не была нужна. Ощущение полного одиночества среди множества идущих по своим делам людей было своеобразной защитой. Можно было идти в ногу с ними и не ощущать их присутствия, но стоило изменить скорость или направление, как все начинали натыкаться на тебя, толкаться, наступать на пятки.
«Так и в жизни, — подумала Танюшка, — если ты чем-то резко отличаешься от окружающих людей, никогда не будет тебе спокойной жизни!»
Незаметно, в мыслях о том, что поняла, Танюшка приближалась к своему дому. Оставалось не более получаса, когда случилось то, что случилось.
Подойдя к одному из перекрестков, Танюшка вдруг услыхала звук колокола. Почему она так поступила, Танюшка не могла дать себе отчет и после, когда вспоминала этот день. Она повернула на дорогу, ведущую от центральной улицы вверх, на звук колокольного звона, и уверенно пошла по ней. Дорога вела к храму.
Танюшка бывала в нем не раз – когда ждала ребеночка, когда отправляла Игоря на войну и когда ждала с войны. Ей часто приходили в голову нелегкие мысли. Они тревожили. За что ей в жизни дано ее дело? Почему ей? А угодное ли Богу это дело? Внутренне она не сомневалась в том, что все с этим хорошо, но ей очень хотелось получить ответы на эти вопросы, для чего стоило, наверное, обратиться к священнику. Однако каждый раз она представляла себе, что настоятель храма может сказать ей то, во что она не поверит, с чем не согласится и что не примет… Так и не заходила в храм, но в этот раз она шла с легкой душой, с твердой решимостью получить ответы на все свои сомнения.
Навстречу шли люди. В-основном, это были пожилые женщины. Явно служба в храме закончилась.
В храме было безлюдно. Женщина, из тех, что всегда есть при храмах, собирала огарки свечей из больших подсвечников.
Танюшка вошла, перекрестилась и пошла к иконе Божьей матери, к которой всегда подходила в храме. Она не умела молиться. Мысленно, она разговаривала с Богородицей, не ожидая ответа.
Минут через десять маленькая дверца у иконостаса открылась, и из нее вышел батюшка. Большой, с густой бородой, он был серьезен. За ним шли двое рабочих. Батюшка что-то объяснял им строгим голосом. Танюшка, глядя на него, засомневалась, правильно ли она сделала, что пришла? Такой суровый, разве сможет батюшка все понять и объяснить?
Отпустив рабочих, которые вернулись в ту же дверь, батюшка перекрестился на большую икону и хотел было уйти, но…
— Подойди ко мне, — глядя на Танюшку, негромко сказал он.
— Я? – не поверила своим глазам Танюшка.
— Да, больше никого здесь нет.
— Ты хочешь поговорить со мной? – спросил батюшка, когда она подошла.
— Да. А как вы…
— Уж поверь мне, я давно уже научился видеть это. Что тебя привело? Ты крещеная?
— Да, крещеная, мне мама рассказывала.
— Целуй крест, подал батюшка ей крест, висевший на цепочке на его груди. Давно не исповедовалась?
— Да я…
— Понял. Готова сейчас сделать это?
— Готова, — к своему удивлению, сразу ответила Танюшка.
— Иди за мной.
Все дальнейшее было как во сне. Она положила голову на библию, лежащую на небольшом столике, и батюшка ее накрыл небольшой накидкой-епитрахилью. А потом пошли вопросы, на которые Танюшка стала отвечать. Постепенно, вопрос за вопросом, она рассказала батюшке всю свою жизнь. Отвечалось легко, слова сами складывались в плавный, связный рассказ, из которого становилось ясно, что ее мучал главный вопрос – не бесовство ли то, чем она занимается.
— Когда ты готовишь мазь, говоришь ли ты при этом, вслух или мысленно, какие-то особые слова?
— Нет.
— А что используешь при этом и где берешь? Можешь назвать мне все?
— Масло коровье и простые лекарства в аптеке, — Она назвала их.
— А когда наносишь мазь, говоришь ли какие-нибудь особые или непонятные слова вслух или про себя?
— Нет.
Дальнейшее было как яркое солнце в сознании — батюшка сказал, что нет на ней греха никакого, поскольку что и было – отпускается ей.
— Лечи людей, да тварей Божьих, — сказал батюшка, прощаясь с ней, — и не сомневайся ни в чем – богоугодное дело делаешь! Со знанием и с любовью, как и подобает. Да приходи сюда, в храм Божий, почаще.
Домой летела, как на крыльях. Впервые, после детства, она испытывала полный покой в душе, безграничную свободу и счастье. Прилив сил и энергии был такой, что уснула она в тот вечер с трудом, жаждая скорее увидеть ожидающих ее людей.
День за днем, месяц за месяцем, год за годом летели и летели. Незаметно, Танюшка давно уже стала «Тетьтаней», а затем и «Бабтаней». Поначалу она удивлялась и улыбалась в ответ на новое «звание», а потом привыкала, принимая все за должное.
Ее особо не тревожили. С участковым проблем не было. Она знала его с детства — лечила его, когда ему лет пять было. Один раз приезжали люди от науки, и снова она варила им мазь, правда в небольшом количестве. Уехав, они так же бесследно, как и предыдущие, уходили из ее жизни. Постепенно, год за годом, пациентов становилось все меньше. Баба Таня списывала это на то, что жизнь становилась спокойнее, сытнее, и то обстоятельство, что больные обращались к ней уже не каждый день, особенно не беспокоило ее. Тех, совсем маленьких, денег, что давала пенсия, которую она стала получать с некоторых пор, вполне хватало на жизнь. Да и пациенты нет-нет, да и давали совсем незначительные деньги, три – пять рублей в знак благодарности за избавление от недуга. Все, что нужно было для мази, пациенты оплачивали сами.
Ко всему она приспосабливалась и привыкала. Не могла привыкнуть только к одному – масло стало другим. При варке мази получалось много лишней воды, да какая-то пена. Теперь ей приходилось расходовать его вдвое больше прежнего. Она не понимала, отчего так происходит и постоянно жаловалась на это своим пациентам, извиняясь за то, что масла им приходится покупать вдвое больше. Одни понимающе кивали, другие начинали объяснять, как и из чего нынче делается это масло, но интересовало их не это, а результат лечения.
И снова Танюшка – баба Таня затерялась во времени…