Утром проснулся от резкого толчка. За ним последовал второй. Мы стояли. Где это мы? Что происходит? — спросил, свесившись с полки, у Михалыча.
— Унгены. Сейчас будут колеса менять.
— Зимние на летние или наоборот? – пошутил я.
— Все проще. В Румынии европейская колея, не совпадает с нашей.
— И как долго они меняются?
— Быстро. Пока умоемся и позавтракаем, все будет сделано. Потом –
таможня и поедем через границу, уже оформленные.
Наскоро попив чайку с вкусным, румяным пирожком, которые разносила в корзине по вагону огромная, голосистая тетка, смотрел в окно. Обычный станционный пейзаж – столбы, рельсы, будки, товарняк на дальнем пути. Через приоткрытое окно слышались крики диспетчера через громкоговорители, да тепловозные гудки, понятные железнодорожному люду. И действительно прошло не больше часа, поезд тихо дернулся и покатил на новеньких колесах вперед, к границе.
«Всем пассажирам просьба прекратить хождение и вернуться на свои места, начинается пограничный и таможенный досмотр», — раздался громкий голос в динамике на потолке.
— А лежать, интересно, можно или обязательно сидеть? – раздалось с противоположной полки. Спавшая до этого Женя сбросила с себя простыню и оказалась под ней полностью одетой.
— Да лежи! Спрыгнешь, если нужно будет, — ответил ей Михалыч, — пирожок будешь?
— Угу, — ответила она и протянула вниз руку.
Минут через десять в отсек вошел молодой солдатик. Внимательно изучая новенькие, пахнущие типографской краской загранпаспорта, он поглядывал на нас острым, цепким взглядом и отмечал фамилии в списке,
который дал ему Михалыч. Минут через пять зашел таможенник.
— У меня есть валюта, — сказал я и протянул ему справку, заверенную в таможне Владивостока.
Таможенник тут же вышел из своего полусонного состояния. Все повернули головы в мою сторону. Внимательно изучив каждый миллиметр документа, повертев его в руках, он потерял интерес ко мне и вернул декларацию, сделав отметку и поставив штампик. Вскоре его «…деньги, лотерейные билеты…»донеслось из соседнего отсека. Прошел час, но поезд все не трогался. Михалыч встал и пошел в сторону
купе проводника.
— В соседнем вагоне, у грузинской группы какие-то неприятности. Разбираются.
Еще через полчаса поезд тронулся, мягко набрал ход и весело застучал на стыках рельсов, не увеличивая скорости. Все стало понятным минут через десять. Мы подъезжали к большой реке.
— Это Прут, — сказал Михалыч.
У въезда на мост — наш пограничный пост и несколько солдатиков, косящих траву вокруг небольшого домика, полосатые пограничные столбы… Вагон звонко застучал по мосту. На другом конце моста оказалось практически то же самое, но солдаты были в другой, чужой форме. Поезд медленно въехал на чужую территорию, быстро набрал скорость и понесся по полям, покрытым виноградниками и садами. Все вокруг выглядело точно так же, как и с другой стороны границы, пока на одном из холмов не увидели самый настоящий, как на картине кого-то из художников- «передвижников», кочующий цыганский табор! Несколько
очень высоких кибиток с большими, метра по два в диаметре колесами, пасущиеся неподалеку стреноженные лошади, несколько костров с большими казанами на треногах и главное – сами цыгане. Они были такие же точно, какими мы их иногда видим на привокзальных площадях. Босоногие цыганята махали нам руками. Сомнений не осталось — мы в другой стране.
В Бухаресте по вагону прошли пограничники, проверили паспорта. На этом досмотр закончился. На перроне нас ждала темноволосая женщина средних лет с небольшим листком бумаги в руках. На нем было лишь одно слово «Владивосток».
— Здравствуйте, — строго сказала она на чистейшем русском, — меня зовут Елена. Я буду вашим гидом. Все вопросы будете решать со мной. Сейчас мы идем к автобусу и едем в гостиницу.
Ни разу не улыбнувшись и не сказав ни одного слова помимо самых необходимых, она повернулась и пошла, не оборачиваясь и не озабочиваясь тем, что не все успевают за ней. Кряхтя и обливаясь потом от тяжести чемоданов и сумок, народ изо всех сил старался не отставать. Такой прием несколько обескуражил, но настроения не испортил. Гостиница располагалась в самом центре Бухареста, рядом со старинным,
очень красивым парком. Судя по интерьеру с лепниной и скульптурными украшениям, когда-то она была шикарным, дорогим отелем.
Время изрядно потрепало и само здание, и то, что было внутри него. Первое, что обратило на себя внимание – скрипучий паркет. Он скрипел каждой своей дощечкой! Каждый шаг отзывался новым звуком, не похожим на предыдущий. Когда шел один человек, можно было считать его шаги, а когда несколько – в высоком, гулком коридоре рождался странный звук, состоящий из смеси скрипов разной тональности и отраженного эха.
Найдя среди множества высоченных дубовых дверей нужную, соответствующую номеру на большом деревянном брелке в виде груши, прикрепленной цепочкой к выданному мне ключу, открыл дверь и вошел в
номер.
Небольшая комната с деревянной кроватью, двустворчатым шкафом и небольшим письменным столом с исцарапанной крышкой да полукреслом с лопнувшей и изрядно потертой кожаной обивкой. Что сразу бросилось в глаза – полное отсутствие удобств. Отсутствовал даже умывальник. Это не радовало. Я очень надеялся принять душ после дороги. По коридору кто-то шел. Слышимость была такая, что наличие двери почти не ощущалось. Скрип паркета приблизился и в дверь постучали. Это был Михалыч.
— Что, Иваныч, тоскливо?
— Ага. Даже умыться негде…
— Так это же почти рядом с тобой, через пару дверей. Умывальники, туалеты и душевые в конце каждого коридора.
— Понял. Уже легче.
— Тогда давай с тобой договоримся. Через час встретимся в холле у выхода и сходим прогуляемся, кофе хорошего выпьем.
— Договорились!
Душевые и туалеты полностью соответствовали гостинице и не ремонтировались, судя по тяжелым, позеленевшим бронзовым кранам и
истертой плитке на полах, со Второй мировой. Однако же, горячая вода — она и есть горячая вода. Имеет ли значение, из какого крана она течет на тебя, если ты с дороги? Михалыч уже ждал внизу, когда я спустился к нему. Он широко улыбнулся и вытянулся передо мной в шутливой стойке «смирно», приложив в
приветствии руку к виску.
— Вольно! – в тон ему скомандовал я и добавил бородатую воинскую шутку насчет прикладывания руки к «пустой» голове.
Улица, по которой мы шли, мало чем отличалась от старинных улиц в любом европейском городе. Те же серые дома с лепными украшениями, те же стеклянные витрины магазинов, множество кафешек с вынесенными на
тротуар столиками под цветными зонтами. Поражало то, что в витринах было полное изобилие! Я впервые был в стране соцлагеря и ожидал увидеть примерно то же, что было и в нашей стране. Увиденное впечатляло. Прилавки как продуктовых, так и промтоварных магазинов ломились от товаров. Я видел магазины в капиталистических странах, а вот теперь узнал, что и в соцстранах может быть такое же изобилие. А по Румынии ведь тоже прошла война… И воевала она не на нашей стороне… Было о чем подумать. Кофе в выбранном Михалычем маленьком кафе с двумя столиками и барной стойкой, был просто великолепен! Я не преминул сказать ему об этом.
— Ты знаешь, кофейные традиции в Румынии и Молдавии идут аж от древних римлян. Чего-чего, а хорошего кофе ты в этой поездке попьешь от души. Это я тебе обещаю!
— Михалыч, сколько дней мы здесь, в Бухаресте будем?
— Два дня. Завтра у нас по расписанию экскурсии по городу, в национальный музей и музей деревни, а вечером – концертный зал. Там будем смотреть знаменитый румынский ансамбль. Как и любая другая прогулка по незнакомому городу двух мужчин, эта закончилась столиком в парке и литровыми кружками с неплохим пивом на нем. В середине столика, на тарелке лежала горка шипящих еще колбасок, которые тут же, в пяти метрах от нас жарил вертлявый мужичок в белой куртке и поварском колпаке.
Это было так здорово – сидеть под сенью старинных деревьев, ощущать под ногами мягкую травку и степенно беседовать, потягивая пиво. В ходе беседы выяснилось, что Михалыч – директор известнейшего во Владивостоке дворца культуры. Я тут же сказал ему, что когда-то и мой дядька был там директором.
— Ка-ак, это твой родственник?! Да я же у него принимал дела, и мы с ним до сих пор дружим и помогаем друг другу! Мы же перед самым отъездом виделись с ним!
Тут уж делать было нечего, ситуация начала развиваться по стандартному, классическому варианту, и никакой советский человек не смог бы в данной ситуации действовать иначе. Не порушили основ и мы. Тут же подозвав
мужичка в колпаке, Михалыч что-то долго и громко говорил ему, показывая на меня, и оба они широко улыбались. Сначала мужичок отрицательно замотал головой, а потом, постепенно, стал понимающе кивать, и когда Михалыч закончил говорить, мужичок убежал, но через минутку вернулся с
подносом, на котором стоял графинчик с беленькой, грамм эдак на триста, да две стопки.
— Нельзя, нельзя, — передразнивая кого-то, радостно пропел Михалыч и хлопнул мужичка по плечу, — все можно, если нужно! Ну что, Алексей, наливай! И как это я так тебя сразу выбрал, а? Чуешь? Поехали!
«Ехали» мы довольно долго, пока мужичок с появившимся откуда-то помощником не начали убирать столики. В гостиницу вернулись ближе к полуночи, как следует напившись кофе в одном из баров, где было полно
веселящегося под громкую музыку и пьющего что-то народа. Долгий, очень горячий душ спасет любого утром. Спас он и меня.
Позавтракав в большом зале ресторана при гостинице, понял, что с удовольствием бы прилег и вздремнул, но нужно было переодеваться и выходить к автобусу. Пока мы ездили под Еленино сухое «посмотрите налево, посмотрите направо» по улицам действительно красивого города, я успел немножко вздремнуть.
Первая остановка была у братской могилы советским воинам, погибшим при освобождении Бухареста. Из объяснений Елены мы с удивлением узнали, что наши солдаты вообще-то как бы и не освобождали город. По ее словам получалось, что все это румынское антифашистское движение сделало, а советские солдаты, они вроде бы как просто пришли и поздравили. На наши робкие попытки возмутиться, она резко заявила, что говорит только то, что является историческим фактом и дискуссии на эти темы условиями экскурсии не предусмотрены.
Потом был музей. Очень интересный музей, очень интересные экспонаты, но смущало то, что из объяснений Елены как-то так складывалось впечатление, что Румыния была первой всегда и во всем, и даже первым
летчиком был румын. Что же касается Второй мировой, то оказывалось, что антифашистский вклад Румынии в дело победы над Германией был решающим, и еще неизвестно, чем бы закончилась война, если бы… Это
переставало уже быть смешным и, не выдержав, я задал ей вопрос об участии румынских войск в оккупации юга Советского Союза на стороне немцев и вообще, об Антонеску и его режиме. Сильно покраснев, Елена
сказала, что рассказ об этих незначительных деталях истории не входит в ее программу. Поблагодарив ее, я не удержался от колкости и сказал, что ее программа явно не стыкуется с решениями Нюрнбергского процесса. Вспыхнув, она не осталась в накладе и сказала, что такой отвратительной и невоспитанной
группы у нее еще не было. Лучше бы она этого не говорила!
— А чем это мы вам, дамочка, так плохи? — вдруг вышла вперед и тоном работника торговли, закаленного в боях с коллегами по рынку, ядовито спросила жена мужичка — подкаблучника.
— Все, экскурсия закончена, выходим и садимся в автобус, — резко заявила Елена и быстро пошла к выходу.
— Ага, ясное дело. Конечно же, закончена, — сказала воинственная дама, явно разочарованная потерей возможности сразиться с идейным противником.
— Сучка такая, — после паузы довольно громко добавила она, явно компенсируя потерю.
Музей деревни произвел на всех очень сильное впечатление. Избы, вся утварь, колодцы, кузни, инструменты – все было настоящим. Одетые в национальные костюмы люди делали какие-то крестьянские дела, ходили,
фотографировались с туристами. Все выглядело настолько естественно, что просто поражало!
Вокруг этой деревни расположились ряды с сувенирами, причем все они были не заводского производства, а ремесленные. Вполне очевидно было, что люди, которые продавали их, сами же их и делали. Тут были и кованые вещи, и кожа, и плетение из ивы, и резьба по дереву, и чеканка и многое- многое другое. Наши женщины накинулись на красивые женские блузки с потрясающей ручной вышивкой. Гид в деревне не был нужен, а если и возникала необходимость в чем-то, Михалыч со своим знанием языка выручал. Обед в деревне входил в стоимость наших путевок, и мы с удовольствием ели то, что здесь же, на
наших глазах готовилось в огромных крестьянских печах. Ни пива, ни спиртных напитков на столах не было, зато появились кувшины с великолепным домашним молодым вином. Появление каждого блюда сопровождалось рассказом о том, как оно готовилось. Положительные эмоции били через край. Инцидент в музее отошел далеко на задний план, и настроение у всех сложилось замечательное.
После обеда оставалось еще полчаса до отъезда автобуса. Мы с Михалычем решили прогуляться и пошли в сторону небольшого здания, стоящего на возвышении. Открывшийся за ним вид поразил своим великолепием. Оказалось, что за возвышением шел крутой склон, и внизу, до самого горизонта простиралась зеленая долина. Как на ладони, под нами лежали виноградники, сады и поля, расчерченные дорогами на разноцветные многоугольники. Зрелище завораживало своей фантастической красотой. Сбоку, чуть ниже нас шли раскопки. Мы спустились туда. Каменная кладка, остатки колонн, везде разбросаны черепки, какие-то плошки, маленькие
кувшинчики. Подняв один, я долго смотрел на него и мороз по спине пробежал от мысли, что около двух тысяч лет назад кто-то так же точно держал его в руках…
— Смотри, — Михалыч показал на небольшой щит, прикрепленный к остаткам колонны, на котором на разных языках и в том числе на русском, было написано, что здесь ведутся раскопки древнеримской постройки и выносить отсюда что-либо запрещено законом.
— Жаль, — сказал я и положил кувшинчик на прежнее место.
Обратный путь до гостиницы проделали без Елены, которая осталась у группы домов недалеко от музея деревни, сказав, что будет ждать нас у гостиницы вечером, чтобы повезти на концерт. Никто не выразил ни
сожаления, ни радости. Все молчали. Автобус тронулся и как по команде, все задремали. Как-никак, а во Владивостоке был уже вечер, да и вино, пусть и молодое – оно и есть вино.
— Хватит спать, давайте лучше споем, — разбудил всех Михалыч своим громким, а через микрофон даже слишком, голосом.
— Михалыч, сделай чуток потише, — не удержался я.
— А споем? – еще громче прозвучал его вопрос.
— Да споем, споем, только потише сделай, — раздались голоса.
А потом были полтора часа песен. Пели здорово! Группа оказалась довольно голосистой. Когда надоело петь хором, пел один Михалыч. Незнакомые, непонятные слова складывались в непривычные, какие-то кучерявые мелодии. Мы чутко вслушивались в эти звуки, пытаясь выудить что-нибудь знакомое.
«Примаваре, примаваре…» — с надрывом пел Степаныч и чувствовалось, какое удовольствие он получает от этого.
Вечером более или менее нарядно одетые, подъехали к концертному залу. Это был очень большой, современный зал с крутым уклоном рядов в сторону сцены. С любого места отлично открывалось все, что там происходило. Смотреть было на что. Яркие краски костюмов, великолепные звуки цимбал, виртуозные аккордеоны, скрипки и трубы… Все это звучало, пело и страдало, время от времени срываясь в огневые пляски. Концерт прошел на одном дыхании, оставив очень сильное впечатление. Да…серьезный ансамбль, — сказал Михалыч, когда мы сидели за столиком на улице и молча пили пиво, — но никак не лучше нашего, молдавского ансамбля «Жок». Я не видел этого ансамбля, но все равно согласно кивнул.
— Что будем делать с Еленой? – неожиданно спросил Михалыч.
— А у нас есть варианты?
— Есть. У меня есть телефоны для связи с нашим представителем, правда ими пользуются обычно для докладов, а вот для претензий – только в крайних случаях.
— Думаю, мы имеем здесь как раз такой случай, и этим нужно воспользоваться. Эта зараза может спровоцировать на что угодно. Сам же видишь, Михалыч, она открыто хамит и заводит народ.
— Да, вижу. Завтра утром и позвоню. Поезд наш в обед, времени достаточно.
— Михалыч, а кто она? Русская или румынка?
— Да наша, из Ленинграда. Десять лет назад вышла замуж за студента, уехала с ним сюда, не доучившись. Потом развелась и с тех пор одна живет. Ни мужа, ни детей. Вот и бесится, будто мы в чем-то ей виноваты.
— Хоть и жалко ее, а все равно — сучка.
Поезд местной железнодорожной линии медленно отошел от вокзала. Старенький вагон, деревянные исписанные скамейки, стекла в трещинах, истертый линолеум на полу и давно забытый запах детства — угольный угар от паровоза, старательно тянувшего состав. Пассажиров не очень много. Останавливались часто. Кто-то выходил, вместо них входили другие. К вечеру прибыли на конечную остановку – курорт Мамая.
На крытом перроне нас встречала Елена. Вид у нее был не ахти. Рядом с ней стоял высокий, худощавый молодой человек лет двадцати пяти.
— Познакомьтесь, это ваш новый гид. Я вас покидаю. По семейным обстоятельствам я не смогу больше с вами работать и возвращаюсь в Бухарест.
— Василе, — широко улыбнувшись, представился парень, — рад с вами познакомиться.
— Ой, Василёк, — раздалось вдруг, — а уж мы-то как рады!
Все засмеялись. Конечно же, это была Женя. Она просто светилась и всем своим видом показывала, что нисколько не преувеличивает.
— Надеюсь, у вас сложатся хорошие отношения, — продолжила Елена.
— Сложатся! А как же, обязательно сложатся, — опять воскликнула Женя, и настроение у всех кардинально и окончательно и изменилось. Все вдруг поняли, что дальнейшее наше пребывание в этой стране будет вполне
приятным. Елена повернулась и не попрощавшись, пошла по перрону.
— Ну что же, прошу вас идти за мной, — сказал Василе и пошел к выходу.
— Да-да, мы идем, Василёчек, — не унималась Женя, с трудом догоняя его и норовя прижаться поближе. Василе громко рассмеялся и, повернувшись, подхватил увесистый Женин чемодан. Она тут же обеими руками подхватила его под свободную руку и засеменила рядом, что-то щебеча.
— Вот, стрекоза! – тихо засмеялся Михлыч, — Всё, пропал хлопец!
Приятные неожиданности на этом не закончились. Въехав на территорию курорта, мы вскоре остановились у одного из симпатичных двухэтажных корпусов, на фронтоне которого рельефно значилось название «Аметист».
Как объяснил Василе, каждый жилой корпус этого курорта называется драгоценным камнем. Когда вошли в фойе, навстречу выплыла девушка в униформе с подносом, уставленным маленькими, наполненными чем-то рюмками. Следом плыла другая девушка в униформе. На ее подносе лежали большие гроздья крупного винограда янтарного цвета.
От имени администрации курорта Василе поздравил нас с прибытием и пожелал хорошего отдыха, а в знак дружбы предложил выпить по стопке национального напитка – цуйки. Нужно ли говорить, с каким удовольствием и даже радостью мы воспринимали это гостеприимство! Цуйка оказалась самой, что ни на есть, обычной самогонкой, причем довольно плохо очищенной, о чем говорил и ее вкус, и сизоватый цвет. Однако же, дареному коню в зубы не смотрят, и все рюмки быстро опустели. Виноград был выше всяческих похвал – крепкий и сладкий.
Номера — замечательные! Нас поселили на втором этаже. Мой номер оказался в конце коридора и представлял собой довольно большую комнату с встроенным шкафом, кроватью, столом и двумя креслами возле журнального столика. В углу стоял маленький холодильник. Главное же – в номере были душевая и туалет! Все было чистое, свежее и современное. Здание явно не так давно построили. Как потом выяснилось, курорт этот создан был менее пяти лет назад. Разложив вещи, пошел к Михалычу, поселившемуся через стенку. Словно две капли воды, его номер был похож на мой, разве что стены выкрашены другим цветом. На стук никто не отозвался. Удивившись, вернулся к себе. Минут через десять Михалыч пришел сам.
— И как тебе курорт?
— Слов нет! Ответил я.
— Вот и мне понравился. Я тут поболтал немножко с дежурной. Завтра будет большой прием по случаю заезда. Большая дискотека совсем рядом с нами, магазинчики и кафешки тоже, а до пляжа всего метров триста-четыреста. Но главное — узнал кое-что интересное, что и хотел узнать. Километрах в десяти отсюда есть маленький городок, а в нем – неплохой рынок! Ты представляешь, как здорово! Это же всего пара остановок автобусом!
— Не понял… Зачем нам рынок? Что мы там…
— Ох, да… — прервал меня Михалыч, — Ты же ничего не знаешь! Дело в том, что на румынских рынках всегда продается свежайшее бочковое пиво, но главное – там всегда жарят на углях совершенно великолепное мясо! Такое больше нигде найдешь, ни в одном ресторане не попробуешь! Настоящее, парное, со специями и травками разными, с дымком! И все это – с любыми овощами, которые тут же, на рынке и выберешь. Как тебе такое?
— Нет, определенно, у некоторых проблемы с совестью! А как я теперь доживу до этого счастья, не захлебнувшись слюной, а? – ответил я, смеясь.
— Ничего, доживем! Собирайся, прогуляемся до ужина.
— Пять минут и буду готов.
— Хорошо, жду тебя внизу.
Курорт был действительно хорош! Великолепные тенистые аллеи с множеством скамеек, устроенных гнездышком в густых кустарниках вдоль аллей. Что делается на скамейке, можно было увидеть, только
поравнявшись с ней. Каждые двести-триста метров – кафе или небольшой магазинчик. Мы с удовольствием вдыхали свежий воздух, наполненный ароматом каких- то цветов или трав и, поравнявшись с очередным кафе, не сговариваясь, свернули к нему.
— По кофейку или по пиву? – спросил Михалыч.
— Только кофе, полжизни за чашечку хорошего кофе со сливками!
— Жизнь побережем для более подходящего случая, а кофе сделаем.
В кафе было шесть столиков и ни одного посетителя. Никого из работников кафе также не было видно ни за барной стойкой, ни в зале. Мы сели, ожидая немедленного появления официанта. Минут пять ничего не
происходило.
— Есть кто-нибудь живой, — спросил я громко. В ответ — тишина. Михалыч громко сказал что-то на румынском. Из боковой двери вышла женщина и недовольным голосом, не глядя на нас, что-то спросила. Михалыч встал и показал мне на выходную дверь.
— Идем, Иваныч. Нас здесь не ждали.
На лице официантки — ничего, никаких эмоций. Увидев, что мы уходим, она тоже повернулась и скрылась там, откуда пришла.
— Михалыч, хочешь эксперимент? – пришла мне в голову мысль, когда мы уже стояли на крыльце перед входом в кафе в раздумьях – куда идти дальше.
— Какой? Думаю, что сервис здесь такой же, как и у нас. Экспериментировать с этим бесполезно.
— А давай, на бутылочку пива поспорим, что не бесполезно, и она винтом будет крутиться вокруг нас?
— Нет, на три бутылочки!
— Идет! Значит, так. Мы заходим, и ты молчишь. Что бы ни случилось. Договорились? Хорошо.
Мы вернулись в зал и сели за стол.
— Аnybody here? – громко крикнул я. Из боковой двери немедленно вылетел молодой парень и нырнул за барную стойку. К нашему столику подошла та же самая официантка, но с широчайшей улыбкой на лице, явно не узнавая нас.
«И это она в упор не видела нас пять минут назад!» — подумал я.
— Yes, Mister. Welcome.
— Two coffee, please.
Дальше все происходило как по нотам. Из колонок в углах полилась мягкая музыка, кофе был абсолютно великолепным. Бармен лихо играл шейкером и протирал без того сверкающие бокалы, а официантка стояла у стойки и не отрывала от нас своего ждущего взгляда, всем своим видом показывая готовность немедленно кинуться исполнять любое наше пожелание. От улыбки у нее должны были уже заболеть мышцы на лице.
— А расплачусь с ними все же я, — сверкнув глазами, сказал Михалыч, и у меня не нашлось аргументов, чтобы лишить его этого удовольствия. Ты иди пока.
Стоя на крыльце, я слушал, как Михалыч произносит свой прочувствованный диалог на румынском.
— И как? Дошло?
Ты что, на такое я даже и не рассчитывал! Всего лишь сделал то, что хотел сделать. Зато теперь мы поменялись. У нас отличное настроение, а у них сомневаюсь, чтобы оно было хорошим.
— Что может быть приятнее, чем гадость, сделанная вовремя, — рассмеялся я.
— Это тот случай, когда соглашусь, пожалуй, с таким утверждением!
Следующий день мы провели на пляже, поскольку вечером нужно было идти на большой прием. Я не особый любитель пляжей, да и этот пляж по сравнению с нашей, владивостокской Шаморой тех времен, например, был совсем слаб. Мы привыкли к мельчайшим и чистым пескам в десятки метров глубиной и несколько километров в длину, а на этом пляже вовсе не было песка. Вместо него — мелкая галька, лежать на которой оказалось совсем не в радость. Однако этот пляж отличался от наших наличием множества
киосков и тентов со столиками, где можно было и посидеть, и перекусить тем, что готовилось тут же.
Прием получился на славу. Проходил он в большом, видимо специально для этого созданном зале. Множество красиво накрытых длинных столов стояли по окружности зала в два – три ряда. Каждый стол – одна группа. Посреди стола стоял флажок страны, откуда прибыла группа. В центре зала — большая площадка, на которой и происходило основное действие. После официальных приветствий на разных языках, начался концерт. Великолепные артисты представляли песни и танцы тех стран, из которых были отдыхающие. Одной из первых была наша, русская часть, и после «Подмосковных вечеров» почему-то пошла цыганочка. Все было бы ормально, обычно, но…
То ли под действием вина, то ли по природному своему темпераменту, одна из наших женщин вдруг вскочила с места и вылетела к пляшущим артистам. Зал ахнул, какие-то администраторы зашипели на нашего
Василька, но было уже поздно. Артисты не растерялись, и к ней сразу же подлетел один из мужчин в сапогах и косоворотке, обыгрывая ее появление. Как же здорово она плясала! Это нужно было видеть! Сколько силы, мощи и грации в движениях! Практически плясала уже только она с партнером, а остальные артисты играли роль подтанцовки, фона. Гром оваций раздался в зале, когда прозвучал последний аккорд. Все хлопали и
кричали «браво» и ей, и нашему столу. Русские были на высоте!
А потом с нашей легкой руки, во время танцев к артистам выходили те, кому эти танцы близки. Кто-то делал это хорошо, кто-то похуже, но вечер вместо официозно-концертного стал теплым, непринужденным и просто
великолепным, Думаю, даже администрация не могла этого не признать. Все получилось настолько здорово, и народ так искренне веселился, что прием вместо положенных по программе двух часов, занял четыре и
закончился далеко за полночь!
На следующий день мы с Михалычем отправились туда, куда мысленно стремились последние два дня. В обшарпанном, еле дышащем автобусе с открытыми окнами кроме нас ехало человек пять. Садиться на пыльные, драные сиденья не хотелось, да и ехать-то было всего пару остановок. Перебрасываясь фразами с людьми на улице, Михалыч уверенно вел к цели.
Рынок — он и есть рынок, но только не для нас, живущих на другом краю света, в Приморье. Изобилие всевозможных овощей, фруктов, специй, мяса и птицы резко контрастировало с тем, что мы привыкли тогда видеть на рынках Владивостока. Разинув рот, смотрел я на все это, но Михалыч неуклонно тянул меня вперед.
— Ага! Есть! Я же говорил, что должно быть! – раздался его победный крик. Перед нами открылся небольшой закуток, образованный несколькими
навесами. На площадке в середине закутка стояли длинные столы, грубо сколоченные из толстых досок. Вместо стульев – чурбаки с торцами, отполированные задами. Под одним из навесов было интересное
сооружение. Большой, примерно метр на два, мангал с частой решеткой над ним. Крупный мужчина с раскошной, чуть седоватой бородой и с полотенцем вокруг шеи, шевелил кочергой угли и раскладывал лепешки мяса на решетке. Под другим навесом стояли большие дубовые бочки и в одну из них вставлен ручной насос с длинной ручкой. Мужчина в белой куртке, подкачав насосом, подставлял к крану одну за другой литровые кружки и отставлял их в сторону, чтобы оседала пена. Готовые кружки разносил парнишка лет пятнадцати. Он же брал у бородатого бумажные тарелки с мясом и подносил к столу. На столе стояли бутылки с соусами, высились стопки тонких лепешек и горы какой-то зелени на больших подносах. Михалыч заговорил с мальчишкой, и тот скороговоркой отвечал ему, а потом кивнул и убежал. Вскоре перед нами появились кружки с пивом.
Оно действительно, оказалось великолепным – свежее, с густым насыщенным вкусом. Когда мальчишка принес по большому, толстому куску шипящего и дымящегося еще мяса, наступил настоящий праздник! Мы просто упивались, если так можно сказать о мясе, его потрясающим вкусом. Пиво пилось как вода, и было совершенно непонятно, как оно там, внутри наших организмов, размещалось в таких количествах. Вскоре оно попросилось наружу и выяснилось, что и это хорошо и вполне цивильно продумано
здесь, на рынке. Время текло совершенно незаметно и когда мы поняли, что больше не в состоянии выпить ни одной капли пива и съесть ни одной крошки мяса, выяснилось, что уже пятый час. Получалось, что мы провели здесь больше пяти часов за приятной беседой и замечательным мясом! Это было что-то!
Тяжело словно утки, переваливаясь на ногах-колодках и странно булькая всем телом, двинулись в обратный путь. С большим трудом, еле двигая плотно сжатыми ногами, я доковылял до
номера и, сдерживаясь из последних сил, вставил плохо слушающимися пальцами ключ в скважину… Есть, всеееее! Боже, как же это здорово, что в моем номере есть все удобства! Каждый день такое не вынести. На следующий день с блаженством валялся в постели, отсыпался. Ни на завтрак, ни на обед не пошел.
Ближе к вечеру постучал к Михалычу. Как оказалось, он взял точно такой же тайм-аут и спал весь день. Решили пойти в магазин и купить чего-нибудь перекусить. Вино выбирал Степаныч. Это был «Мурфатлар». Я никогда не пробовал этого вина, да и вообще, к сухим винам равнодушен, но попробовав это, влюбился в него. Виноград, сыр и белые пресные булочки. Это была совершенно необычная для меня закуска, но оказалось, что вместе с этим вином она создает великолепную гармонию вкуса и ощущений. Мы ограничились одной бутылкой, и решили вечером сходить на большую открытую дискотеку напротив нашего корпуса, откуда по вечерам доносилась музыка.
Набритый, намытый и наглаженный, на всякий случай сунул в карман рубашки двадцатидолларовую бумажку и зашел за Михалычем. Он, Василе и еще какие-то незнакомые женщины что-то обсуждали, разложив на столе
бумаги.
— Иваныч, иди без меня. Видишь, мы тут…
— Все понял, Михалыч. До завтра!
Дискотека напоминала небольшой крытый стадион. Все бары, столики, многочисленные диванчики располагались по периметру, под крышей, а сам танцпол, метров двадцати пяти в диаметре – под открытым небом. На сцене работала великолепно оснащенная рок — группа. Музыканты лениво играли что-то медленное, фоновое. Как я узнал позже, на этой сцене часто работали довольно солидные французские, немецкие, итальянские, испанские группы, приглашаемые на сезон. Людей было мало, и только когда стемнело, столы и диванчики стали заполняться. Музыканты немного оживились. Я сидел за столиком и тянул какой-то легкий коктейль через соломинку, разглядывая народ. Женщин было намного больше, чем мужчин. Это радовало. Бармены летали как шершни за стойками, фантастически ловко делая коктейли и успевая обслужить всех желающих. Люди вокруг постепенно становились более расслабленными, улыбчивыми. Публика явно подходила к состоянию готовности к дискотеке. Оставалось только получить какой-то сигнал к действию.
И сигнал этот прозвучал! Со сцены грянула недавно появившаяся тогда, бессмертная «Шизгара», то есть «Venus» в исполнении Маришки Вереш и группы «Shocking Blue». Создалось такое впечатление, что все это не один раз «репетировалось», настолько дружно народ валом пошел со всех сторон на «пятак». С этого момента громовой ритм огромных колонок уже не стихал, и «пятак» не пустовал ни одной минуты. Присмотревшись и определив, что все танцуют со всеми, пошел на пятак и я. Световые эффекты, особенно ультрафиолетовая синева на белых одеждах и яркие блиц — вспышки, делавшие людей как бы замедленно — мультяшными, заводили все больше и больше. Женщины верещали, поднимая руки вверх, мужчины выделывали всякие непостижимые коленца. Когда сил уже почти не оставалось и пот градом катился по лицу, я подумал, что пора бы мне уже и передохнуть чуток. Композиция закончилась и, как будто материализовав мои мысли, со сцены потекла медленная, спокойная музыка. С сожалением о своем одиночестве, я повернулся, но не успел сделать и шага. Передо мной стояла пухленькая женщина лет двадцати пяти с копной черных кучерявых волос и почти на голову ниже меня.
— Буна сеара, — сказала она, улыбаясь во весь белозубый рот, и положила руки мне на плечи.
— Здрасти, — автоматически улыбнулся я в ответ и положил руку на ее горячую, влажную после этих «половецких плясок» талию. Она тут же положила голову на мое плечо и прижалась всем телом.
«Ой», — мысленно воскликнул я, чувствуя, как предательски просыпается мое тело. Вот только этого мне и не хватало для полного удовольствия! В сознании услужливо возникло белоглазое лицо инструктировавшего нас
мужика… Нет! Все! Успокаиваемся, успокаиваемся, мне хорошо, мне ничего не нужно, нафига мне все это – парткомы потом и прочее…
Тело мое совершенно подло не поддержало мирной инициативы головы, и стало как-то даже еще радостнее реагировать на горячее, податливое тело аборигенки.
«Да, — пронеслось в голове, — хорошее мясо в таких количествах – дело очень хорошее, но…»
Я немножко растерялся от всех этих мыслей, но продолжал прижимать ее к себе. Она же обвила руками мою шею и так мы медленно двигались, зажатые другими, разгоряченными не менее наших, телами. Шансов на то, что она ничего не заметит, уже не оставалось. Когда музыка закончилась, и вновь забился пульс диско, она жарко зашептала мне что-то по-румынски.
— I am sorry, оnly English, — забормотал я.
— Ну инглеса, — жарко шептала она и, видимо сообразив, что толку от такого нашего разговора не будет, крепко взяла меня за руку и потянула куда-то, время от времени оборачиваясь и повторяя только «Репеде, репеде!»
Я бежал за ней, одновременно и боясь, и не сомневаясь в том, что ничего плохого со мной не случится. Вскоре мы оказались рядом со скамьей, стоящей в укромном закутке среди густых кустарников. Репеде! – вновь прошептала она и, неожиданно обвив руками, впилась в мои губы жарким поцелуем. Я обнял ее, лихорадочно соображая, как бы поаккуратнее подвести к скамеечке, усадить да поласкать как следует, а там глядишь, что-нибудь, да и получится. Все эти мои гениальные планы блицкрига по завоеванию аборигенки оказались скомканными и выброшенными ею же на помойку истории. Она просто нагнулась к скамейке и, задрав подол юбки, произнесла свое почти привычное уже «репеде».
С одной стороны, это было как ведро холодной воды на голову, а с другой – назад пути не было. Рубикон пройден, позади — Россия. Ну, не бежать же! Моряки не сдаются!
Минут через десять, встряхнув как ворона после дождя, копной волос, она улыбнулась мне сияющими в темноте зубами и в ответ на мою попытку обнять ее, схватила за руку и потянула за собой.
— Репеде!
Я уже ненавидел это слово и торжественно дал себе клятву сегодня же, еще до полуночи узнать у Михалыча его значение. Притащив меня к бару, она опять улыбнулась и затарахтела что-то скороговоркой. Я понял только одно знакомое слово – «вин» и кивнул утвердительно. Бармен подал два бокала с янтарным вином. Я достал зеленую двадцатку. Сделав круглые глаза, она замахала руками и, взяв у меня бумажку, достала из потайного кармашка в юбке несколько лей и подала бармену. Отпустив мне ослепительную улыбку, зеленую бумажку она положила в тот же кармашек.
Ла реведере, — как-то невыразимо красиво, мягко и проникновенно сказала она и, отпив глоток, поставила бокал на стойку. Сделав мне ручкой, пошевелила пухленькими пальчиками, и я не успел даже среагировать, как она повернулась и ушла в танцующую толпу как в вечность, потряхивая на ходу копной черных волос.
Долго стоял с открытым ртом. Танцевать больше не хотелось. Допив вино, оплелся на выход. На улице тихо и прохладно. За спиной по-прежнему гремела музыка.
«Уна палома бла-анка…» — красиво выводили ребята.