Переход до находящегося в южной части Чукотки залива Креста, в глубине которого находится порт Эгвекинот, занял не очень много времени. Уже на следующий день мы входили в узкий, довольно мрачный залив с характерным для Чукотки пейзажем – отвесные чёрные гранитные скалы с пятнами нетающего крупнокристаллического снега в складках. Серое, почти свинцового цвета небо довершало невесёлую картину.
Связались с портовыми службами. Спросил, есть ли у них лоцман и буксир. В ответ длинная пауза и затем многообещающий ответ:
– Вообще-то нет у нас ни того, ни другого, но если очень нужно, то мы можем, конечно, придумать что-нибудь…
– Спасибо, мы сами.
Вооружившись биноклем, долго разглядывал причал. Хлипкое сооружение из толстых, чёрных от времени брёвен лиственницы. Причал, а вернее пирс, перпендикулярный берегу, пуст. Ни души. Швартоваться можно сходу, левым бортом, благо – погода тихая. Длина пирса не очень, только-только встать, а дальше – скала, гасить инерцию будет негде.
Однако швартоваться всё равно нужно. Вспоминаю швартовки в море. Они были сложнее. Пирс кормой в самый опасный момент не вильнет! Решение принято. Даю команду старпому, и через минуту из всех судовых динамиков раздаётся: «Боцману на бак, палубной команде по местам на швартовку стоять». Старший механик поднялся на мост и, оценив ситуацию, пошёл в машинное отделение, так как швартовка предполагалась сложная. Я подтвердил правильность его решения и попросил быть очень внимательным на реверсе, так как ошибка будет дорого стоить.
Мы медленно подкрадывались к причалу. На душе было неспокойно. Что-то подсказывало, что не так всё просто, как кажется, в любую минуту может что-то произойти. И оно произошло.
Когда вышли на курс, параллельный пирсу, и до него оставалось не более полутора сотен метров, совершенно неожиданно налетел шквал, и мы пошли носом на пирс. За какие-то минуты ветер в правый борт достиг скорости 15-20 метров в секунду. Отрабатывать назад было поздно – судно с массой в семь с лишним тысяч тонн не успеет остановиться, воткнётся в пирс и развалит его. Остался один вариант.
Резко ударил по ручкам машинного телеграфа и дважды перевел их на «полный вперёд», одновременно дав команду рулевому – «право на борт». На всех судах мира механик, получив такой сигнал, знает, что он должен дать всю, до самой последней капли, мощность, даже ценой последующей поломки машины. Стармех в машине именно так всё и понял. Судно затряслось от перенапряжения, набирая ход. Нос остановился и через томительную минуту всё-таки пошел вправо. Как только перевалили угол причала, я опять дважды ударил рукоятками телеграфа, но уже на полный задний ход. Судно, ещё по инерции идя вперед, стало замедлять ход, и ветром нас опять повалило влево. Когда инерция погасилась, дал «стоп» и судно всем корпусом, под нажимом ветра, прилепилось к пирсу именно так, как оно и должно было встать. Швартовка в два реверса, но каких!
Сердце мое стучало, как сумасшедшее. Наставник, молча стоявший всё это время в углу ходового мостика, за радаром, показал мне большой палец. Я дал команду старпому подавать концы. На пирсе так никто ни не появился. Два моряка спрыгнули на него и приняли швартовные концы. По переговорному устройству дал в машину «отбой», и мы с наставником пошли в каюту.
Молча достал рюмки. Руки тряслись довольно прилично. В каюту постучали. Вошёл стармех с бутылкой коньяка. Отстранив жестом мою бутылку, молча налил из своей. Выпили. Когда тепло коньяка растопило внутреннюю дрожь, я сказал «деду» (так на морском жаргоне зовут стармеха) «спасибо» за классную работу. Он ответил, что ещё ни разу не швартовался во время шквала в два реверса.
В Эгвекиноте задержались надолго. Цемент выгружали самовыгрузкой, то есть силами экипажа. Все матросы, мотористы, механики и штурмана были задействованы в бригадах, а я, старпом, стармех и второй механик несли вахту. Народ был доволен – такие работы хорошо оплачиваются. Проблемы были с первым трюмом. Подмоченный цемент схватился и стал монолитом. Порт дал бригаду, и в четыре отбойных молотка рабочие более двух недель расковыривали его.
Стоянка была серая, ничем не запомнившаяся и, если честно, то очень хотелось поскорее уйти из этих мрачных мест, которые сильно давят на человека. Хотелось уже и нормального воздуха. Дело в том, что в арктических и приполярных местах воздух иной. Кислорода в нём вместо обычных 19-20 процентов содержится всего 16-17. Это провоцирует и угнетённое состояние, и обострение каких-то болячек, и даже проявления цинги – кровоточащие десны.
Ну, да всему приходит конец. Закончили и мы выгрузку. С лёгким сердцем покидали Чукотку и, будто почуяв, что бежим в сторону дома, судно легко скользило по спокойным северным водам среди всевозможной живности: китов, сивучей, нерп, чёрных бакланов, нырков, ярко-пёстрых уточек-топорков. Северные моря очень этим отличаются от почти безжизненных с виду южных морей.
По пути несколько раз меняли цель своего перехода. То мы идём на Японию, то во Владивосток, то ещё куда… В конце концов, диспетчерская служба окончательно разобралась с нами и сообщила, что мы идём на Петропавловск-Камчатский под погрузку угля. Так и случилось. Мы вошли в Авачинский залив, сходу пошли на швартовку.
Я люблю Петропавловск. Какой-то приятный, весёлый дух есть у этого города. Чего только стоит Сопка Любви в самом центре! Наверное, такой дух у этого города потому, что основное его население составляют моряки, рыбаки и военные, а они никогда не были скучным народом.
Ошвартовались к причалу, засыпанному горами угля, и практически сразу началась погрузка. Старпом был на вахте, а я с капитаном-наставником поехал в город. Он ехал, чтобы уже не вернуться, пересесть на другой пароход. Мне же просто хотелось прогуляться по давно знакомым местам.
Вернулся я через три-четыре часа и обнаружил пароход, стоящий с неестественно притопленной носовой частью и наоборот, задранной кормой. Поднявшись, тут же пошёл по палубе и увидел, что носовой трюм уже полон, а остальные пусты… Вывод один – за погрузкой никто не наблюдал, и грузчики сыпали уголь куда хотели и как хотели. Корпус судна был крайне перенапряжён, что чрезвычайно опасно и чревато поломкой набора жёсткости. Я хотел вызвать вахтенного, но передумал и, поднявшись, постучал в каюту старпома.
Картина, достойная кисти передвижников. Полная каюта каких-то незнакомых мне людей, и во главе стола – он сам, пьяный донельзя, с повязкой вахтенного помощника на рукаве.
Наутро был второй прокол в его дипломе. Это означало, что рабочий диплом по приходу будет аннулирован, и он сможет получить его только после пересдачи аттестации в пароходстве с обязательным понижением в должности.
Уголь отвезли в Японию, в один из портов на северном острове Хоккайдо. Следующим заданием было – следовать в Рудную Пристань, что недалеко от Совгавани, и грузиться там на Магадан.
Первым, что мы увидели, встав на якорь в Рудной Пристани, были последствия цунами. На берегу, метрах в 50 от линии прибоя, лежала большая баржа, а рядом со зданием диспетчерской порта – небольшой портовый катер.
Две радости ждали меня в этом порту. Первая – на перекладных, а вернее – на маленьком самолётике в Рудную Пристань прилетела моя жена, а вторая – старшим диспетчером оказался мой однокашник. Одним словом, стоянка получилась довольно приятная.
Охотское море
Загрузив полные трюма известковой мукой (до сегодняшнего дня не очень хорошо понимаю, зачем она нужна в Магадане в таком количестве), мы вышли в море. На дворе был уже конец октября – самое время для штормов, но Японское море было спокойно. Мы без проблем вошли в Охотское, прошли вдоль восточного берега Сахалина и вышли в открытую часть моря. Там нас встретила довольно крутая встречная зыбь. Пологие валы высотой 5-6 метров возносили судно вверх и плавно опускали вниз. Прогноз был не очень хороший, нас догонял довольно мощный циклон. Проверили все крепления трюмных люковых закрытий, всех механизмов, задраили все водонепроницаемые двери. Приготовились к шторму.
К ночи ветер начал резко усиливаться. Радист принес неутешительный прогноз. По всем расчётам, мы оказывались в наиболее тяжёлой части циклона. Ни спрятаться, ни увернуться возможности не было.
К утру всё вокруг закипело. Встречный ветер достиг 25 метров в секунду, ревел и продолжал усиливаться. Море покрылось сплошной пеной, а валы начали расти на глазах. У таких небольших и закрытых морей, как Охотское, Японское, Средиземное, Каспийское, есть одна неприятная особенность – волна при ураганных ветрах очень короткая и очень крутая. Она гораздо опасней пологой океанской волны.
Из-за сильных ударов волн о корпус сбавили ход и шли так, чтобы только держаться носом на волну. Фактически, движения вперед не стало. Ветер достиг 30, а в порывах до 35 метров, волны уже просто нависали над судном, поражая своей огромностью. Судно с трудом взбиралось на волну, принимая часть её на себя. Вода с рёвом неслась по палубе от носа до надстройки, проверяя надёжность крепления всего, что встречала на палубе. Судно напоминало всплывающую подлодку – палуба почти постоянно находилось под слоем воды, зачерпываемой полной мерой и носом, и бортами. При ударах волн по носу стена воды долетала до мостика, с силой, хлестко ударяя по лобовым иллюминаторам.
В этой ситуации главное – чтобы машина работала без сбоя, потому что с остановившейся машиной судно немедленно поставит лагом (бортом) к волне, и тогда волны таких огромных размеров запросто могут опрокинуть судно. Вот в такие-то минуты хорошо понимаешь старших механиков, берегущих своих «питомцев» от лишних перегрузок. Ради того, чтобы быть надёжной в такие минуты, судовая машина холится, лелеется и оберегается всё остальное время. В результате получается, что судно вырабатывает свой срок, корпус уже никакой, а машина как новая. И это правильно, потому что только на ней иногда и держится жизнь судна и экипажа в шторм!
Через двое суток, после выхода из штормовой зоны, мы считали потери. На палубе были буквально срезаны несколько тяжёлых механизмов, подорваны чугунные кнехты (тумбы для крепления швартовных канатов) на баке с одного борта. Стальной кожух толщиной 5 миллиметров, защищающий трубки гидравлики, был скручен водой в плотный рулон. Трапы для схода на палубу с надстройки превращены в бесформенные конструкции. Волнами выдавило два иллюминатора (стёкла толщиной 2 см), и только то, что они изнутри были задраены стальными литыми крышками на толстенных болтах, спасло от проникновения воды вовнутрь корпуса.
В Магадане было уже свежо, температуры доходили до – 15 градусов. Быстро выгрузившись, пошли в сторону дома. Впереди ждал выход в Охотское море очередного мощного циклона, и поэтому мы получили распоряжение из пароходства встать на якорь у острова Завьялова, который находится южнее Магадана. Там, под защитой скал острова и простояли на якоре около трёх суток, отоспавшись и отдохнув вволю.
А потом пошла размеренная, спокойная, почти обыденная работа по перевозке круглого леса из Находки в Японию. Особенно запомнился один рейс.
Между Сциллой и Харибдой
Рейс начинался как обычно. Мы загрузились и пошли на Японию. Надо сказать, что перевозка леса – довольно тонкое дело. При погрузке брёвен разной длины и диаметра нужно учитывать много факторов. Прежде всего, сначала идут тяжёлые породы типа лиственницы, ясеня, а потом – более лёгкие, хвойные. Главная задача экипажа – следить за тем, чтобы грузчики нормально укладывали брёвна в трюме. Пакет брёвен обычно подается краном на просвет люка, и дальше грузчики вручную, с помощью ломов раскатывают брёвна ровно по трюму. Если лес в трюмах уложен плохо, не плотно, то на палубу не возьмёшь положенное его количество, а кроме того, в рейсе, на качке, возможно смещение груза на один борт, что крайне опасно. А ещё – вопрос с запасами топлива и воды. Всего должно быть минимальное количество на рейс, но главное – в танках не должно быть свободных поверхностей, иначе судно может лечь на борт в море из-за перетекания воды или топлива и высыпать «караван» – палубный груз. И это – в лучшем случае…
В том рейсе всё было нормально. И трюма хорошо погрузили, и на палубу очень хорошо взяли – караван был до самых иллюминаторов мостика. Потихоньку вышли и пошлёпали через Японское море. Когда подошли к порту, связались с ним и оказалось, что причал освободится не ранее, чем завтра к ночи. Встали на якорь.
Вечером получили извещение о приближении довольно серьёзного циклона и рекомендацию пароходства пойти к острову, что в 10 милях от входа в порт, чтобы спрятаться там от ожидаемых ветров. Дождавшись утра, вновь связались с японцами, и те сообщили, что причал будет занят ещё не менее суток. Делать нечего, выбрали якорь и пошли к острову.
После обеда задуло. К вечеру пошли ливневые дожди, ветер усилился до штормового, и трое суток дуло и свистело, нагоняя на нас тоску. Стояли почти под самым берегом, было спокойно, но очень тоскливо.
Когда шторм утих, мы вновь связались с японцами, и выяснилось, что причал свободен, но ни лоцман, ни буксиры не смогут выйти к нам из-за очень большой волны на выходе. Это означало, что у нас серьёзная проблема. Дело в том, что на следующий день ожидался выход в Японское море следующего циклона, а это ещё минимум трое суток шторма. И вот тогда нам могло стать совсем плохо, так как придётся распечатать и топливный, и водяной танки, что даст свободную поверхность, из-за чего мы не сможем на волне выйти из-за острова даже после прохождения циклона. Ждать спокойного моря в декабре? Это было почти нереально.
С другой стороны, вход в порт… Сам порт представлял собой почти круглую бухточку диаметром 500-600 метров, с двумя причалами в глубине и входом в виде очень узкого прохода длиной метров 800 с волноломом, через который переливались массы воды от накатывающих волн, с одной стороны и кипящими пеной скалами – с другой. Ширина прохода была всего метров 60-70. Длина наша составляла 124 метра, а ширина корпуса 24 метра. Ветер, пока не очень сильный, дул в борт со стороны волнолома, то есть должен был сносить нас на скалы.
Сидим со стармехом и старпомом, рассуждаем… На малом ходу сделать это совершенно невозможно, потому что, если даже и попадём в проход, всё равно снесёт на скалы и не успеем даже мявкнуть, как окажемся на них. На полном – пролетим через проход, но не успеем погасить инерцию и воткнёмся с полного хода в причал.
Связался с японцами. На связь вышел капитан порта и сказал, что он лично гарантирует, что четыре буксира успеют схватить судно и задержать его. Думал-думал и надумал. Всё-таки решился нырнуть в этот ковшик. Иного выхода не было. Стармех сокрушённо покачал головой, явно показывая всем своим видом, что он обо мне думает, однако сказал, что ход даст и будет сам в машине во время всей этой авантюры… Старпом только пожал плечами и ничего не сказал.
Решение принято. Начали готовиться. На швартовку вышли и матросы, и мотористы, все помощники и механики. Снялись с якоря и стали медленно высовываться из-за острова.
Волна была довольно крутая, судно начало раскачивать. Во время выхода на нужный курс судно положило на 20 градусов, и оно долго так лежало. Всё внутри замерло и отпустило только тогда, когда крен стал медленно восстанавливаться. Потихоньку вышли на курс. Впереди кипело… Волны разбивались в прибрежных скалах, образуя один сплошной пенный вал. Проход обозначал только маленький автоматический маячок на конце волнолома. Добавил ход. Ещё. Выхожу на «боевой курс».
И вот, мы уже несёмся навстречу бурунам. Постепенно высчитываю угол сноса, беру на упреждение… Подошли к точке невозврата. Да и она была условной – с тем грузом, что у нас, да на волне разворот был бы невозможен при любых обстоятельствах… Ни отмена решения, ни возврат теперь уже невозможны. Теперь только вперёд, а там – будь что будет!
Картина жуткая. Было такое ощущение, что мы сейчас будем насажены на острие волнолома, словно кусок мяса на шампур. Связываюсь с капитаном порта, и он подтверждает что буксиры наготове и видят нас. Маяк на волноломе пролетает как куст мимо мчащегося автомобиля. Вокруг шум волн в камнях и на волноломе. Волна от судна захлестывает волнолом и, сталкиваясь с переливом волн, дает веер брызг, долетающих до мостика…
Когда до входа в бухту остается метров 150-200, даю телеграфом дважды «полный назад». Машина отрабатывает как часы. Молодец, «дед»! Судно трясется как в лихорадке.
Влетаем в бухту, и к нам буквально приклеиваются красавцы-буксиры, по два с обоих бортов. Мгновенно подаются концы, бросаются на кнехты, и тут же буксиры дают такое усилие, что пароход как бы становится на дыбы и останавливается в 15 метрах от причала. Лоцман, очень пожилой мужчина по-обезьяньи лихо взлетает по штормтрапу и через какие-то секунды уже на мосту. С ходу он даёт по портативному переговорному устройству команды на буксиры, и те ловко раскручивают пароход на месте. Через пять минут судно мягко, всем корпусом касается причала. Только тогда лоцман представляется – это сам капитан порта!
Когда на причал подали трап и прибыли власти, капитан порта принимает у одного из клерков картонный ящик и вручает мне его. Это дюжина дорогущего виски. Мы тут же открываем одну бутылку и, пригласив стармеха, отмечаем нашу удачно завершившуюся авантюру. Повар расстаралась, японец был в восторге от закусок.
В японском ресторанчике
На следующий день, в знак уважения, капитан порта прислал официальное приглашение нам со стармехом в ресторан. Я и раньше бывал по официальным приглашениям в японских ресторанах, но этот визит мне особенно понравился. В назначенное время к трапу подкатила машина, и мы поехали в соседний город, километрах в 20 от нашего порта.
Это был маленький, уютный и явно дорогой ресторанчик. На первом этаже его располагался суши-бар, а на втором – несколько банкетных комнат в японском стиле. Разуваешься и сидишь на мягких циновках из рисовой соломы. Стол низкий, а под столом углубление, в которое и опускаешь ноги. В традиционных японских деревянных домах со стенами и окнами из рисовой бумаги зимой холодно, и в таком углублении устанавливается жаровня с углями, чтобы все могли греть ноги во время еды.
Думаю, нет нужды описывать японские национальные яства типа суши, сашими или темпура, которые сегодня можно попробовать и в нашей стране. Мне больше всего нравится другое блюдо – скияки или, как это произносят японцы, «сукияки».
Блюдо это очень дорогое. Прежде всего, делается оно из самой дорогой телятины (до 500 долларов за фунт), так называемого мраморного мяса – это результат особой японской технологии выращивания коров для дорогих элитарных блюд, с применением пива.
Вымоченные со специями, тоненькие ломтики мяса с прослойками сала, делающими мясо похожим на мрамор, берутся с блюда палочками и кладутся на решётку стоящего перед каждым газового мангальчика. Почти мгновенно обжаренный кусочек обмакивается в чашечку с приправой на соевом соусе и рисовом вине и съедается, запиваемый горячим саке, налитым из стоящего перед каждым специального глиняного графинчика в глиняную же рюмочку для саке. Графинчики по мере опустошения меняются на полные. Вкус – не описать! Всё сопровождается и другими традиционными блюдами, но это – главное.
Интересно наблюдать и за самими японцами во время банкета. Когда они на европейском приеме, ведут себя совсем так же, как и все, но когда среди своих – это совсем другие люди! Прежде всего, субординация. Все буквально заглядывают в рот старшему по должности за столом. Только он и приглашённые гости имеют право поднимать тосты, говорить речи и вообще всё, что касается «публичной деятельности» со стороны японцев – это делает старший и единственный. Все остальные только пьют, едят, нарочито весело и не очень естественно дружно реагируют на шутки начальства или обращения его к себе.
Сам по себе процесс поедания всех этих вкуснотищ с точки зрения европейца не очень приятен. Японец любого ранга, точно так же, как и китаец, находясь в своём, национальном окружении, ест со вкусом, углубляясь в процесс, очень шумно, с причмокиванием и чавканьем, совершенно не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Если это суп, то он выпивается с шумом через край чашки, если креветки – возле него прямо на белоснежной скатерти вырастет куча шелухи, которую он не задумываясь, смахнёт на пол, если она станет мешать. Зрелище не из лучших.
Поговорить на такой вечеринке «по душам, за жизнь», как это принято у нас, просто невозможно. При всей видимой раскованности, её нет и в помине! Никаких вольностей, никакого панибратства или «братания», что свойственно нам во время принятия горячительных напитков. Все напряжённо слушают, что говорит начальство и гости, пьют и едят, постоянно улыбаясь и довольно приторно, всем своим видом выражая чуть ли не безграничное счастье от своего присутствия здесь. Глава стола ведёт себя соответственно, сильно манерничая перед подчинёнными, подчёркивая свое равенство с гостями и даже некоторую нарочитую приниженность перед ними, преувеличивая уровень их важности.
Примечательно и окончание банкета. Когда все уже наелись, тосты отзвучали, глава стола собственноручно собирает оставшиеся на столе графинчики и, слив из них остатки саке в свою рюмку, выпивает сам без каких-либо слов и эмоций. Это сигнал к окончанию торжества, после которого он встаёт. Следом встают все остальные. Банкет окончен.
Подстава
Незаметно, в напряжённой работе прошёл год, и вот я уже жду замену, чтобы уйти в отпуск. Мы стоим в Находке под погрузкой леса на Японию. Трюма загружены, на палубу погрузку прекратили, так как из Владивостока танкером должны привезти топливо и запрессовать им танки.
Именно в этот момент приехала моя замена. Дела сдал быстро, к вечеру всё было готово и, пожелав попутных ветров и семь футов под килем сменившему меня капитану, уехал на такси во Владивосток. На следующий день прибыл в пароходство, отметился во всех отделах, сдал отчёты и, получив отпускные, к вечеру вернулся домой в предвкушении долгого отдыха, поскольку, кроме очередного отпуска, у меня было множество неиспользованных выходных.
Через два дня звонок. Курьер из пароходства передал записку. Мне надлежало срочно прибыть в службу безопасности мореплавания. Там меня ждала неожиданность. Оказывается, сменивший меня капитан не дождался танкера, погрузил лес на палубу и, выйдя в море, дал в службу информацию о том, что судно имеет слишком большой дифферент на корму и малую остойчивость. Моя информация о том, как и что я ему передал, не была принята во внимание, так как всё это я не оформил особым актом. То, что он уже после моего отъезда ещё сутки грузил судно… Он доложил, что принял уже погруженное судно.
Стоит ли говорить о том, в каком я был состоянии? Всё случившееся за последние два года сложилось во что-то тёмное, заслонившее свет. Здесь был и отказ в работе на пассажирском флоте, и эта подстава, и жизнь в чужой квартире без перспективы получить свою в ближайшие двадцать лет, судя по темпам продвижения очереди… Не помню, чем я занимался оставшийся день, а к вечеру зашёл за женой в отдел кадров пароходства, где она тогда работала, и мы вместе пошли на переправу, чтобы переехать на другую сторону бухты Золотой Рог, где находились дома под названием «Хи-хи, ха-ха», в одном из которых мы и снимали гостинку. Здесь я должен объяснить, что это такое.
«Хи-хи, ха-ха»
Уходя от первой жены, я оставил ей квартиру (тоже гостинку) и всё остальное, что нажили за одиннадцать лет. Чтобы не жить с родителями, мы сняли гостинку. Так получилось, что она была в одном из двух огромных десятиэтажных «крейсеров» с длиннющими, во всю длину дома тёмными коридорами и гостинками по обе стороны. Саму гостинку описывать не интересно – по всей стране они примерно одинаковы, а вот дом имеет смысл описать. Нет, не сам дом, а его обитателей!
Основным населением этих домов были рыбаки. Что такое рыбак? Если кто не знает, то рыбак семидесятых-восьмидесятых годов представлял собой примерно то же самое, что старатель во времена, описанные В. Шишковым в его «Угрюм-реке». Конечно же, не все, но основная масса рыбаков с плавзаводов, плавбаз и сейнеров приходили с путины с огромными по тем временам деньгами. И мужчины, и женщины. Часть их жила нормально, с семьями, но это была не другая часть, так называемая «промтолпа», то есть матросы-обработчики с плавбаз, плавзаводов и траулеров. После девяти месяцев сухого закона на путине они возвращались домой и отрывались в полную силу! Рядом с ними всегда были толпы тех, кого сейчас называют бомжами, а тогда называли бичами, и главная их задача состояла в том, чтобы как можно скорее и надёжнее напиться, пока есть возможность сделать это за чей-то счет.
Учитывая, что крупных рыбодобывающих компаний в то время во Владивостоке было очень много, и постоянно кто-то уходил на путину, а кто-то возвращался, в этих домах все 365 дней был Новый год! Постоянная, круглогодичная, вполне «профессиональная» пьянка со всеми вытекающими из этого последствиями. То кто-то «любимую» тещу с седьмого этажа выкинет, чтобы не бухтела на ухо, когда мужик с корешами за бутылочкой разговаривает за столом. А то вдруг у нас над головой глубокой ночью заиграет гармошка. Теперь можно часы проверять – через полчаса начнут петь, ещё через полчаса плясать, через час что-то или кто-то начнёт падать с глухими тяжёлыми ударами и истерическими воплями. Топот, крики… Потом всё стихает до следующего раза, чтобы повториться в точности так же, с теми же закономерностями.
Бывало, в тишине глубокой ночи гулко протопают вдруг по коридору тяжёлые шаги нескольких бегущих человек с криками: «Убью…трам-тарарам!!!». Затем короткий вскрик, что-то падает. Утром у нашей двери валяется здоровенное берёзовое полено, непонятно как оказавшееся в большом городе…
В обед – картина, достойная кисти «Передвижников»: два совершенно пьяных бича со счастливыми лицами, еле удерживая, несут большую жестяную детскую ванночку, доверху заполненную пивом….
Напротив нашей двери – дверной проем. Там живёт Вася. Это не просто имя, это – образ и состояние! Сам он тощий, чёрный, лохматый. Вход занавешен распоротым джутовым мешком, дверь отсутствует. Она или продана, или окончательно разбита кем-то из Васиных друзей, а их у него много. Полов нет – проданы, ибо Вася нигде не работает. Однако справедливости ради нужно сказать, что он и не ест…
Всё, что Вася делает в этой жизни профессионально и постоянно – он пьёт. Пьёт он всё и всегда, везде и со всеми. Откуда что берется, никому не известно. При этом в том логове – а иначе то помещение, каковым стала его гостинка, не назовёшь – никогда не было и следов даже самой простой закуски. Как мне потом объяснил один врач, у таких людей уже и желудок совсем другой, да и вообще его организм полностью перешёл на питание алкоголем. Почти каждый вечер – спектакль. Громогласные и в любую минуту готовые вступить в бой за несправедливо поделенную выпивку мужчины, да и женщины подобного же вида и состояния – постоянные гости Васи.
Вот в таком окружении мы и жили. После такого отступления продолжу свой рассказ.
И снова поворот!
Трудно всё это осознать, но в самые тяжёлые моменты в моей жизни, как по чьему-то взмаху волшебной палочкой, происходило нечто такое, что отодвигало в сторону мои проблемы, и передо мной открывались двери совсем в другой мир, в иное измерение. Именно это и произошло вечером того тяжкого дня…
Итак, мы переехали на катере на другую сторону бухты и молча пошли от переправы. Уже совсем недалеко от дома мне показалось, что кто-то зовёт меня по имени. Я посчитал, что мне показалось, но когда позвали второй раз, обернулся и увидел, что к нам подходит пара – мужчина и женщина. В мужчине сразу узнал своего двоюродного брата, которого не видел уже более десяти лет. Жену его я не видел никогда. Оказывается, они шли к нам в гости!
Тот вечер в нашей тесной гостинке, где и разместиться-то вчетвером сложно, был заполнен воспоминаниями, пельменями, большим количеством спиртного и беззвучным криком моей обиженной души. Где-то на излёте вечера я и сказал брату в сердцах, что если мне кто-то предложит сейчас работу на берегу и при этом даст квартиру, я тут же соглашусь, даже если это будет на Луне! Он удивился и переспросил, серьёзно ли я говорю это? Я подтвердил и тогда он сказал, что подумает над моими словами. Утром голова болела довольно основательно, и я смутно помнил всё то, о чём мы говорили.
Через три дня жена пришла с работы и сказала, что звонил брат и просил передать, что он готов исполнить то, о чём мы говорили. Для этого мне нужно было срочно приехать к нему в Порт Восточный. Он работал на строительстве этого современнейшего порта начальником участка. Я решил, что поездка ни к чему не обязывает, и поехал.
Всё дальнейшее происходило как во сне. Четыре с половиной часа на автобусе, и вот я в квартире брата, слушаю его. В портовом посёлке, состоящем из новых пятиэтажных домов и зоны, где жили заключённые, которые своей работой наполняли содержанием звание стройки «Ударная комсомольская», существовало большое СПТУ. Это училище выпускало матросов, мотористов, электриков и поваров для нашего пароходства. В училище нужен был заместитель директора по воспитательной работе с тем условием, что в ближайшие месяцы он должен будет сменить директора училища.
Зарплату предложили мизерную по сравнению с той, что я получал, однако тут же добавили, что есть возможность дополнительно зарабатывать, читая часы по морским предметам. При этом мне сказали главное – в случае согласия, я немедленно получаю ордер на двухкомнатную квартиру в сдающемся как раз в эти дни доме!
Вот с таким предложением я и вернулся домой. Долго мы не думали. Жена сразу заявила, что готова ехать куда угодно, лишь бы я не ходил в моря.
Вернувшись, сразу пошел в пароходство. Все были в шоке. Везде был один и тот же текст: «Ты же молодой, перспективный» и так далее. В ответ я спрашивал, почему перспективный капитан не имеет никаких шансов на получение жилья? Ответа не было ни у кого, даже у начальника пароходства.
В парткоме был тот же разговор, однако первый секретарь, который впоследствии стал руководителем морской отрасли страны, всё-таки поддержал меня, сказав, что «это наше училище и там нужны наши люди». Именно эта поддержка и сыграла основную роль в том, что меня безболезненно отпустили все, в том числе и крайком партии.
Через двое суток, ещё не уволившись, я поехал в Восточный и уже на следующий день вернулся, имея на руках ордер на квартиру…
Передо мной был последний рубеж. Нужно было сделать окончательный выбор – дать «отбой», пока ещё не поздно и, спокойно отдохнув, вернуться к работе или рвануть без оглядки вперёд, в неизвестность…
Конечно же, меня очень волновало то, что оставляю любимую работу, к которой так долго шёл, родной город, а также явно отрицательное отношение к этой перемене родителей, особенно отца. Чувство вины перед ними за то решение и сейчас, когда их давно уже нет, продолжает преследовать меня. Оставленная работа «отомстила» тем, что все мои сны с тех пор связаны только с судном, с морем. За десятки лет, прошедшие с того момента, ни одного «сухопутного» сна…
Решение было принято практически сразу. Как будто нырнул в эту неизвестность, ни на минуту не сомневаясь в том, что всё равно выплыву. Единственный, с кем я советовался, кроме жены – Юра, мой однокашник и коллега, с которым работал на «Шаляпине». Он в то время был капитаном на пассажирском судне и стоял во Владивостоке.
Впереди было много, очень много всего – и сладкого, и кислого, и до слёз горького. Самое же главное – впереди была совсем другая, береговая жизнь, о которой, как очень скоро выяснилось, я и понятия не имел, и к которой совершенно не был готов.