Возвращение в родной порт – всегда волнение. Когда прилетаешь на самолёте, этот момент как-то сжимается по времени и не дает тех ощущений, которые получаешь, находясь на судне. Сила этого преддомашнего волнения очень разная и пропорциональна она времени, проведённому в море. В данном рейсе, да и вообще в море… За неделю до прихода мысли в голове постоянно возвращаются к одной теме – «уже скоро»!
Стоя на вахте, смотришь вдаль, на горизонт и думаешь о предстоящей встрече, представляешь те ощущения, которые она принесёт. У каждого они свои, связанные с тем опытом, который был накоплен в предыдущих встречах из рейсов. Однако, есть одно ощущение, которое обязательно всё больше и больше охватывает всех моряков, идущих домой.
Прежде всего, это неописуемое чувство возвращения домой в большом, широком смысле этого слова. При этом в понятие «дом» входят и знакомые очертания родного берега, и порт с гусаками портальных кранов, и город с его знакомыми с детства улицами и трамваями, со множеством лиц людей, спешащих куда-то и кажущихся на расстоянии в шесть месяцев такими родными… Одним словом, дом – это всё, что связано с той, береговой жизнью, недоступной моряку в течение всего рейса. Всё чаще снится ему зелёная трава в лесу, по которой можно походить босиком и полежать на ней, речка или ручей с журчащей водой, шум деревьев на ветру или шорох дождя в листьях.
Такие мысли с приближением заветного дня всё больше и больше занимают сознание, отнимая то драгоценное равновесие, в котором оно находилось в течение рейса. Нарушается нормальный жизненный ритм, ранее действующий безотказно. Вахта, кают-компания, отдых, кают-компания, вахта, работа с документами, вечером книга, шахматы или домино. Вот и всё. Изменения минимальны настолько, что их не стоит и принимать в расчёт. Всё размерено, всё ясно и понятно с точностью до минут. Один день не отличается от другого.
Небольшое отличие – во время стоянок в портах, но там тоже сохраняется ритм, и он не очень отличается от «ходового» ритма своей определённостью и размеренностью, поскольку моряк на работе всегда – и на ходу, и на стоянке. Моряк – не лётчик. Он не уходит на глазах у пассажиров в гостиницу с маленьким чемоданчиком в руках, оставляя судно на попечение техников. Он — сам себе и мастер, и пилот, и техник, да и пассажир тоже…
В этих ритмах заложено то, что позволяет психике человека выдерживать долгое внутреннее одиночество, а именно оно и есть самое тяжёлое в морской профессии.Международная статистика говорит о том, что через три месяца рейса психика моряка сильно меняется, и именно эта размеренность, ритмичность помогает моряку жить нормально.
В этом кроется смысл того, что знают все члены семей моряков: в море моряк должен уйти спокойным. Все ссоры и размолвки нужно «закрыть». В море нельзя слать плохие вести, если это не неизбежно… Получив плохую радиограмму, поговорив с женой по радиотелефону в нехорошем ключе, моряк теряет это хрупкое равновесие, и не всем удаётся опять в него войти. Последствия – самые разные. От неврастений до инфарктов. Список очень большой, а последние его пункты непомерно и непоправимо тяжелы.
Кто не умеет вырабатывать чувство отрешённости от всего «земного» и переходить на эти ритмичные режимы, обречён на мучения… Ну, да к счастью, такие случаи крайне редки. Обычно те, кто не может жить морской жизнью, чувствуют это заранее и не идут в моряки, или после первого же морского опыта уходят с этой тропинки.
Итак, остаётся несколько дней… Пропадает аппетит, сон напрочь исчезает. Все ходят, словно зомби. После полуночи кто-то смотрит фильм, во многих иллюминаторах горит свет. Ни в кают-компании, ни в столовой команды не звучит стук костяшек домино, не раздаётся смех. На фильм вечером приходят два-три человека, да и они, глядя в экран, вряд ли видят там что-либо…
В который раз уже проверяются все журналы, формуляры, отчеты. Родной порт –это ещё и множество всевозможных проверяющих, которые будут «трясти» ответственных за что-то (а это практически все командиры) и доводить их до белого каления, совершенно не заботясь о том, что судно будет стоять всего сутки, двое или трое, а потом опять уйдёт в рейс… У всех командиров, особенно старших, в родном порту множество дел и на судне, и в пароходстве. Только вечером удаётся вырваться к семье, да и то, если ты не на вахте сегодня. А утром, к 08.00, как штык, должен быть на судне!
Владивосток, селедка
Мы подходили к Владивостоку. Весь экипаж, оставшийся на судне, собрался на открытых палубах, вглядываясь в быстро приближающиеся знакомые очертания. Пройден остров Скрыплев с маяком, встречающим всех возвращающихся с моря во Владивосток. Судно идёт по входным Токаревским створам. Все увлечены разглядыванием родного города. Все, кроме вахты на мосту. Там – почти кризисная ситуация!
Всё дело в том, что мы пришли в ноябре, то есть в дни, когда шёл самый пик лова сельди. Огромные косяки её приходили в залив Петра Великого, почти в порт, и сотни катеров и катерков, лодок, лодочек и лодчонок, ощетинившихся множеством рук с короткими удочками, собираются в месте нахождения косяка. Рыбаки с силой дергают снасть, подсекая рыбу и машут руками, поднимая каждый раз целую гирлянду из 4-5 крупных селёдок, сверкающих на солнце сине-серебряной чешуёй. Все молча, сосредоточенно работают. Лица мужиков и женщин раскраснелись. Им плевать на всё, кроме этой рыбалки! Плевать и на какой-то пароход, пусть даже такой большой и красивый.
Мы гудим своим знаменитым гудком, пытаясь привлечь их внимание, через громкоговорители на палубе просим их дать нам проход. Всё бесполезно! Сбавляем ход и вовсе даём «стоп». Мягко, еле двигаясь по инерции, входим в эту массу лодок и катеров, практически раздвигая их своим форштевнем. Рыбаки отталкивали свои лодки руками от корпуса, не переставая ловить, а в лодках у каждого стояли большие и уже почти полные мешки с трепещущей рыбой.
В конце концов, пробиваемся сквозь эту массу и входим на рейд Владивостока. К нам бегут буксиры, второпях навешивая брезентовые фартуки на носовые кранцы, чтобы не испачкать наш красивый, свежеокрашенный борт. Подходит лоцманский катер, и через пять минут лоцман на мосту, приветствуя нас в родном порту.
И тут мы столкнулись с совершенно неожиданной проблемой! Старший рулевой, стоящий на руле, отвык от команд на русском языке и реагирует не так быстро и точно, как это должно быть. Немножко странное, решение принимается мгновенно – вахтенный помощник повторяет для рулевого русские команды лоцмана на английском. Мы подходим к родному причалу и разворачиваемся, чтобы ошвартоваться кормой в самом центре города. Я командую на корме.
На берегу стоят встречающие. Их очень много. Глазами отыскиваю своих. Сын, мама, жена…
Стараюсь не думать об этом. Швартовка кормой в узкую щель между другими судами – не простое дело. Наконец, швартовка закончена и подаётся трап. Вы думаете для встречающих? Нет! Трап подан для властей. Поднимаются пограничники, таможня и другие люди, которые всегда приходят на оформление прихода судна.
Потом мама очень меня удивила, сказав, что её больше всего поразило то, что я был в форме, с передатчиком в руке, в белой каске, белых перчатках и все меня слушались. Мама, она и есть мама. Для мам мы всегда только дети, а всё остальное не столь важно…
Стояночные будни
Миновал таможенный досмотр, оформление, открыта граница, состоялись встречи. Кто мог, сразу поехали по домам, кто нет – разобрали встречающих по своим каютам. Потекла стояночная жизнь, присущая базовому порту. Утрясание заявок на снабжение, угощение и ублажение всевозможных встречающих чиновников и так далее, до самого вечера. Когда этот бум схлынул наконец, на судне установилась тишина. Вечером со своим семейством уехал домой, в гостинку площадью 13 метров (включая туалет и прихожку), с удовольствием глядя на город из такси. Мама уехала домой раньше.
Следующие дни были наполнены походами в пароходство, сдачами отчётов, инструктажами в разных службах. Вернувшись на судно, встречал инспекторов по своей штурманской части, делал другую стояночную работу. Весь экипаж был в работе. К борту подходили самоходные баржи с палубным, машинным и другим снабжением. Постоянно подъезжали фургоны с продуктами. Всё выгружалось и переправлялось в бездонные судовые закрома. Это продолжалось всю неделю.
Палубные и машинные кладовые забивались всевозможными материалами и железяками, необходимыми в рейсе. Продовольственные склады и холодильники с утра до вечера непрерывно забивались мясом, рыбой, консервами, картофелем и другими продуктами для питания экипажа, а также несметным количеством водки, вин, коньяков, минеральной воды для баров.
В штате ресторана – свои заморочки. Местное краевое и городское начальство, да и свои, пароходские боссы практически каждый день и вечер устраивали на судне банкеты (читай – пьянки), которые, естественно, обслуживали наши официантки.
В последние дни стоянки подходили танкеры, закачивая в танки «Шаляпина»топливо, машинные масла и пресную воду до отказа.
На судно приходили новые люди. Часть их была из тех, кто списался в Гонконге, а другие – совсем новые для меня. Кто-то из них уже работал раньше на этом судне, кто-то впервые, после курсов пришёл на «пассажир».
Отход
И вот, настал тот момент, когда сказаны все прощальные слова, подписаны документы, убран трап, отданы швартовные концы. «Шаляпин» медленно отошёл от причала. Пройдя мимо судов, стоящих в порту, в сопровождении буксиров выходим на рейд. Уже темнеет, рыбаки разбежались. Лоцманский катер принял лоцмана и, дав прощальный свисток, направился в порт. Мы тоже дали прощальный гудок и, уверенно набирая скорость, пошли на выход.
Состояние у всех примерно одинаково. Прежде всего, это сильнейшая усталость, невыспанность и чувство опустошённости, «выпотрошенности» после всей этой суеты. У всех одно мощное и почти непреодолимое желание – смыть с себя всё в горячем душе и лечь спать, быстро заснуть, чтобы наутро войти в спокойный, выверенный режим, когда нет этих волнений, суеты и стояночной непредсказуемости.
Судно словно вымерло – никого не видно. Все в каютах и либо уже спят, либо готовятся лечь. Только вахта бдительно несет свою службу, мечтая о том, как и они сменятся и сделают то же самое – упадут замертво в своих каютах, чтобы проснуться возрождёнными, спокойными, уверенными и готовыми к длительной работе в море.