Прошло 6 лет. Позади все практики, семестры и сессии. Сданы все госэкзамены, защищён диплом. Наконец-то мы дожили до долгожданного момента – выпуска! Совершенно не помню, как мы получали дипломы, знаки. Помню выпускной вечер, да и тот довольно смутно. Главное ощущение в те дни – свобода!
После оформления всех необходимых документов, прибыл на место своего распределения – в родное Дальневосточное морское пароходство и уже через пару дней получил направление на судно. Мне надлежало вылететь в Ленинград, на судостроительный завод, где достраивалось судно «Комсомолец Уссурийска». Оно и стало моим первым судном, на котором я был уже в качестве штурмана. Пока ещё только четвёртым, но всё же помощником капитана.
Перелёт был утомительным. До Хабаровска летели на ТУ-104, а там – пересадка на турбовинтовой ТУ-114 и перелёт с тремя посадками до Ленинграда. Прилетев, сразу поехал на завод, оказавшийся громадным военным кораблестроительным заводом, в котором строились ракетные крейсера. Как выяснилось, наша серия судов была как бы побочной продукцией. К сожалению, это оказалось не совсем шуткой. Серия получилась крайне неудачной. О причинах этого можно говорить долго, но основная причина этому – чьё-то рвение сэкономить. В проект было внесено так много серьезных изменений, что в конечном результате судно уже в момент выхода из завода было совершенно неконкурентоспособно и почти непригодно для той линии, на которую было предназначено. Однако сотни тонн металла, человеко-часы и дни были сэкономлены, положенные премии за это получены…
В то время я об этом не думал, и основное, что меня интересовало – это будущая работа. В течение почти двух месяцев, с утра до вечера я занимался штурманским снабжением, решением вопросов по комплектованию коллекции штурманских карт, книг, пособий и инструментов. Наиболее интересным оказалось задание сформировать библиотеку. Практически я получил от завода доверенность на подбор литературы и выписывание счетов на её оплату. По совету опытных людей я нашёл библиотечный коллектор и там больше недели отбирал всё, что душе было угодно. Те, кто жил в нашей стране в то время, прекрасно помнят, насколько трудно было «достать» хорошие книги, а здесь – такая уникальная возможность! На мой взгляд, получилась прекрасная библиотека для простого торгового судна. По крайней мере, ни на одном судне я больше не встречал такой великолепной подборки книг.
Приёмка
Время бежало быстро. Напряжённая работа чередовалась с отдыхом в выходные. Ленинград всегда был городом-мечтой, и любая возможность посмотреть его, походить по Невскому, сходить в Эрмитаж или съездить на Пискаревский мемориал использовалась по максимуму. Петергоф тогда ещё был закрыт, продолжалась его реставрация после войны, однако и того, что успел посмотреть, хватило, чтобы понять, насколько велик и великолепен этот город на Неве!
Однако всё когда-нибудь заканчивается, закончилась и постройка нашего судна. Последняя неделя у заводской стенки была похожа на кошмар. Утром на судно поднималось не менее трёх сотен человек. Часть рабочих спускались в машинное отделение, часть оставалась на палубе, а женщины, около сотни человек, проходили в надстройку. Буквально плечом друг к другу они прикручивали, прилаживали, навешивали светильники, ручки, дверцы, полочки и прочие мелочи. Кают-компания, столовая, салоны и каюты приобретали нормальный, законченный вид. Старпому и боцману приходилось быть вездесущими, чтобы не упустить ничего, проконтролировать и потребовать переделок при необходимости. Необходимость такая возникала время от времени и то тут, то там возникали небольшие перепалки, однако всё делалось, исправлялось. В конечном итоге к намеченной дате все работы были закончены. Утром к 07.30 весь экипаж, живший в гостинице Ленинградского порта, прибыл на судно. Примерно в восемь к трапу подъехали две продуктовые машины. Матросы выгрузили коробки, ящики, бидоны, мешки с какими-то продуктами. Командовали этим процессом береговые люди. Наши повар и пекарь только наблюдали за процессом. Затем подвезли документацию. Её было очень много, не менее десяти картонных ящиков. Следом на борт поднялась «сдаточная», как они представили себя, команда примерно в пятьдесят человек. Кое-кого из них я знал, но большинство были незнакомыми. Кроме них, в команде были симпатичные длинноногие девочки. Как выяснилось позже – официантки.
Подняли трап, отдали концы. Судно буксирами оттянули от причала, развернули и дали ход. Медленно, словно прислушиваясь к каждому звуку, к дрожи палуб, судно начало движение от завода в сторону выхода из порта. По штатному расписанию во время отшвартовки мне надлежало быть на ходовом мостике и вести записи всех действий в черновой журнал. Там я и был. Прошли входной канал и вот он, Финский залив. Напряжение спало. Капитан проложил курс на карте, дал указание по скорости и спустился вниз. За ним ушли все заводские. Мы с вахтенным матросом остались вдвоём на мостике.
Примерно через час на мост поднялись две девушки с подносами в руках. Я сразу же вошел с девушками в конфликт, поскольку они потребовали освободить штурманский стол от карты. Это было прямым посягательством на святое! Старпом, поднявшийся вслед за ними, уладил конфликт, сказав, что сейчас карта будет не особо нужна и поэтому можно её временно положить в стол. Начальник всегда прав, решил я и сделал то, что мне было сказано. Постепенно закуски покрыли весь штурманский стол, а это совсем не мало! Следом прибыли и напитки. Водка, коньяк, вода в стеклянных кувшинах, минералка и большие графины с прозрачной жидкостью. Всего было много.
– Шило это, – видя мое удивление, сказал старпом, — какая сдача без спирта?
Вскоре прибыли и «потребители» этого великолепия. Всего их было человек десять во главе с капитаном. Судя по громким голосам и покрасневшим лицам, они были уже довольно плотно «в процессе».
– Итак, — сказал крупный мужчина, бывший, как я уже знал к тому времени, штатным сдаточным инженером завода, то есть руководителем «сдаточной команды», — начинаем испытание оборудования дистанционного управления двигателем.
С этими словами он сделал то, что у любого здравомыслящего судоводителя или механика вызвало бы шок. Редко на каком судне штурманам и капитанам доводилось делать такое с двигателем, находящимся в полном ходовом, не маневренном режиме. Он взялся за рукоятку дистанционного управления и перевел её с полного переднего на полный задний ход. Вся бывшая на мостике сигнализация заревела на разные голоса во всю свою мощь. Двигатель остановился, и одновременно с пуском его на задний ход включилась громкая связь с машиной. Из динамика неслись бессвязные, срывающиеся на визг крики, большая часть которых состояла из слова «мать».
– Что там у вас? – взяв микрофон, спросил капитан.
– Да нормально всё, это судовой вахтенный механик с непривычки нервничает чуточку! – сообщили из машинного отделения.
Судно тряслось от нагрузок, гремело грузовыми снастями на мачтах. Такие же по бесцеремонности испытания продолжались более часа. Всё это время двое из сдаточной команды заполняли различные формуляры, протоколы и, по окончании каждого испытания подавали бумаги на подпись. После этого следовал тост.
С мостика все уходили по-разному. Одни шли гордо и нарочито прямо, другие – покачиваясь, третьи с трудом. Один остался на диване, в штурманской.
Так или примерно так приёмка шла по всем заведованиям. В полдень я получил команду от старпома лечь в дрейф. Так и сделал, остановив двигатель. Минут через двадцать старпом сменил меня на обед. Накрыто было в столовой команды. Кроме вахты, все уже поели. Нас было четверо. Молча поели и опять разошлись – я с матросом на мостик, а механик с мотористом в машину. Проходя по коридорам надстройки, слышал крики и смех из кают-компании, из каюты стармеха и других, ответственных за приёмку по заведованиям.
После обеда, судя по записям в судовом журнале, сделанным мной по указанию старпома, шла работа с документами. Перед заходом солнца старпом поднялся на мостик и проложил курс. Мы прошли несколько миль в сторону от основных судоходных путей и снова легли в дрейф. Начертив на карте квадрат, старпом сказал, чтобы я контролировал место судна и в случае выхода из квадрата возвращался в него. На мой вопрос о замене и ужине он ответил, что все мы в этой жизни обязательно отдохнём когда-нибудь, в своё время, а насчет ужина он позаботится.
Через час те же девочки принесли на мостик много всякой вкуснятины, банку дефицитного тогда растворимого кофе и большую пачку чая. Матрос сходил в столовую за кипятком, мы с удовольствием наелись и пили густой кофе.
– Теперь нам с тобой, четвёртый, до утра куковать! – сказал вахтенный матрос, и я согласился с ним.
Примерно в четыре утра на мостик поднялся капитан. Выпив с нами кофе, он проложил курс и приказал начинать движение.
Примерно к восьми утра отдали якорь на внутреннем рейде порта. Вскоре подошёл катер и снял помятых, с серыми лицами, но улыбающихся заводских «сдатчиков». В судовом журнале было записано, что судно принято в эксплуатацию.
На следующий же день мы встали к причалу для подготовки к первому, пробному рейсу, где начали получение технического снабжения, продуктов, топлива и пресной воды. Одним словом, готовились к нормальной, обычной работе.
Дюнкерк
Первый рейс был коротким, но интересным – во Францию и ФРГ. Я впервые был в европейских портах, и французский порт Дюнкерк поразил своей пустынностью. Как потом выяснилось, причина была в том, что это было воскресный день. Горожане были за городом или ещё где-то… Мы шли втроем по пустынным улицам, и шаги наши отдавались эхом. Почти все магазины закрыты. Вышли на площадь. Посреди площади какая-то странная изгородь. Низкий ажурный заборчик, и всё. Ни скамеек, ни столиков, ни зонтиков. Ничего. В этой загородке ходил человек… Мрачно, глядя в землю, взад-вперед. Потом, на судне, мы узнали, что это нарушитель правил уличного движения! Дело в том, что в Дюнкерке местными властями был принят такой закон, что нарушителей со всего города полицейские привозят в эту загородку, и они до 20 часов вечера находятся там, не имея права покинуть её. Согласно этому закону, если нарушитель без разрешения покинет загородку, то на него обрушивается громадный штраф и другие административные наказания. Никакие доводы о срочности, важности или неотложности дел не принимаются в расчёт. На площадке можно увидеть и чиновников, и бизнесменов, и рабочих, и домохозяек… Все равны перед законом! Интересная деталь – никаких официальных справок попавшим в загородку нарушителям не выдаётся.
Удивившись, мы пошли дальше и тут же остановились… Скорее всего, у нас был ужасно глупый вид! С разинутыми ртами мы стояли перед цветочным киоском. На нас смотрела явно привыкшая к таким сценкам молоденькая француженка. Она была настолько хороша, выражение ее лица настолько добрым и манящим, что мы стояли и смотрели, словно загипнотизированные! Она улыбнулась нам прелестнейшей улыбкой и помахала ручкой…
Мы, естественно, расплылись в улыбках, купили у неё маленький букетик каких-то цветов и тут же подарили его ей. Молча, пошли дальше, каждый по-своему переживая происшедшее. А потом было кино. Что меня удивило – каждые пять-десять минут по проходу проходил человек с фонариком и светил по рядам, внимательно высматривая, кто и что делает.
Германия, порт Бремерхафен, почему-то совсем не запомнилась, если не считать скульптурную группу в центре города по сказке братьев Гримм, с ослом, собакой, котом и петухом. Из пробного рейса, уж не помню с чем, мы вернулись в Ленинград и встали под погрузку удобрений на Кубу.
Куба
С Кубой у меня особые отношения с детства. Во время кубинского кризиса, когда мир оказался на грани ядерной войны, мой отец был на судне ( это был печальной памяти теплоход «Тикси»), вёзшим туда ракеты и солдат в трюмах… Это сейчас об этом можно прочесть, а тогда мы ничего не знали об этих перевозках.
В то время мы зачитывались рассказами о Фиделе Кастро, о яхте «Гранма», о партизанах Сьерра-Маэстро, о Че Геваре, об отпоре американцам в заливе Плайя Хирон. И вот, на этом фоне, возвратившийся из длительного рейса отец привозит сувениры – кубинские флажки, всяческую революционную символику, фотографии с Фиделем, жмущим руки членам экипажа, в том числе и моему отцу. Я совершенно не помню, что именно отец на сборе рассказывал нам о Кубе и кубинцах, но хорошо помню, как гордился им! Конечно же, я и раньше им гордился, ведь он – фронтовик, израненный и имеющий множество орденов и медалей. Однако надо сказать, что о войне он никогда и ничего не рассказывал.
На подходе к Кубе нас встречали военные корабли США. Они не трогали, не мешали и ограничились только запросом светом, кто мы такие.
Карнавал
Нам не повезло. Мы попали на Кубу во время карнавала. Это означало, чтовсе кубинцы, независимо от того, чем они в настоящий момент должны были заниматься, поют и танцуют. Круглые сутки, без перерыва отовсюду доносились звуки тамтамов, свистков и прочих характерных для латиноамериканской самбы инструментов. Бригада грузчиков поднялась на судно, и через десять минут половина из них уже плясала под ободряющие крики остальных и ритмичные удары всем, чем придётся, по всему, что попадётся.
В тот день нам так и не удалось увидеть их работающими. Уморившись от танца, они спали. Проснувшись, снова начинали веселье. Это сумасшествие продолжалось неделю. Мы уже настолько «объелись» этих ритмов, что на палубу выходили только по крайней необходимости.
На берег в дни карнавала мы не сходили. Ввиду очень большого количества выпиваемого «бакарди», абсолютно отвратительной на вкус самогонки из сахарного тростника, обычно довольно спокойные, кубинцы в дни карнавала очень небезопасны…
Около месяца простояли у причалов в портах Матанзас, Карденас и Сантьяго. Зато уж нагулялись, накупались досыта! На борту у нас был маленький рабочий катерок. Мы спускали его на воду поутру и шли на нём на коралловые острова, примерно в миле от судна. Там был просто рай – солнце, чистейший серо-белый песок и великолепная, тёплая как парное молоко вода, а ещё – лангусты! Их было множество на мелководье, мы ловили их руками, хватая за спину. В каждом было до полукилограмма вкуснейшего мяса. Варили в ведре на костре, насобирав сухих палок на берегу и с удовольствием съедали, запивая белым сухим вином, что получали как тропическое.
Это была не единственная живность, которую мы там ели. Каждую ночь, как только стемнеет, из воды выходили полчища небольших крабов. Они уверенно и целеустремленно двигались куда-то вглубь острова. Особого труда набрать их не составляло. Нужно было выбирать покрупнее и бросать в мешок. Через полчаса мешок был почти полон. Матрос нёс их на корму, там их клали в металлическую бочку, опускали туда шланг и подавали пар. Через пару минут крабы становились красными и были готовы.
Что меня поразило с первых же дней пребывания на Кубе – это дождь по расписанию! С точностью до пяти минут два раза в день шёл сумасшедший ливень. Длился он не больше пятнадцати минут, но воды при этом выливалось громадное количество! Иногда казалось, что сегодня дождя уже не будет, но минут за пятнадцать до времени на горизонте появлялось маленькое облачко. Вскоре оно разрасталось, закрывало солнце над нами, и небеса разверзались! Через пятнадцать минут облако уносилось куда-то и вновь над головами сияло ослепительное, горячее тропическое солнце. Через час от потоков воды и следа не оставалось.
Кубинцы
Жили кубинцы в то время крайне бедно. Нищета видна была во всём, кроме одного. Дети на Кубе во все времена были и одеты, и накормлены как следует. Там я впервые увидел маленьких девочек, по 2-4 годика, с золотыми серёжками в ушах.
Еще один шок – кубинские женщины. Можно много говорить о мулатках- смеси белой и чёрной расы, и креолках — смеси белой и индейской крови, но это не опишет кубинок. Они в основной массе удивительно статны и красивы! Одежда же на кубинских женщинах была просто великолепна и поражала совершенно незнакомым для нас стилем! Основное в этом стиле – показать всем, что на ней надето. Не только верхнее платье, но и то, что есть под ним. Все, что только может, выглядывает одно из-под другого. Кружева одного цвета из-под кружев другого цвета, чулки, резинки и прочие детали дамского туалета – всё это с гордостью и удовольствием демонстрируется всем! На голове у многих красавиц красовались бигуди размером со стакан, по 3-4 штуки.
Мужчины на Кубе тоже довольно своеобразны. Встав на якорь в Карденасе, мы целый день доканывали по радио власти, пытаясь выяснить, когда будет лоцман и мы сможем пойти к причалу.
Нам сообщали, что вот-вот уже, нужно ещё чуточку подождать… И так – до позднего вечера. В три часа ночи к борту подлетел катерок. С него на судно поднялся человек и заявлил, что он – лоцман. Вахтенный помощник доложил капитану. Через пять минут капитан был на мосту. Лоцман сказал, что с удовольствием перекусил бы чего-нибудь. По международным правилам, кормить лоцмана обязаны на любом судне. Так и было сделано. Подняли повара.
Буфетчица внесла на мост поднос с обычными для это случая яствами – копченая колбаса, сыр, масло, кофе. Пока он ел, судно готовилось к швартовке. Все были подняты, включались дополнительные механизмы, проворачивался двигатель. Когда лоцман подкрепился как следует, старпом подошёл к нему и доложил, что судно готово идти на швартовку. Лоцман посмотрел на него удивленно и сказал, что на швартовку мы пойдем только в 9 утра, а сейчас он хотел бы отдохнуть и надеется, что «товарищ старпом покажет ему лоцманскую каюту»…
Утром, в 11 часов, после долгих переговоров с береговыми службами, мы всё же пошли на швартовку. На все вопросы о глубинах у причала лоцман уверял, что к причалу подходят суда и побольше нашего, да и вообще, он очень опытный и прекрасно знает свою работу.
Через пять минут после подхода к причалу мы сели на мель. Оказалось, что к этому причалу суда такого размера как наше, швартовались лет пятнадцать назад. Глубины у причала с тех пор никто не замерял, да и опыт лоцман приобретал тогда же, ребенком присутствуя на мостике во время работы своего отца-лоцмана…
Поначалу всё это шокировало, а потом стало даже нормальным, что всё сказанное кубинцами разных уровней совсем ещё не означало, что так всё и есть.
Автомобили
Автомобили на Кубе тех дней– это совершенно отдельная тема. По улицам городов разъезжает такое… Нигде в мире нет более экзотичного транспорта!
По улицам ездили громоздкие, проржавевшие насквозь, в цветных заплатах «Доджи», «Плимуты», «Бьюики» образца начала и середины пятидесятых,. Это был музей элитарного транспорта! Грузовой транспорт был не менее уникален. И в порту, и на улицах городов можно было увидеть едущую по дороге новейшую раму от нашего «ЗИЛа», с новеньким мотором и… садовой деревянной скамейкой, на которой гордо восседает водитель, одной рукой вращая баранку, а другой держа за талию молоденькую, но весьма дородную кубиночку. В порту грузовики, на которые выгружался привезённый нами груз, не глушились на ночь. Так они и стояли, работая вхолостую, всю ночь… Совсем, как у нас в Арктике, но там это было понятно – заглохший на морозе двигатель можно и не завести, а здесь, в тропиках…
Караколы
Слово Куба ассоциируется у меня cо словом каракола. Это – морская раковина. Весом до пяти килограммов, великолепной красоты улитка с нежно-розовой внутренней поверхностью и причудливыми очертаниями снаружи. Прижмешь к уху – шумит море!
Каракола была наиболее твёрдой валютой на Кубе начала семидесятых. Деньги там у каждого водились мешками, но купить что-то на них было невозможно. Магазинов в обычном понимании на Кубе в то время не существовало. Только пайки и карточки на промтовары первой необходимости. За деньги продавалось только пиво и бакарди. На караколы же кубинцы могли выменять у моряков одеколон, сигареты, мыло, сгущёнку и многое-многое другое, имеющее ценность для кубинцев в те времена.
Эти ракушки вполне можно было достать и самим. Они были на коралловых островах в большом количестве на небольшой глубине. Но там желающих достать караколу подстерегали опасности. Во-первых – кораллы. Они, словно кустарники, покрывали почти всё дно. Очень опасно пораниться живым кораллом. Микроводоросли, образующие коралл, попадают в ранку и начинают там развиваться. В результате – очень сильные нарывы и незаживающие раны, очистить которые можно только хирургическим путем, удалив развивающуюся и отторгаемую организмом колонию. Вторая опасность – агрессивные, очень ядовитые рыбы – мурены. На глубинах более двух-трёх метров водились акулы, встречи с которыми не сулили ничего хорошего. Это сильно охлаждало пыл любителей понырять.
Те, кто доставал караколы и приносил их на судно, вскоре разочаровывались в этом и понимали тщетность задуманного. Все попытки удалить моллюска из раковины караколы были обречены на провал. Там обязательно оставался кусок его тела и через сутки, в жарком климате, каракола начинала издавать сильнейший, тошнотворный, отвратительный запах, пропитывающий всё вокруг. Все попытки избавиться от него с помощью какой-нибудь химии не приводили к положительному результату, и запах всё больше усиливался. Практически неизбежный, финал был один – каракола летела за борт, очень надолго испортив аппетит многим, поскольку даже после исчезновения источника нос помнил этот отвратительный запах ещё несколько дней, и он чудился в любом месте, в любой пище…
Погрузив насыпью в трюма вкусно пахнувший патокой коричневый сахар-сырец, мы пошли на Японию через Панамский канал.
Панамский канал
Канал поразил своими шлюзами. Мощные искусственные сооружения, созданные в начале ХХ века по проекту того самого Эйфеля, построившего башню в Париже, работали без единого насоса. Судно со стороны Атлантического океана заходит в шлюз, за ним закрываются ворота, и из озера, которое находится на 26 метров выше уровня океана, поступает вода, поднимая судно как пушинку. Так, переходя из камеры в камеру, судно поднимается всё выше. Потом долго идет по озеру и точно так же спускается к Тихому океану. Вода в озере пресная, совершенно чистая и очень вкусная. Все пароходы, пока идут по нему, стараются набрать свежую питьевую воду. Маленькие, словно игрушечные паровозики, на которые подаются швартовные концы, легко перетягивали судно из шлюза в шлюз. Одни только названия шлюзов чего стоят: «Мирафлорес», «Педро Мигель», «Гатун»…
Каких-то семь часов, и мы уже в Тихом океане. Берега Америки быстро растаяли за кормой. Полным ходом идём через океан. Он был тихим и торжественным, даже умиротворённым. Наверное, таким его и увидел тот, кто назвал океан Тихим, однако это неправильный перевод. «Pacific осеan» – это не тихий, а «Мирный океан».
Сутки за сутками, вторая неделя уже, как за бортом одно и тоже – вода и ровная линия горизонта. Никаких признаков того, что существуют материки, что есть птицы или ещё какие-то живые существа, которые не живут в воде… Вахты, похожие одна на другую, как две капли воды. Матросов на вахте нет. Пользуясь тем, что встречных судов совсем нет, матросы ходят работать в день. Идет покраска палуб и надстройки.
Тишина, тёплый ласковый ветер упруго дует в лицо. Я с удовольствием подставляю ему лицо, стоя на крыле… В радиорубке горит свет, но я знаю, что и у радиста тишина. Мы находимся в зоне, где нет ничего кроме нас, воды и неба. С землёй связи нет. Целая неделя плавания в пустоте… Сейчас, когда существует спутниковая связь, таких зон нет, а в те времена даже мыслей о подобной связи и в помине не было. Зато было ощущение полёта! Небо с очень яркими, крупными звездами, и всё вокруг черно. Звёзды отражаются в чёрном, зеркально гладком океане, и кажется, что летишь среди этих звёзд посреди Вселенной! Ничего больше нет, только ты один, такой огромный и одновременно такой маленький… Это и нравится, и пугает своей необъятной простотой и сложностью.
Вьетнам
Погрузив во Владивостоке в трюма муку в мешках, а на палубу – великолепные новые грузовые машины ЗИЛ-131, мы вышли на Вьетнам. Переход был тяжёлый, всё время довольно сильно штормило. Наконец мы приблизились к китайскому острову Хайнань, прошли вдоль его берегов и вошли в Тонкинский залив. Практически сразу к нам подлетел американский вертолёт, напомнив своим появлением об идущей во Вьетнаме войне. Осмотрев нас, изучив груз на палубе, летчик помахал рукой и улетел туда, где на самом горизонте виднелось несколько точек. Это были корабли американского седьмого флота.
Мы вошли в реку Хонгха с мутно-жёлтой водой и низкими берегами, представляющими собой мангровые заросли, и встали на якорь в ожидании постановки к причалу.
Невдалеке, из воды торчали мачты судна. Как мы потом узнали, это было китайское судно, которое во время налёта американцев стало по ним стрелять. Тут я должен сказать, что в то время, в разгар «культурной революции», на всех китайских судах были установлены стационарные пулемёты. Так вот, с этого судна китайцы стали стрелять по самолётам. Конечно же, никакого вреда самолётам они не причинили, но один из них развернулся и точно сбросил сразу несколько бомб на судно. Оно быстро затонуло. Люди там не пострадали.
С приходом на рейд Хайфона мы сразу же открыли вахту на международной аварийной частоте 500 килогерц. Дело в том, что американцы перед началом налёта предупреждали о нём на этой частоте, чтобы все суда могли отойти от причала, а члены экипажей, во избежание случайных ранений осколками, укрылись в помещениях.
Уже на следующий день мы стали свидетелями налёта. Я был на вахте и находился на мостике, когда в штурманской раздался сигнал – это заработал радиомаяк на американском авианосце. Через десять минут на языках тех судов, какие были в порту, прозвучало предупреждение. Через час над нами, едва не коснувшись мачт, с рёвом пронеслось звено реактивных самолётов, потом второе и третье. Вскоре раздались глухие звуки взрывов. Через десять-пятнадцать минут самолеты пронеслись в обратном направлении. Со стороны порта поднимался дым.
Так было один-два раза в неделю. Американцы ждали, когда в порту скопится большое количество выгруженного с судов груза, и тогда присылали самолёты, чтобы уничтожить его. Вывезти вьетнамцы успевали не очень много.
Ребёнок
В обычный, жаркий и влажный вечер к нашему борту подошла одна из бродивших вокруг многочисленных джонок с рваными серыми парусами. Там были женщина, мужчина и человек пять детей, мал мала меньше. Мужчина держал на руках грудного ребёнка и что-то кричал на своём языке. Естественно, его никто не понимал, но было ясно, что что-то случилось с ребёнком.
Во Вьетнаме были очень суровые законы и порядки, что нормально для воюющей страны, и сам по себе подход джонки к иностранному судну был из ряда вон выходящим случаем.
Капитан принял решение, и мы в какие-то минуты вооружили трап. Мужчина с грудным ребёнком поднялся на борт, и наша доктор, взглянув на посиневшего младенца, бегом побежала в лазарет, увлекая за собой вьетнамца. Больше двух часов шла борьба за жизнь мальчика, которому было примерно 3-4 месяца. Я не знаю, что там происходило, но когда доктор открыла дверь, лицо дитя на руках отца было уже не синее, каким его привезли, а розовое, румяное. Он спокойно спал.
Вьетнамец без остановки благодарил её на своём языке, но перевода не нужно было. Мы собрали ему продуктов – рис, муку, хлеб, консервы, и он сошёл на свою джонку, где в голос, не переставая, рыдала жена. Увидев мужа, она стала плакать ещё сильнее, но это были уже совсем другие слёзы.
Джонка отошла от борта и растворилась в темноте. Мы не рассказывали властям о произошедшем, так как понимали, что для вьетнамцев вряд ли это закончилось бы хорошо.
На якоре простояли около месяца. Когда нас поставили к причалу, это был почти праздник! По крайней мере, стоя у причала, можно было сходить в Интерклуб и попить вполне неплохого пива с крупными, очень вкусными креветками.
В один из очередных налётов, когда мы отошли от причала, довелось наблюдать, как вьетнамцы, а скорее всего наши «специалисты» прямо над Хайфоном сбили ракетой американский «F-16».
Во Вьетнаме я бывал много раз, и каждый раз меня поражали местные стройные, резвые свиньи, бегавшие по городу и даже по причалам вдоль судов. Сначала я даже и не понял, кто это, и подумал, что это собака такого странного пятнистого окраса. Однако, увидев хвостик крючком, пригляделся к пятачку и понял, что это высокий, с поджатым животом, мускулистый как гончая собака, вполне взрослый поросёнок. Он резво носился по причалу, гоняясь за крысами, которых там великое множество.
Медузы
В один из заходов в таиландский порт Бангкок мы приняли на борт пассажира, электромеханика нашего же Дальневосточного пароходства. Мы были немного знакомы с ним до этой встречи, вот он и поведал, что с ним произошло. Рассказываю по его впечатлениям, которыми он делился со мной в течение двух недель, пока мы добирались до Владивостока.
Шел 1977 год. Его судно шло в районе, сегодня очень печально известном – на подходе к Малаккскому проливу со стороны Индийского океана, где недавно прокатилось страшное цунами. В тот день экипаж получил тропическое вино. Обычно оно сразу по несколько бутылок выдавалось. Воспользовавшись этим, свободные от вахт механики объединились и очень хорошо посидели. Немного перебрав, он вышел на корму подышать, и совершенно не помнит, как оказался в воде. Время было за полночь, и криков его, естественно, никто не услыхал, тем более что скорость у того судна была 17 узлов, то есть примерно 30 км/час. Через минуту только один кормовой огонек был виден, а вскоре пропал и он. Хватились его только утром, когда он не вышел на работу. Долго искали, но никто даже приблизительно не предполагал, где следует искать, так как никто не знал, когда он выпал, да и течения в проливе достигают 5-8 узлов. Поиски закончились безрезультатно…
Он неплохо плавал и успокоившись, лёг на спину. Так он лежал на спине и думал о том, что произойдёт раньше – утонет или акулы съедят? Так он и пролежал до утра. Утром мимо, совсем рядом, прошли два судна. С одного из них его заметили, долго рассматривая в бинокль, однако не посчитали нужным задерживаться.
Солнце поднималось и жарило так, что время от времени он терял сознание. А потом его окружили медузы. В тех, близких к экватору водах живут большие, до полутора метров в диаметре, отвратительного вида розовые медузы с длинными, до пяти метров шлейфами всяких нитеобразных отвратительных штуковин. Они его не жалили. Просто собрались вокруг плотной массой. Солнце его съедало, жажда убивала, он постоянно отбивался от чаек, которые время от времени налетали и клевали его. Ему хотелось утонуть, но медузы не пускали. При своей кажущейся киселеобразности, это довольно плотные создания. Сквозь такую плотную массу пройти было невозможно…
Иногда он терял сознание и опять приходил в себя, чтобы выдержать очередную схватку с чайками. Губы распухли от жажды, а язык, казалось ему, не вмещался во рту… Очнувшись в очередной раз, он увидел недалеко от себя лодку, стал махать рукой и бесполезно пытаться кричать высохшим ртом.
Это были рыбаки с острова Пхукет, тогда ещё совершенно дикого, покрытого сплошными джунглями. Его принесло к этому острову течением. Позже выяснилось, что он дрейфовал четверо суток. Все это время медузы держали его на поверхности.
Как только лодка направилась к нему, медузы резко ушли, и он стал тонуть, не в силах держаться на воде. Рыбаки с трудом достали его, уже потерявшего сознание.
Его доставили в хижину старейшины племени, где он и прожил четыре месяца, оказавшись настолько полезным для племени своими рукодельными и техническими талантами, что его даже «женили» на совсем юной дочери этого старейшины в надежде на то, что он останется с ними.
В один прекрасный день пришёл катер, совершающий иногда обходы островов, и на нём он попал на материк, а там – полиция, власти, Бангкок. В конце концов, с помощью нашего посольства он вернулся домой на нашем судне.
Отдохнув три месяца и с трудом отбившись от допросов в КГБ и парткоме, он опять ушёл в море, где и работал ещё довольно долго, но в 1984 году я уехал из Владивостока, наши пути разошлись, и больше я о нём ничего не знаю.
Слонс
После отшвартовки и выхода из Сингапура, миновали беспокойные воды Малаккского пролива и вот, наконец, вышли в открытое море. Начался спокойный переход на Филиппины, в Манилу.
Поздний вечер. Приняв душ, я собирался прилечь и отдохнуть перед вахтой. Внезапно, в каюте раздался телефонный звонок. Подняв трубку, услыхал взволнованный голос старшего механика:
– Спасай, погибаю! – простонал он и тут же положил трубку. Понимая, что произошло что-то неприятное, я быстро натянул рубашку и бросился к его каюте, находившейся на той же палубе, только с другого борта. Постучав и не получив ответа, открыл дверь. В каюте никого не было. Заглянул в спальню – там тоже никого. Вдруг послышался то ли стон, то ли всхлип из ванной. Открыл дверь и увидал занятную картину.
В ванне, наполненной, судя по всему, холодной водой, сидел стармех и жалобно скулил, дрожа всем своим огромным волосатым телом. На мои расспросы, с трудом перебарывая дрожь и еле шевеля синими губами, он рассказал, как решил сам себя полечить.
Всё дело в том, что стармех часто мучился радикулитом. Кто-то посоветовал ему купить в Сингапуре великолепное, «модное» в то время растирание под названием «Слонс». Поскольку все были заняты на отшвартовке, он решил никого не беспокоить и растереться самостоятельно. Распарившись в ванне, лег на кровать и, набрав полную ладонь, а она у него была огромная, жидкости из бутылочки, он нанёс её на поясницу.
Здесь я должен сказать, что основа этой жидкости – скипидар, а к нему добавлен экстракт перца и другие, не менее жгучие тропические вещества. Совершенно естественно, вся эта жидкость тут же протекла ниже и попала на очень чувствительное место!
Со слезами на глазах он рассказывал, как метался по каюте, стараясь что-то сделать, залез в ванну и определил, что только холодная вода немножко снимает боль. Так он и сидел в холодной воде вот уже более двух часов. Все попытки вылезти из ванны заканчивались немедленным возвращением туда же. На моих глазах тоже были слёзы, но от разбиравшего меня смеха. Учитывая его обидчивый, взрывной азербайджанский характер, я не мог себе позволить открыто смеяться и вынужден был терпеть.
Единственное, чем я мог помочь ему – налил полстакана коньяка и заварил чай, добавив изрядную долю варенья. Через час боль стала проходить и он сумел как следует, с мылом, промыть это место, а я смог вздремнуть полчасика перед вахтой.
Соус
Второй помощник часто говорил, что никакой запах ему не помеха, потому что он равнодушен к запахам. Естественно, нашлись желающие это проверить. В Бангкоке, прямо у проходной порта, было много маленьких «забегаловок» с местной пищей. Мы иногда пользовались их услугами, покупая то, что по нашим понятиям можно было есть. Прежде всего, это были жареные кусочками цыплята. Они были сказочно вкусны, но только без соуса! Дело в том, что соус к блюду представлял собой смесь чеснока, дуриана и многих других специй, которые все вместе давали абсолютно непереносимый для нашего обоняния запах.
Наши весёлые ребята, четвёртый помощник и четвёртый механик, купили пакетик этого соуса, раскрыли его, положили под кровать второму и стали наблюдать… Ничего не происходило. На второй день экипаж потихоньку стал вставать на дыбы. По надстройке начал распространяться отвратительный, всепроникающий запах, становившийся с каждым часом всё сильнее и сильнее. Запах был такой силы, что даже на свежем воздухе казалось, будто ветер, судно, да и вообще, весь мир пропитан им! Второй ходил и улыбался, словно ничего не происходило. Тогда шутники, всерьёз опасаясь за свою безопасность, вынуждены были снова проникнуть к нему в каюту и, надев противогазы, заглянуть под кровать. Оказалось, что, толкнув туда свой чемодан, второй перевернул пакет, и соус из него вылился на палубу. Весёлым ребятам пришлось вымывать там всё с содой, потому как народ грозился выкинуть их за борт, если они не избавят судно от запаха! Долго ещё при входе в надстройку нос натыкался на этот сладкий, тошнотворный аромат…
Обезьянки
В Мадрасе второй купил маленькую симпатичную обезьянку. Просто не смог отказать индусу, продававшему её. Капитан сразу предупредил, что, когда пойдём домой, её на борту не должно быть, так как будут неприятности с санитарными властями. Да и в иностранных портах не дай Бог, если власти увидят, что её вынесли с судна. До захода в Союз было ещё не менее полугода, так что с этим всё было нормально.
Обезьянке было хорошо. Все каюты были ему, молодому самцу, родным домом, и он бегал везде, совершая большие ежедневные обходы. Все угощали симпатичного зверька чем могли. Особенно он любил бананы и помидоры. Второй соорудил ему полочку у лампочки на зеркале над умывальником. Дело в том, что в надстройке работала установка кондиционирования воздуха и обезьянка мёрзла.
Когда мы вышли из Мадраса и направились в следующий индийский порт, обезьянка быстро освоила камбуз, и теперь целыми днями пропадала там, ожидая чего-нибудь вкусного. Ожидания эти никогда не были напрасными.
В порту Кочин всё было как обычно, если не считать того, что питомец наш стал проявлять недвусмысленные признаки острой нехватки дамского пола… Самое неприятное было в том, что делал он это тогда, когда видел, что собралось достаточное количество зрителей. Например, во время обеда. Далеко не все были в восторге от этого зрелища, давясь ложкой, поднесённой ко рту!
Выйдя в море, мы вскоре обнаружили, что у обезьянки нашей появилась пара. Это так и осталось тайной – кто и когда принес её, но мы все порадовались за них, однако радость эта была слишком преждевременной. Вторая обезьянка оказалась тоже самцом, причём в достаточно почтенном возрасте.
На следующий же день обе обезьянки пропали. Мы долго искали их и нашли на баке, в носовой подшкиперской – кладовой для хранения запасов всевозможных тросов, линей, швартовных концов и прочего боцманского имущества. Они соорудили там что-то вроде гнезда и зажили как… семейная пара. Молодой играл роль главы семейства, не подпуская к гнезду никого, кроме второго. Малейшее подозрение на то, что старый принял или хотел принять от кого-нибудь угощение, вызывало у молодого приступ ярости, которая немедленно обращалась на несчастного старика. Впрочем, желающих посмотреть на них становилось всё меньше, а вскоре и совсем не стало. На свежий воздух обезьянки выходили, только убедившись, что никого поблизости нет. Они подолгу сидели на солнышке, обнявшись или что-то выбирая из шерсти другу у друга.
В первом же порту Японии второй отдал их на один из многочисленных плашкоутов – барж, на которые выгружался привезённый нами каучук. Никто не упрекнул его за это. Все сделали вид, что не заметили исчезновения этой пары.