Быстро сейчас летит время, но тогда, во время учёбы, оно тянулось страшно медленно, хоть и было насыщено множеством мелких и не очень событий. От сессии до сессии мы становились всё мудрее и мудрее. Рота становилась сплоченней и крепче. Появлялись новые увлечения и веяния. Так, после второго курса возникло мощное течение под кодовым наименованием «шефство». Практически это означало, что группа курсантов «дружила» с группой девушек из какого-нибудь другого ВУЗа. Вместе ходили на вечера, которые почти каждую субботу проходили в училище. Летом вместе ездили на природу, на пляж. Впоследствие, из этих «шефских связей» вышло много семей.
Учёба шла своим чередом. Всё стало привычным – и наряды, и зачёты, и курсовые, и сессии. Однако и в этом деле бывали интересные повороты. Мы, как я говорил уже, были полугражданскими или полувоенными людьми, учились не только своей, избранной специальности, но и другой, военной. В «Пентагоне», как мы называли это здание, изучали теорию и практику применения наших знаний в военной области. Наш профиль – штурман подводного корабля, командир БЧ-1 или штурманско-сигнальной боевой части. Я хочу немножко рассказать не об этой учёбе, а о том, как мы готовились к жизни в ПЛ, как сокращенно называют подводную лодку.
Барокамера
Прежде, чем мы получили доступ к обучению водолазному делу, нужно было пройти испытание в барокамере. Большая, толстостенная емкость с маленькими иллюминаторами и люком в торце, с двумя лавками по стенкам внутри. Мы забрались в неё и расселись. Люк задраили. Зашипел воздух, и в камере начало подниматься давление. Сначала немножко заложило уши, как в самолёте на взлёте. Потом, давить стало всё сильнее и сильнее. Предварительно, нам сказали, что нужно зажать нос пальцами и пытаться с силой дуть в него. Так уравнивалось давление в ушах. Этот фокус помог не всем. В роте оказалось несколько человек, у которых носоглотка не способна была «продуть» уши, и они не получили допуска к водолазному делу, а следовательно, к службе на ПЛ.
Однако, вернёмся в барокамеру. Давление возрастало, и в камере становилось всё теплее. Стрелка манометра медленно ползла вверх. Каждая атмосфера – это десять метров толщи воды над нами, если бы мы были под водой в водолазном костюме.
Давление продолжало расти, а нам стало вдруг очень весело и хорошо! Когда давление достигло 6-8 атмосфер, с нашими голосами произошло что-то странное. Они стали такими, как у персонажей в мультиках! Если помните, был такой старинный мультфильм о путешествии Гулливера, и там лилипут пел песню «Моя лилипуточка», так вот, голоса наши стали точно такими же, тонкими и смешными. Если записать свой голос на магнитофон и воспроизвести с увеличенной скоростью, то эффект будет точно такой же.
Как мы узнали впоследствии, веселье дало начинающееся отравление кислородом при большом давлении. Именно оно дает такой симптом – безудержное веселье. Голос менялся из-за того, что вместе с воздухом в камеру начали подавать азотно-гелиевую дыхательную смесь, дышать которой лучше на большой глубине. Именно гелий так действует на голосовые связки. Сегодня, когда надуть гелием шарик можно в любом магазине, это знают даже малые дети. От души насмеявшись друг над другом в барокамере, выбирались из неё и чувствовали некоторую гордость за то, что смогли преодолеть это испытание и оказались годными для того, чтобы стать подводниками.
Не сработало!
Занятия по борьбе за живучесть ПЛ, то есть борьбе с пробоинами и авариями, а также водолазному делу происходили в бассейне, который находился на территории училища, в довольно большом трёхэтажном здании. Нас одевали в легководолазные костюмы, навешивали грузы и, включившись в специальные автономные дыхательные аппараты, мы спускались на глубину 5-6 метров. Эти костюм и аппарат можно увидеть в фильме «72 метра». Именно в этом снаряжении и таким способом, какому обучали нас, через торпедный аппарат, человек в фильме спасся из аварийной лодки.
Сам процесс одевания довольно неприятен. Костюм цельно — резиновый, с единственным отверстием для надевания его в районе живота, обрамленным как бы мешком из более тонкой эластичной резины. Человек через этот мешок влезает внутрь, затем специальным приспособлением скручивает мешок резиновым жгутом и фиксирует его, оказываясь, таким образом, в герметичном костюме. На водолаза надевается дыхательный аппарат, тяжёлые свинцовые башмаки, навешиваются тяжелые бляхи-грузы на пояс и всё, он готов для работы на дне бассейна или снаружи подводной лодки.
Здесь нужно сказать, что костюм этот делается громадного размера, потому что должен подойти любому человеку. У крупных ребят не было проблем, а такие «дохленькие», как я, попадали в странное положение. В этот костюм можно было бы смело запустить троих таких! На поверхности это было не так страшно, а в воде, когда костюм плотно обжимался, было ужасно неудобно ощущать обжатые давлением грубые складки жёсткой резины в самых не приспособленных для этого местах.
Мы выполняли разные упражнения – от поисков предметов на дне до тренировок выхода из аварийной подводной лодки через аварийный люк и торпедный аппарат. Сигнальным концом учились подавать различные сигналы наверх, обеспечивающим.
Во время отработки выхода из лодки через аварийный люк, нужно было карабином, такой большой стальной застёжкой, зацепиться за трос с узлами, который называется шкентель с мусингами, и перецепляясь, постепенно, мусинг за мусингом, медленно всплывать. Быстро с глубины всплывать нельзя, поскольку может возникнуть «кессонная болезнь», то есть «закипание» крови от бурного выделения растворённого в ней азота. Именно поэтому такой режим всплытия отрабатывался на занятиях.
Один за другим, курсанты выполняли эту задачу. Мы, уже прошедшие упражнение, стояли по краям и смотрели, как делают это наши товарищи. Внезапно, раздался крик обеспечивающего: «Авария!!!» Эта команда означала, что есть угроза жизни водолаза, и необходимо немедленно вывести его на поверхность. Мы бросились к тросам, которыми было закреплено всё подводное обеспечение упражнения, и вместе с буями, грузами и прочим хозяйством выдернули курсанта из воды. Когда показалась голова, в стёкла его шлема было видно багрово-синее лицо и выкаченные от ужаса глаза…
Майор медицинской службы, дежуривший на наших упражнениях, одним движением острого ножа вспорол шлем и открыл лицо. На нём было выражение полного ужаса.
Мы все склонились над ним в ожидании ответа на вопрос – что произошло ?
– Не сработало! – прохрипел он.
– Что не сработало? – спросил майор.
– Не сработало! – снова прозвучало в ответ.
В конце концов, он потихоньку успокоился, и удалось выяснить, что его так взволновало и испугало. Из-за того, что в обжатом костюме, как и у большинства спускавшихся в воду, перчатки были громадного размера, и жёсткие пустые лепешки торчали сантиметров на пять длиннее пальцев, он не смог отжать карабин и перецепиться на следующий мусинг. Нервы сдали, и он запаниковал! Как потом объяснил майор, это было не так уж смешно и безобидно. Паника – это страшное состояние, и в такой момент вполне может случиться инфаркт.
Как и все молодые, мы были довольно жестокими… Долго ещё в роте время от времени раздавался чей-нибудь истошный крик: «Не ср-работало!»
Япония
Ко времени второй практики, нам открыли визы. Я снова попал на индивидуальную практику. Это был лесовоз, пароход «Сакко». Судно старое, сделанное вскоре после революции специально для перевозки паровозов, купленных в Соединенных Штатах. Это интересно само по себе, но для меня главным было то, что я шел в свой первый рейс за границу. Выходя на палубу, я наслаждался запахом свежеспиленного леса, смолы, хвои. Мне показалось даже, что в море этот запах многократно усиливался.
Медленно, невыносимо медленно шел пароход до Японии. Это не казалось мне, а фактически было так. На вторые сутки в воздухе появился странный запах сладковатой гнили. Это был запах Японии! Ещё не было видно берегов, но запах рыбы, водорослей, рыбной муки и ещё чего-то такого же, специфического, уже густо наполнял воздух…
Первое, что сразу же по приходу в порт Тояма, бросилось мне в глаза – это игрушечные домики на побережье, великое множество рыбацких судёнышек, с очень большой скоростью вечером убегающих в море и так же стремительно возвращающихся утром. Встретившие нас буксиры поразили своим великолепием. Это были не старые, закопченные ветераны, к каким мы привыкли в наших портах, а новенькие, современнейшие, мощные и красивые суда. На причалах, в отличие от наших портов, не было ни одного портального крана. Оказалось, что японцы работают только судовыми кранами и лебедками и лишь изредка пользуются услугами береговых автокранов.
Как только судно ошвартовалось, к борту подкатил автобус и из него высыпали грузчики. Все они были в одинаковой, опрятной серой одежде, касках и, что меня добило, в мягких высоких башмаках без каблуков и с отдельным большим пальцем, как на рукавицах! Как потом оказалось, это удобно для ходьбы по круглым бревнам, которые мы привезли.
Японцы рассыпались по судну, и вскоре всё ожило, закрутилось и завертелось. Лес на палубе буквально таял на глазах. На причале тоже происходило что-то интересное. Там взвешивали на весах каждое бревнышко и, поставив отметку на торце, отвозили в сторону, где аккуратно складывали. На обед грузчикам привезли пластиковые коробочки, завёрнутые в небольшие платки. Оказалось, что в коробочках есть несколько отделений, в которых был рис, какие-то водоросли или овощи, рыба и что-то такое ещё, что я тогда не знал. Это были морепродукты.
На другой день нас с недовыгруженным лесом в трюмах, отвели от причала и куда-то потянули буксирами. Поставили между двумя большими швартовными бочками и, привязавшись к ним, мы стали ждать. Вскоре подлетел катерок, и из него на борт поднялись грузчики. Я думал, что подойдет баржа, и они станут выгружать лес на нее, однако второй помощник сказал, что выгружать будут на воду.
Процесс довольно интересный. Грузчики захватывали охапку леса стальными тросами – стропами с особыми крюками, и, как только эта охапка бревен попадала в воду, строп сам отстёгивался и лес рассыпался. Японцы в своих смешных башмаках-рукавицах ловко прыгали с бревна на бревно и небольшими острыми баграми сгоняли их в ровные плоты, которые быстро скреплялись скобами, а подскочивший катерок собирал их в длинную колбасу и отбуксировывал куда-то.
В городе также, всё было не так, как дома… Первое, что поразило – отсутствие привычной монументальности. Домов каменных, тяжёлых было очень мало. Всё какое-то игрушечное, несерьёзное и построенное как будто из фанеры или картона. В сущности, так оно и было. Очень сильное впечатление произвели продавцы, которые при приближении к ним начинали улыбаться и кланяться. Мы, то есть группа из трёх человек, бродили по городу и случайно набрели на скверик, образованный виноградом. Плети винограда густо оплели каркас и создали крытую площадку со скамеечками и столиками. С «крыши» этой свисали огромные грозди практически спелого уже тёмного винограда… Мы не знали, можно или нет сорвать одну и, присев, стали рассуждать на эту тему. Как будто услыхав наши разговоры, к нам подошла пожилая японка и, поняв наше смущение, сама срезала очень большую гроздь и, улыбаясь, подала её. Виноград был очень сладким!
Честность японцев, как и рассказывали бывалые моряки, совершенно уникальна! Я убедился в этом сам в первом же рейсе. Купив какую-то мелочь в магазине, оставил сдачу на прилавке. Каково же было мое удивление, когда через час, довольно далеко от этой улицы, меня кто-то тронул за плечо. Обернувшись, я узнал продавщицу того магазинчика, которая, улыбаясь и кланяясь, подала мне оставленную мной мелочь. Когда я знаками показал ей, что она может взять мелочь себе, японка, не меняя выражения лица, снова поклонилась, повернулась и спокойно ушла. Потом я ещё много раз убеждался в этой черте японцев. Один раз, через много лет, я потерял бумажник и практически попрощался с ним, но его через два дня нашли наши ребята, гуляющие по городу. Он так и лежал на скамейке, где мы сидели и пили пиво. Ночью был дождь, но кто-то поставил над ним фанерку, чтобы не замочило. Ребята знали, что я потерял бумажник, открыли его и убедились, что он мой.
Бывшие военнопленные
Уже в самом первом своём рейсе на Японию я столкнулся с японцами, побывавшими у нас в плену. Меня поразило то, что все они с таким удовольствием и дружелюбием говорили об этом, что могло показаться, будто речь идет о турпоездке. Полностью причину такого отношения бывших военнопленных к нам, русским, я узнал позже, сдружившись, насколько это возможно с японцем – стивидором, ответственным за работу грузчиков на причале в Иокогаме. Конечно, плен для них был далеко не мёдом. Они валили лес, строили дома и так далее, очень голодая при этом, но точно так же голодали и люди в деревнях, которые были вокруг лагерей. Японцы работали практически без конвоя, и зачастую их направляли на несколько дней в деревни, чтобы помочь местным жителям привезти из леса дров, поколоть их, вспахать огород. В такие дни их кормили, отмывали в банях, лечили русские женщины, и многие пленные выжили только благодаря таким вот «командировкам». Кроме того, совершенно неожиданно для себя в конце пятидесятых – начале шестидесятых готов, они стали очень востребованы. Начались массовые перевозки леса из Советского Союза и появились новые рабочие места, понадобились переводчики, бригадиры, стивидоры, да и ещё много других высокооплачиваемых должностей, требующих знания русского языка. Многие японцы, живущие в беспросветной бедности, совершенно неожиданно для себя стали благополучными благодаря нескольким годам плена в России.
На стоянке, если ты не в увольнении на берегу, твоя работа продолжается. Матросы занимались покраской судна. Нужно сказать, что обивка ржавчины и покраска – это бесконечная работа на судах. Морская вода очень агрессивна, и металл ржавеет быстро. Специальным острым молотком – киркой нужно отбить толстый слой ржавчины, затем стальной щёткой как следует зачистить это место до металла, загрунтовать на два раза антикоррозийным грунтом и только потом красить тоже на два раза. Наши, советские суда всегда отличались тем, что были выкрашены, и ржавых пятен нигде не было видно. Мы смеялись над греческими судами, с которых нетронутая ржавчина сама отваливалась пластами.
Вот именно этой работой я и занимался, склонившись над самой верхней палубой, на крыше ходового мостика. Солнце пекло неимоверно, но я просто забыл о нём, стуча киркой и думая о чём-то. На мне были только шорты. Вечером я понял опрометчивость такого отношения к японскому солнцу. Тело горело, поднялась температура. К моему счастью, у старшего механика нашелся спермацет – вещество, добываемое из мозга кита, и он намазал им мою спину. Ожог был очень сильный, и пару ночей я спал, с трудом находя удобную позу.