Окруженный войсками красной армии, город замер в ожидании, улицы опустели. Только мусор везде, да обрывки бумаг носил по брусчатке сырой осенний воздух. Люди попрятались. Три дня продолжался этот страшный период. Все ближе и слышнее становилась канонада, похожая на дальний гром. Это японские войска пытались отстоять город, однако красные совместно с партизанами, долгое время не дававшими покоя интервентам в крае, наступали стремительно и неотвратимо.
25 октября части Народно-революционной армии Дальневосточной республики под командованием Иеронима Уборевича вошли в город. Одновременно, со стороны Луговой, вошли партизаны. Город стал «красным».
Все это Танюшка узнала потом, а в тот день на территорию военного городка №34 вошел большой отряд всадников. На них были странные, похожие на шлемы сказочных богатырей, остроконечные шапки, а на груди длинных, до пят шинелей – синие клапана. Позже Танюшка узнала, что они называются «разговорами». Усталые, мрачные люди спешились.
Степан вышел и молча, словно давно ждал их, открыл ворота и жестом показал – конюшня готова.
Командир вошел в конюшню, обошел все и, глядя в глаза Степану, спросил:
— Ты следил за конюшней?
— Я.
— Хорошо следил. Где живешь?
— Да здесь, рядом и живу с семьей.
— Хорошо. Считай себя мобилизованным. Потом у старшины запишешься. За работу паек тебе выдавать будут.
Сказав, дал команду, и бойцы стали заводить коней в денники, расседлывать. Все было знакомо, все было понятно Степану, и лучик надежды на нормальную жизнь при красных забрезжил в темной до этого момента перспективе.
— Кто такая? Стоять! – услыхал он и обернулся. В воротах стояла Танюшка.
— Ваше… Господин командир… Это дочь моя.
— Ты мне брось эти свои штучки! Господ нет и больше никогда не будет! Я для тебя — товарищ командир. Запомни это как следует, чтобы случайно голову свою не потерять, потому как не все такие мягкие, как я. В контры мигом попадешь, а с контрой мы знаешь, как поступаем?
— Догадываюсь…
— То-то и оно!
— Как звать и что делаешь здесь, в конюшне? Что выведываешь? – строго спросил командир, обращаясь к Танюшке.
— Ничего не выведываю, я всегда отцу помогала, за лошадьми ухаживала. Татьяной меня зовут.
— Ты? За лошадьми? – удивленно ухмыльнулся командир и оглядел ее.
— Да, товарищ командир, — вступился за дочь Степан, — она с измальства при конюшне, любит лошадей, ухаживает за ними.
— Непорядок это – баба в конюшне… Никогда такого не видел. И не хочу видеть. Иди, девка, домой. Нечего тебе делать здесь, а не то, не ровен час, приглянешься кому. Хлопцы у меня горячие, за всеми не углядишь. Греха с тобой не оберешься!
— Да господь с вами, ваш… товарищ командир! Дите же еще совсем! – воскликнул Степан.
— Ага, дите… Титьки-то эвон, какие – не спрячешь! Я тебе все сказал. Выполняй! А ты, девка, брысь отсюда! И чтобы я тебя здесь больше не видел.
В слезах, Татьяна вернулась домой.
— Что случилось, Танюшка? – встревожено спросила Мария. Танюшка рассказала ей о встрече с красными.
— И что ты за девчонка такая, неразумная?! – воскликнула мать, — Большая же уже, разве не понимаешь, что нельзя тебе туда, к мужикам этим, соваться? С войны они, кроме вшей да смерти ничего не видели давно уже. Верно все сказал этот красный, в пояс бы поклониться ему за науку! Сиди дома и не вздумай даже близко подходить к конюшне!
— Ты думаешь, что красные такие плохие люди?
— А кто ж их знает-то, плохие они или хорошие?
— Мне они показались нормальными…
— Много ты понимаешь! Они царя выгнали, всю жизнь в стране перевернули, а ты говоришь – нормальные! Чем плохо было? Чего им не жилось?
— Ничего, мама, проживем.
— Вот и я говорю, что проживем, только надо умно жить.
— А как это – умно жить?
— За место свое держаться нужно. Когда все вокруг переворачивается, нужно крепко держаться за то, что у тебя есть. Тогда переживем все это, и дальше будем жить. Продукты есть, овса-то отец много наносил. Бог даст – переживем все напасти.
— И что, овсом будем питаться? — засмеялась Танюшка.
— Доведется — и овсом тоже. И запаривать будем и много еще чего делать. Я научу тебя, как на овсе жить. Доводилось в детстве. А еще – продавать помаленьку будем, да что-нибудь покупать.
— Ты погоди, продавать-то! – раздался голос Степана. Он вошел и положил на стол большой кусок черного хлеба.
— Это откуда? – спросила Мария
— А вот, паек дали. При конюшне меня оставили.
— Вот и славно! – обрадовалась Мария.
— Насчет овса – остынь! У красных с продовольствием туго. Думаю, по деревням пойдут за харчем-то, народ трясти. Спокойно не отдадут – с драки будут брать. Какие деньги были вчера – сегодня их нет. Какие будут завтра, за что их будут давать, да и что на них можно будет купить, Господь один только и знает. Смотри мне, узнает кто про наш овес — беды не оберемся, по нынешним-то временам! Можно чашку-другую потихоньку, чтобы не видел никто, обменять на рынке, а больше ни-ни! Поняла?
— Поняла, что уж тут не понять.
— И ты, Танюшка, не болтай лишнего!
— И когда ж это она болтала?! – заступилась Мария, — Окстись, Степан!
— Да ладно, это я так, для острастки!
Отряд каждое утро куда-то уходил. Обратно возвращались поздно, голодные и злые. Степан старался не угодить под руку, но удавалось это не всегда. Пару раз досталось плетью. С непривычки к такому выпил. Заметив это, командир похлопал ладонью по деревянной кобуре маузера и сказал, что еще раз увидит – расстреляет. Степан поверил — этот расстреляет! От его взгляда не укрылось, что вечерами, по возвращении отряда, у кого-то полы шинели были с темными пятнами, кто-то шашку чистил, которую накануне до зеркального блеска начистил. Карабины каждый день разбирали и чистили. Да и слово командира бойцы исполняли бегом. Выводы Степан делал, но делиться ими с кем-нибудь не торопился.
Время шло быстро. Один день трудно было отличить от другого. Жили скудно и, если бы не овес, который Мария продавала понемногу на рынке в городе, было бы худо. Степану в паек давали то хлеб, то крупы какой немного, но главное – кормили вместе с солдатами. Дома он ел мало, стараясь этим помогать жене и дочери. Танюшка, помня слова доктора, занималась тем, что снова и снова перечитывала записи, да помогала матери по дому.
— Что-то отца не видно, — с тревогой сказала Мария, когда Степан не пришел домой вечером.
— Наверное, ждет отряд.
— Да нет, отряд сегодня рано вернулся. Я видела их, когда из города возвращалась.
— Придет, не впервой ждать отца.
— Да что-то мне тревожно… Сходила бы, Танюшка, а?
— Хорошо. Сейчас схожу.
В конюшне горел свет. Танюшка открыла дверь и вошла. В стойлах похрапывали лошади. Степана не было видно.
— Отец! – крикнула она. Ответа не последовало. Это насторожило. Отец всегда сразу откликался.
Танюшка решила проверить там, у сена, где отец прятал свою «заветную» бутыль. Завернула за угол и закричала, прижав ладони к губам. Увиденное потрясло ее.
Степан лежал, раскинув руки, на спине. От головы его растеклась лужица крови. Не веря своим глазам, Танюшка все же всмотрелась и поняла, что случилось. Степан то ли поскользнулся на старых досках, то ли оступился. Упал он на грабли, лежащие позади него. Одна из острых, кованых пик попала в шею.
Мать не пришлось звать. Пришла сама. Молча, без единого звука, стояла она над мужем и смотрела, не моргая. Ни слезинки не было в ее опустевших, глубоко провалившихся от горя глазах. Танюшка тоже перестала плакать и, глядя на родные черты, вспоминала, как славно они жили, как разговаривали с отцом…
— Ты иди, доченька, иди, – очнувшись, сказала Мария, — собери все со стола. Не жди меня, ложись. Я сделаю все, что нужно сделать.
Танюшка кивнула и пошла. Она не помнила, как убирала, как легла и задремала. Проснулась с началом рассвета. Матери не было. Танюшка испугалась и бросилась в конюшню.
Мать висела рядом с укутанным в большую попону отцом. Под ней валялась старая скамейка.
Так и закончились Танюшкино детство и юность. Командир со старшиной помогли похоронить отца и мать, однако отпевать не разрешили. Напоследок солдаты принесли Танюшке небольшой мешок пшеничного зерна и две буханки хлеба. Это было все.
Через день, который Танюшка провела в полузабытьи, к дому подошел небольшой отряд, человек десять. Это были совсем другие солдаты. В грязных шинелях, таких же грязных башмаках с растрепанными обмотками, они шли за большой подводой. Командовал человек очень маленького роста, но выражение его уродливого лица с большими усами не позволяло усомниться в том, что ждет любого, кто рискнет противостоять ему.
Солдаты заходили во все квартиры, открывая двери ударами прикладов. Вскоре они выходили оттуда с мешками, которые кидали на подводу.
Когда пришли к Танюшке, она сидела за столом, молча встретив их взглядом.
— Так… Где мать с отцом?
— Нет их.
— Где они, куда ушли?
— На кладбище. Второй день, как ушли.
— Когда вернутся?
— Никогда. Оттуда не возвращаются, — сказала Танюшка и заплакала. Это было неожиданно. Она не могла плакать. Теперь же, именно в эту самую минуту, она осознала, что это – все! Она осталась на свете одна. Ни мамы, ни папы у нее больше никогда не будет. Родни также не было, а если и была где-то, то она ничего об этом не знала. Слезы лились свободно, легко, и Танюшка чувствовала, что это хорошо, что с ними ей станет легче перенести горе.
— Ценности, продовольствие где? – спросил уродец, несмотря ни на что продолжавший смотреть на нее немигающим, холодным взглядом.
— Здесь все ценности и продовольствие, — сквозь рыдания сказала Танюшка и обвела рукой комнату. Найти что-нибудь стоящее не удалось, а из драгоценностей в доме было только мамино серебряное колечко, которое она унесла с собой, да красные деревянные бусы.
Вскоре солдаты ушли, оставив Танюшке ту пшеницу, что ей дали накануне.
— Ладно, девка, живи, — уже в дверях сказал усатый уродец, — не будем мы тебя, сироту, обижать. И без того тяжко тебе будет.
К счастью, мысль о наличии в квартире погреба не пришла им в голову. Танюшка проплакала до вечера, а потом встала, умылась и начала прибираться в квартире.
Постепенно жизнь стала спокойной, размеренной. Поначалу к ней заходили соседи, предлагали помощь, приглашали на обед или на ужин, но Танюшка благодарила их и отказывалась, ссылаясь на подарок от конников. Вскоре приглашать перестали. Танюшка не голодала. Время от времени носила на рынок маленький мешочек овса. Он уходил моментально, и возвращалась она то с бутылкой масла, то с добрым куском сала. Однажды чуть не случилась беда — попала в облаву на рынке. К счастью, она уже успела обменять овес на сало. Это и спасло, поскольку овес – продукт стратегический, и изымался он полностью при обысках на нужды армии. Найдя овес, обязательно устроили бы расследование, откуда он у девчонки?
Она и была девчонкой, которой исполнилось всего лишь четырнадцать. Иногда тянуло ее общаться с детьми во дворе, особенно с малышами. Ей было интересно возиться с ими. Поначалу все было хорошо, но постепенно дети стали отходить от нее. Танюшка чувствовала, что что-то не так, но ничем объяснить это не могла. Все встало на свои места, когда один из малышей сказал, что ему запретили дружить с ней. Почему, он не смог объяснить, да этого и не было нужно. Танюшка сама все поняла. Родители испугались, что сирота, живущая без присмотра, может научить детей чему-нибудь плохому…
Незаметно, помаленьку, прошло полгода. В городе стало спокойней. Власть все крепче и крепче сжимала свои объятья. Далеко не всем было уютно в этих объятьях. Безработица и нищета душила людей. Те, у кого еще что-то оставалось, и это становилось заметно, немедленно подвергались допросам и обыскам. Многие уходили в Китай. Благо, до него от Владивостока всего-то несколько десятков верст. Рискуя своими жизнями и жизнями детей, прорывались через границу. У кого остались драгоценности, делали это с помощью контрабандистов, которые практически свободно сновали в Китай и обратно на парусных шаландах. Ловить их было некому. Они с удовольствием брались за такую работу. Гарантий, однако, что драгоценности вместе с их законными владельцами дойдут до Поднебесной, никто не давал.
Слово Шанхай было на устах. В нем, Шанхае, для многих виделось спасение. Для Танюшки же это слово ничего не значило. Мысль о том, чтобы уехать куда-то, даже и не возникала. Так и жила себе, тихо и спокойно. Тех новостей, что она невольно получала на рынке, хватало с лихвой, да и не располагали они к тому, чтобы куда-то идти, чего-то искать. Есть было что, носить – тоже. Перешивала на себя из старого, что было в шкафу. Благо, мать научила ее азам шитья, а природная смекалка помогла наловчиться шить то, что задумывала, а не что получалось. Однажды соседка неожиданно заговорила с Танюшкой.
— Танюша, что-то давно не слыхала я машинки твоей швейной.
— Так не из чего шить, да и хватает мне того, что ношу.
— Это, что на тебе, тоже сама сшила, что ли?
— Да, сама.
— А я думала, что Мария сшила, царство ей небесное.
— Что вы, что мама сшила – то давно мало стало.
— Понимаю. — сказала соседка, взглянув на Танюшкину грудь, — Так как, возьмешься сарафан мне сшить, а?
— Ой, я даже и не знаю… Смогу ли?
— А чего не сможешь? Себе можешь, так и мне сможешь.
Вечером соседка пришла с материалом.
Танюшка измеряла ее сантиметром вдоль и поперек, стараясь замерить все, что только можно, чтобы потом не бежать к соседке с сантиметром.
Наутро сарафан был готов. Танюшка с ужасом ждала приговора. Соседка вышла из соседней комнаты с улыбкой.
— Ну вот, а говорила, что не сможешь!
За исключением пары мелочей, которые Танюшка тут же и устранила, сарафан сидел отлично. Через час соседка принесла десяток картофелин. Это был первый заработок. Танюшка была в восторге от случившегося. Она поняла, что это – дорога в будущее, потому что в последнее время в погребе появился странный запах. Танюшка с керосиновой лампой в руках обследовала три оставшиеся мешка. В двух из них были прогрызены дыры. На прогнившем деревянном полу везде был мышиный помет. Это не радовало.
Весть о Танюшкином таланте разнеслась по близлежащим домам. Люди потянулись к ней с одеждой, которую нужно было ремонтировать или перешивать. Новое шила редко. Работа была довольно сложная, и ей приходилось целыми днями заниматься этим. Помаленьку приловчилась, и времени на работу стало уходить меньше. На столе у Танюшки теперь не было пусто. Разносолов не было, но добротная, привычная еда не переводилась. С овсом выбиралась редко, но старалась брать побольше, так как боялась, что все пропадет или от сырости или от мышей. По счастливому стечению обстоятельств, в облавы больше не попадала.
Жизнь текла размеренно и ровно. Работала по пять-шесть часов, шила быстро. Молва приводила все больше клиентов. Появились небольшие, но деньги, за которые можно было хоть что-то купить. Постепенно раскручивался НЭП. Заказы стали чуточку побогаче. Все больше и больше приходили с новыми тканями, и Танюшка с удовольствием шила из них простенькие платья. На большее не хватало знаний. Казалось бы, чего еще желать? Танюшка почувствовала, что шитье – это тупик. Для того, чтобы развиваться, нужно было учиться, а для этого у нее не было возможности. Так что же делать? Так всю жизнь латать да строчить на старенькой машинке?
Как это и бывает обычно в жизни, ответ не заставил себя ждать. Одним прекрасным днем, когда Танюшка закончила работу над очередным заказным нарядом и хотела, было, поставить чайник на плиту, из открытого окна донесся крик соседки.
— Таня, ты дома? Выгляни в окно!
Накинув на себя платок, Танюшка выглянула и с удивлением увидела, что рядом с соседкой стоял старшина. Улыбаясь, он помахал рукой.
— Выходи, дело есть! Командир прислал — поговорить надо.
— Да? А о чем? Чего сам командир не пришел?
— Ты чего, — зашипела соседка, — неприятностей захотела?
— Это точно! – сказал старшина, убирая с лица улыбку.
— Ладно, подожди пару минут, сейчас выйду, — сказала Танюшка и вскоре вышла во двор.
— И что ваш командир хочет от меня?
— Ты помнишь доктора, который лечил лошадей на конюшне? Говорят, вы с ним дружны были?
— Конечно же, помню. Иван Алексеевич – хороший человек. Где он, что с ним?
— Никто не знает. Знали бы – из-под земли достали, не посылали бы меня к тебе.
— Так зачем вам доктор и зачем я? Ничего же не знаю о нем. Как ушел в двадцать втором, так и не было слышно о нем ничего.
— Да тут такое дело… Лошадей, говорят, лечил хорошо, а у нас три коня заболели, один за другим. Боимся, как бы на остальных не перекинулось. Сначала думали, что лишай, мазали дегтем. Не прошло и даже наоборот, увеличились пятна-то и дальше растут. Мокреет, опухает, кони расчесывают и зализывают до крови… Был ветеринар один, так тот сказал – все, выбраковывать нужно коней… Вот и послал командир узнать, не осталось ли от доктора лекарства какого, мази или еще чего для лошадей? Посмотри, милая. А ну, как лежит где? На тебя надежда вся, не то пристрелить придется. Жалко животину.
— Нет, ничего не осталось. Это я точно знаю. Да и не делал он никогда лекарства про запас. А можно мне взглянуть на лошадей?
— Это зачем еще?
— Интересно мне…
— Ну, приходи как-нибудь, правда не на что там смотреть…
— Да нет, вы не поняли! Сейчас хочу пойти и посмотреть их! Я же помогала доктору лошадей лечить. Глядишь, смогу чем-то помочь.
— Идем со мной. Коли командир разрешит – посмотришь.
То, что Танюшка увидела, было очень похоже на то, что она уже видела в детстве. У первого больного коня пузырчатая кожа была почти там же, где и у Орлика. Подошла ко второму к третьему. У всех были одинаковые признаки. Кони были беспокойны, всхрапывали, чесались, били хвостами по мокрой, воспаленной поверхности.
— И что скажешь? – раздался голос. Танюшка обернулась. Это был командир, — есть лекарства, нашла?
— Нет, лекарств нет, но я хочу еще посмотреть лошадей.
— Посмотри. Толку с того все равно никакого…
Танюшка открыла калитку в денник. Старшина бросился наперерез, загородив рукой вход.
— Куда? Ты что?! Это же боевой конь, а они не терпят чужаков, особенно в своем деннике! Убьют!
— Не убьют, — улыбнулась Танюшка, отвела руку и вошла. Конь вздрогнул, прижал уши и повернул голову, кося на нее строгим взглядом.
— Тихо, тихо. Не бойся, — спокойно сказала она, — я ничего плохого тебе не сделаю, только посмотрю, где у тебя болит, а потом и полечу, может быть.
Старшина и командир с изумлением наблюдали, как она подошла к коню и кончиками пальцев потрогала поверхность обширной раны. Конь дернул кожей, но остался стоять смирно.
— Я сейчас сделаю тебе приятно, а ты стой смирно, хорошо? — с этими словами она стала тихонько, еле касаясь кончиками пальцев, обследовать рану, гладить поверхность и дуть на нее. Конь отвернул от нее взгляд, поставил уши прямо и так стоял, не шелохнувшись, пока Танюшка не вышла из денника.
— Ну, девка, бедовая ты какая… — изумленно заговорил старшина, — За всю жизнь такого не видел! Он и хозяина-то в последнее время подпускать не хочет, а ты…
— Ладно, ничего особенного в этом нет. Они же умные, все понимают, только говорить не могут. Я попробую полечить их. Только остальных, которые здоровые, нужно защитить – полы и перегородки все полить жидкостью. Спросите ветеринаров — они знают, какой.
— Спросим. А как лечить-то будешь? – спросил командир.
— Мазью.
— Какой? Где возьмешь?
— Сама сделаю. Доктор, Иван Алексеевич, научил меня.
— А ну, как угробишь боевых коней? Ты можешь сказать, что точно знаешь, как лечить и вылечишь их?
— Я сделаю все, что смогу. Больше мне нечего сказать. Если вы мне не доверяете, я ничего делать не буду, но без моей помощи все они точно, падут. Может быть, не только эти три.
— Что ты хочешь за лечение? — останавливая ее нетерпеливым жестом, спросил командир.
— Это потом, когда вылечу. Сейчас мне нужно то, из чего я буду варить мазь. Только не знаю, сможете ли вы достать…
— Говори.
— Самое главное и самое трудное – масло коровье. По пять фунтов на каждого коня, не меньше.
— Ого! А ты понимаешь, что значит достать такое количество масла сейчас?
— Да, понимаю, но без масла мази не будет.
— Что еще тебе нужно?
— Все остальное есть в любой аптеке, только для этого деньги нужны.
— Понятно, — сказал командир и повернулся к старшине, — возьмешь булки три хлеба, да и ступай с ней в аптеку. Думаю, с аптекарем договоритесь.
— Уж договоримся! — ухмыльнулся старшина.
— И когда тебе масло нужно? – спросил командир.
— А как принесете, так сразу мазь и сделаю.
— Принесу. К утру масло будет. Разобьюсь, а достану. А ты, девка, смотри… Не вылечишь коней… Ну, ты поняла.
— Поняла. Я сделаю все, что смогу.
— Ты уж постарайся!- с угрозой в голосе сказал командир и вышел из конюшни.
— Иванов, Глухов, Шумейко, ко мне! – послышался его голос, — Десять минут на сборы, седлайте коней.
Как на крыльях, летела Танюшка домой. Старшина не отставал. Открыв дверь, повернулась.
— Все, до завтра.
— И что, даже не впустишь? – широко улыбаясь, спросил старшина.
— Зачем?
— Ну… Так, в гости.
— Нет, нельзя мне.
— Это почему?
— Одна я живу, а одной девушке принимать в доме чужого мужчину не полагается.
— Чайком бы угостила, что ли… — не унимался старшина.
— В другой раз, как-нибудь, чаи распивать будем! — улыбнулась Танюшка, — А сейчас все, до свидания! Утром, если масло достанут, в аптеку нужно идти. Не забыл?
— Помню! Достанут, конечно! Эти ребята, да вместе с командиром, черта достанут, а не только масло! Ладно, Танюшка, ты ежели чего – зови меня, всегда помогу. Сашком меня зовут. А фамилия у меня трудная, но ты запомнишь.
— Это какая же?
— Иванов, — гордо сказал Сашко, хитро улыбаясь.
— Запомню! – засмеялась Танюшка, — А теперь иди. До завтра!
— Эх, и чего ты такая неласковая?
— А откуда ты знаешь, какая я? Все, до свидания! – засмеялась Танюшка и захлопнула дверь. Не переставая улыбаться, старшина вышел во двор и пошел к казармам, насвистывая что-то веселое.
Долго Танюшка листала те, записанные на уроках Ивана Алексеевича, тетрадки. Что-то вновь заучивала, что-то просто вспоминала, время от времени борясь со слезами, которые наворачивались от мысли о том, что могло стать с доктором в эти лихие времена. Она прекрасно понимала, что ничего хорошего не могло ждать его на дорогах страны, вздыбленной гражданской войной. Долго не могла заснуть. Забылась уже далеко за полночь.
Утром разбудил громкий, по-разбойничьи лихой, свист. Выглянула в окно и увидела командира с покрытым тряпкой деревянным ведром и старшину с большим свертком под мышкой.
— Готова? — спросил командир. Запыленный, с почерневшим лицом, весь в дорожной пыли, он выглядел очень усталым. Было видно, что он только что вернулся.
— Через пять минут буду готова.
— Хорошо. Через пять минут и занесу масло, — сказал старшина.
— Давай, милая, прошу тебя, — страшным, хриплым голосом сказал командир, глядя на нее воспаленными, усталыми глазами, — помоги коням!
— Я постараюсь, — тихо ответила Танюшка
— Уж ты постарайся. Это очень, очень дорогое масло…
Она с ужасом смотрела на его осунувшуюся, сгорбленную фигуру, пока он не скрылся за углом.
***
Аптека была недалеко. Сашко долго стучал кулаком в запертую дверь. Заспанный аптекарь, увидев его остроконечный шлем со звездой, дрожащими руками открыл запоры и впустил их.
— Что нужно гос… товарищам в столь ранний час? — испуганно спросил аптекарь.
— Вот у нее и спрашивай, — сказал Сашко.
Танюшка молча подала бумажку, на которой с вечера выписала все, что было нужно.
— И вот это — все? – удивленно спросил аптекарь.
— Да, это все.
— И вот, ради этой ерунды, в такую рань…
— Я так понял, что ты, старик, настроен продолжать это выступление? – прервав его, с угрозой в голосе спросил Сашко.
— Что вы, что вы, товарищ военный! – изобразив счастливую улыбку, аптекарь засеменил за прилавок, к стене с множеством ящичков. Выдвигая один за другим, он доставал оттуда пузырьки. Складывая их в коробку, делал отметки в большом журнале и в Танюшкином списке.
— Таки все? А может, товарищи пожелают…
— Это все! – отрезал Сашко.
— Тогда с вас…
— Держи старик, этого тебе должно хватить, — в очередной раз прервал его Сашко и положил на прилавок три большие буханки свежеиспеченного хлеба.
— Да-да, конечно! — энергично закивал головой аптекарь, — Как мне может этого не хватить, если вы, такой большой и сильный, а с вами такая девушка, что…
— Остановись, пока лишнего не наболтал! – со смехом сказал Сашко.
Когда вернулись, Танюшка растопила плиту и поставила на нее чайник.
— Сейчас будем есть кашу, которую я приготовила утром и пить чай. Правда, чая-то и нет, зато есть кипяток.
— А это мы исправим! — сказал Сашко, — Ты только не уходи никуда, я мигом слетаю в казарму.
Вернулся он с настоящим, давно забытым чудом – тремя большими кусками сахара.
Долго чай пить не стали. Все в Танюшке трепетало и рвалось – ей не терпелось приступить к изготовлению мази.
— Сашок, ты иди, хорошо? — сказала она, вставая из-за стола, — Мне нужно делом заняться.
— Как?! – удивился Сашко, — Это почему? Я же помогать тебе должен. Так мне и командир приказал. Нет, я никуда не уйду. Рядом буду – дровишек там наколоть, тяжелое поднять…
— Нет! – жестко сказала Танюшка, — Мне никто не нужен в помощниках. Даже ты. Дрова есть, керосин тоже. Всего у меня достаточно для приготовления мази. Делать ее я буду одна или не буду делать вовсе. Больше я ничего не скажу.
— Да, девка… И откуда в тебе это? – изумленно сказал Сашко, — Девчонка же совсем.
— Какая разница, откуда? — засмеялась Танюшка, — Ты иди, а то совсем рассержусь, и тогда еще чего нового увидишь во мне! Сюда не приходи. Я сама принесу мазь, как готова будет. К вечеру, не раньше.
— А ну, как отберет кто? Масло ведь, а по нынешним временам..
— Не отберут! – засмеялась Танюшка, — Почуют запах и даже близко не подойдут!
— Такой плохой?
— Да.
И приступила Танюшка к изготовлению мази. Как и что делается, она видела не раз, но одно дело видеть, а другое — делать самой. Внимательно, чтобы делать все как учил Иван Алексеевич, шаг за шагом, она работала у плиты. Лаборатория доктора была оснащена вентиляцией. Танюшкина комната – нет. А количество материалов – большое. Отвратительный, тошнотворный запах заставлял время от времени подходить к окну и дышать.
К вечеру все масло было переработано. Мази получилось немного меньше.
Выложив всю готовую мазь в ведро, Танюшка прикрыла его той же тряпицей и пошла. Во дворе стояли две соседки и о чем-то судачили. Увидев ее, замолчали.
— Куда торопишься, Танюшка? – спросила старшая.
— К лошадям, в конюшню.
— Господи, а что за запах-то такой? – спросила вторая.
— Да вот… Для лошадей…
— Так они ж не будут пропавшее есть!
— Ничего, мы с ними разберемся, — улыбнулась Танюшка.
— Ага, как не разобраться, — довольно ехидно и даже зло сказала старшая, — коли добры молодцы утром и вечером сироту беспокоят, да столько остается со стола, что еще и пропадает!
Танюшка не ответила, прошла мимо.
— Это же надо, какая дрянь! – услыхала она шепот, — Представляю, сколько оно должно было стоять в доме, чтобы так прокиснуть!
Для Танюшки эта встреча стала уроком. Она отчетливо поняла, что самое разумное – закрыться и не общаться с соседями. Они, живущие без мужей впроголодь, ее не поймут. Зависть – серьезная штука.
Поставив ведро на стол, сказала солдату с метлой, чтобы позвал старшину.
— Господи, — сказал пришедший вскоре Сашко, — да что же это ты наварганила, что так смердит?
— А то и наварганила, что требовалось! – засмеялась Танюшка.
Следом вошел командир и повел носом.
— И что, так и у доктора воняло это зелье?
— Точно так же!
— Ну, смотри… Только подпустят ли тебя кони с такой дрянью?
— Еще как подпустят! – с этими словами она взяла небольшую мисочку, что принесла с собой, набрала в нее мази и смело вошла в денник. Конь встретил спокойно и посмотрел так, словно давно ждал ее прихода.
— Ну, и дела! – только и сказал командир.
— Ну, вот я и пришла. Заждался? — сказала Танюшка, — Сейчас буду тебя лечить. Это не больно. Даже приятно. Ты просто стой спокойно и все. А я сама сделаю все, что нужно. Хорошо? Конь внимательно слушал и наблюдал за ней, как бы ожидая, что она станет делать.
Танюшка тщательно промакнула воспаленную поверхность сухой тряпкой, а затем набрала немного мази и легким движением нанесла ее на рану. Конь слегка дрогнул и замер. Еле касаясь, поглаживая кончиками пальцев, Она стала распределять мазь по ране. Коню явно была приятна эта процедура. Танюшка долго втирала мазь, еле касаясь поверхности, а когда отняла руку, конь повернулся к ней.
— Все, пока хватит! Понравилось? Я знала, что тебе понравится, но на сегодня этого хватит. Завтра снова приду и намажу тебя, а ты жди, веди себя тихо!
Со вторым и третьим конем все прошло точно так же. И командир, и Сашко уже не удивлялись ничему. Они молча смотрели, как эта хрупкая девушка спокойно и уверенно обращалась с боевыми, горячими, не привыкшими к нежностям, конями.
— Вот и все на сегодня, — сказала Танюшка, отмывая руки, завтра утром снова намажу. И так буду дважды в день мазать, пока…
— Что, пока? – встревоженно спросил командир.
— Пока не вылечу! – улыбнулась Танюшка.
— Ладно, поживем – увидим, — сказал командир.
— Ну, я пошла.
— Погоди, — сказал командир и шепнул что-то солдату. Тот выбежал из конюшни и вскоре вернулся с теплой, ароматной булкой хлеба.
— Держи. Это тебе.
— Ой, спасибо! Давно уже такого не пробовала. Спокойной ночи вам!
— Я провожу! – сказал Сашко, но тут же наткнулся на суровый взгляд командира.
— Ладно, я в другой раз…
— Обязательно! – засмеялась Танюшка и вышла из конюшни.
Лечение шло довольно медленно. И командир, и Сашко ходили хмурые, старались не смотреть Танюшке в глаза. Сама она была спокойна, поскольку знала – не должно лечение идти очень быстро. Первые результаты стали видны только через неделю. Раны у всех трех коней как-то сразу стали сухими, изменили цвет, став менее яркими. Танюшка ходила от одного к другому и ласково с ними разговаривала, хвалила и шепотом, на ухо, благодарила за то, что они поверили в ее лечение и помогают ей. Командир молча наблюдал за ее действиями. Теперь он окончательно поверил в нее, а также в то, что эти разговоры с конями являются частью лечения.
— Ох, Танюшка, ну что же ты им там нашептываешь, а? Не расскажешь? – с удовольствием наблюдая за выздоровлением коней, спрашивал Сашко.
— Нет, это наш с ними секрет!
К концу второй недели раны покрылись сухой корочкой, и Танюшка стала приходить чаще, чтобы почесать их и смазать мазью, что снимало зуд.
Еще через неделю остатки корочек отпали, и новая, гладкая кожа на месте ран сказала о том, что лечение закончено. Мази, однако, осталось еще немного, и Танюшка решила продолжить еще пару дней мазать.
Только когда последние граммы были вымазаны, она объявила командиру, что лечение закончено.
— Ты даже не представляешь себе, как я рад тому, что у тебя все получилось! – растроганно сказал командир и обнял ее, — И не только потому, что кони здоровы.
— А почему же еще? – удивилась Танюшка.
— Потому, что ты мне нравишься, и мне было бы очень тяжело… Ну, да что говорить об этом? Ты лучше скажи, чего ты хочешь за свою работу?
— Да у меня все есть, вот только…
— Говори. Что смогу — все сделаю.
— Можно, я иногда буду заходить сюда, проведывать лошадей?
— Это – в любое время. Это я могу, а еще я могу попробовать оформить тебя как штатного лекаря, правда не уверен, что меня поймут…
— Так и не надо! Я и так буду присматривать за ними.
— Но тогда я мог бы поставить тебя на довольствие.
Домой Танюшку провожали два бойца. Они несли мешок картошки, небольшой мешочек муки, пару буханок хлеба, с килограмм крупного, белоснежного кускового сахара и бутылку подсолнечного масла. Это было настоящее богатство. Единственное, что смутило ее – шествие это происходило на глазах двух соседок. На их лицах при этом не было улыбок. Танюшка сразу вспомнила слова отца о том, что соседи о том, что происходит в доме, не должны знать ничего или, по крайней мере, совсем немного.
И зажила она прежней, вполне приемлемой, жизнью. Так же шила, но изредка вызывали в конюшню, и тогда лечила то лишай, то потертости. Не раз Сашко, да и сам командир, пытались поговорить с ней о том, что сами могли бы делать мазь, если бы она рассказала, как ее готовить, но Танюшка отсекала такие разговоры, то отшучиваясь, то серьезно останавливая их. Когда в аптеке брали нужные компоненты, Танюшка видела, как внимательно Сашко смотрит в бумажку, явно запоминая названия. Это ее не беспокоило, поскольку знала она, что главный секрет мази состоял не в том, из чего она состоит, а в том, как ее варить.
Время шло. Жизнь шла спокойно, сытно. Казалось бы, что еще нужно? Как выяснилось, не так уж и мало. Если днем Танюшка была занята работой, то ночью она все чаще стала ловить себя на мысли, что тяжесть одиночества становится почти непосильной. Молодое, зрелое тело требовало своего. Настойчивые попытки ухаживать за ней, которые не прекращал Сашко, теперь уже не казались ей совершенно нелепыми и потому лишними. Все чаще Танюшка думала о них и понимала, что еще немного, какой-то шажок, и она готова будет принять их.
Так получилось, что больше Танюшке не нужно было продавать овес. Того продовольствия, что ей давали за осмотры и лечение, вполне хватало на то, чтобы нормально питаться. Кроме того, она неплохо зарабатывала шитьем, что позволяло кое-что сверх самого необходимого. Из одежды покупала на себя только обувь и пальто, почти все остальное шила сама.
Как-то раз, спустилась Танюшка в погреб, чтобы посмотреть, сколько у нее осталось овса и сразу почувствовала неприятный запах. Она знала его. Это был запах мышей. К нему присоединился запах прелого зерна. Предчувствуя недоброе, поднялась и зажгла керосиновую лампу. Вновь спустившись, увидела, что последний мешок в нескольких местах прогрызен и зерно высыпалось через дыры. Сам мешок снизу подгнил и покрылся плесенью. С овсом было покончено.
Каким-то странным образом, это неприятное открытие породило в ее сознании совсем неожиданные ассоциации.
«Вот и закончилось мое детство, — рассуждала Танюшка, и слезы текли по щекам, — оборвалась последняя ниточка между моим настоящим и прошлым, которая связывала меня с родителями. Теперь я окончательно осталась одна в этой жизни…».
Нет, она не испугалась, поскольку давно уже не зависела от того, что оставили родители, научилась жить тем, что зарабатывала сама. В том числе и мазью. Единственное, что она еще не исполнила – это наказ доктора заучить все, что записала и сжечь записи.
Именно этим и занялась. Основное она помнила так, что это не требовало заучивания, но много было и такого, что нужно было только заучивать. Молодая, чистая память работала исправно, и вскоре Танюшка могла бы наизусть рассказать любой из разделов. Подумав, она решила не жечь пока тетрадь, а проверить себя, свою память. Для этого придумала себе испытание. Состояло оно в том, что неделю она запрещала себе даже думать о рецепте и записях, а потом села и стала по памяти восстанавливать тетрадь. На это ушло три дня. Когда Танюшка сравнила то, сделанное под диктовку доктора, с написанным только что, она поразилась тому, что по смыслу все было то же самое, а по объему — раза в четыре меньше. Еще через неделю она повторила эксперимент, и снова текст сильно уменьшился. Теперь она хорошо помнила вещества, их пропорции и точную технологию изготовления мази, но снова и снова повторяла опыт — делала перерыв и записывала. Через месяц она поняла, что днем и ночью, в любом состоянии сможет вспомнить и записать любое место из рецепта, в любом порядке. Убедившись в этом, поздним вечером Танюшка с душевным волнением и слезами на глазах исполнила наказ доктора – сожгла записи в печи, после чего легла спать, чтобы проснуться полностью взрослым, самостоятельным человеком, которому не на кого надеяться в жизни, кроме самого себя.
Эта, более или менее устоявшаяся, жизнь рухнула в одночасье. Как-то, ближе к полудню, в дверь постучали. Танюшка открыла.
— Сашко? – удивленно спросила она, — Что-то случилось?
— Да, случилось, — ответил он и сделал знак бойцу, стоящему за ним. Тот внес небольшой мешок и пару булок хлеба, поставил их и вышел, козырнув Танюшке.
— Так все же, что случилось?
— Мы уходим.
— А когда вернетесь?
— Никогда. Мы совсем уходим. Туда, откуда пришли.
— Когда?
— Сейчас. Командир отпустил меня на пять минут, чтобы передать тебе продукты.
— А как же…
— Я должен идти. Я могу тебя обнять?
Да, — сказала Танюшка, и глаза ее наполнились слезами.
Сашко обнял ее, постоял так, а потом отстранил немного, держа за хрупкие плечи.
— Эх, милая ты моя, хорошая девочка… Не успел я, немного не успел. Думал, что навсегда здесь останемся, хотел в жены тебя взять, детей нарожать. Не судьба. Буду помнить тебя всегда. И ты помни меня. Даже не поцеловал ни разу! – с горечью добавил Сашко.
И тогда Танюшка приподнялась, взяла его голову обеими руками и стала целовать его лицо, глаза, губы, как бы наверстывая то, чего не было и пытаясь насладиться неизведанными до этой минуты ощущениями. Открыв глаза, она увидела вдруг, что в его глазах стоят слезы. Это было свыше ее сил и, опустив руки, она отстранила его.
— Иди, мой хороший, — тихо сказала она, — иди. Будь счастлив и не поминай лихом.
Сашко кивнул, не в силах говорить, резко повернулся и вышел. Танюшка глядела на него из окна и боялась, что он обернется, потому что знала — тогда не выдержит, побежит вслед за ним. Куда? Зачем? Она не знала этого. Да он и не обернулся.
Долго плакала Танюшка в тот день, жалея себя, жалея Сашка, вспоминая родителей. Заснув, крепко проспала всю ночь, а утром, к большому своему удивлению, встала свежей, бодрой и вполне довольной жизнью. Сашок ушел из ее жизни, оставив только этот незнакомый, но такой пьянящий вкус его губ и то мгновенное ощущение полета, что сошло на нее при прощании. Эти воспоминания долго теперь будут ее волновать. Это она понимала отчетливо.
И опять жизнь потекла спокойно, размеренно. Для души появилось увлечение- она стала кормить птиц тем остатком овса. Очень скоро голуби и воробьи поняли, что к чему и перестали улетать со двора, дожидаясь очередного кормления. Когда она выходила, они окружали ее, нисколько не пугаясь. Она была счастлива, видя их доверие. Не были счастливы соседи. Танюшка получила от них самый настоящий скандал, во время которого и поняла, что все делала неправильно. Она и сама должна была понять, что птицы загадили все вокруг и сделали невозможным вывешивание белья. Кормление перенесла на пустырь по соседству.
Как-то раз, возвращаясь с рынка, где купила небольшой отрез ткани для платья, она встретила аптекаря. Того самого, у которого покупали нужное для приготовления мази.
Поздоровавшись, она хотела было пройти мимо, но он остановился и взял ее за локоть.
— Здравствуйте, милая девочка! Вот я и встретил вас! И кто теперь скажет, что я напрасно хотел этой встречи? Я уже все сразу понял, в чем дело, девочка, но разве мне было что-то сказать при том большом военном с хлебом, пусть он не болеет? Списочек-то ваш мне хорошо знаком. Не Иван ли Алексеевич заходил ко мне с таким? – хитро улыбнулся аптекарь.
— Он.
— Вот! Или я не запомню такого человека? Поздравляю, у вас был хороший учитель, девочка! И что вас, наверное, удивит — имею просьбу. Можно?
— Конечно.
— А может быть, вы не будете против, если я подошлю хорошего человечка? Песик у него славный такой, бодренький — таки укусил меня разик, а тут взял и захворал, пусть ему выздороветь скорее. Может быть, вам даже получится вылечить его, а человечек тот, здоровья ему, благодарен вам будет, да и мне тоже немножко от той благодарности… Нет, я не за то рассказываю, что мне это важно. Таки здоровье песика важнее!
-Хорошо. Почему бы и нет? – зарделась Танюшка, — Пусть приходит, я посмотрю собачку.
— Вот и хорошо! Он тебе скажет, что от Марка Израйловича. Кто такой Марк Израйлович? Марк Израйлович — это я. Нет, это обязательно! В наше время, — аптекарь перешел на шепот, — девочка, эти красные, пусть им будет так хорошо…
— Ой, вы извините меня, Марк Израйлович, — поняв, что это надолго, перебила Танюшка, — я должна идти. Тороплюсь!
— Да-да, конечно! Встретимся через прилавок и через него же поговорим, да?
— Конечно! – засмеялась Танюшка.
***
Прошло несколько дней. Никто к ней не приходил, и Танюшка перестала ждать, однако в один дождливый вечер, когда она шила очередное платье на заказ, в дверь постучали. Танюшка открыла дверь. Перед ней стоял пожилой, хорошо одетый мужчина. На тонком поводке он держал небольшую собачонку.
— Здравствуйте, девушка, — сказал незнакомец, — вы Татьяна?
— Да, это я, здравствуйте.
— Марк Израйлович порекомендовал мне вас… Милли, любимица наша, приболела. Ветеринар пробовал полечить, но безуспешно.
— Да-да, конечно, заходите.
Собачка обежала квартиру и, вернувшись, подошла к Танюшке.
— Так что же с тобой приключилось? — спросила Танюшка и, присев, стала осматривать собачку. Вся спина ее была покрыта болячками. Такого Танюшка не видела, но она помнила слова доктора о том, что мазь его лечит любые кожные болезни кроме красной волчанки. Как выглядит эта самая волчанка, она не знала. Оставалось только попробовать.
— Хорошо, я попробую полечить собачку. — сказала она мужчине, — Для приготовления мази мне нужно чуть меньше фунта сливочного масла. Все остальное я куплю сама в аптеке и скажу вам, сколько это будет стоить.
Наутро мужчина принес все сказанное и, усадив его за стол, она в соседней комнате приготовила мазь. Ждать пришлось больше часа, но мужчина был терпелив.
— Вот, — передавая ему плошку с отвратительно пахнущей мазью, сказала Танюшка, — будете мазать все ранки этой мазью два раза в день. Только не давайте собачке лизать. Если за неделю не наступит улучшения, зайдете ко мне, хорошо?
Рассыпаясь в словах благодарности, мужчина ушел, а Танюшка задумалась. Она поняла, что у нее нет никаких знаний ни о болезнях животных, ни вообще о животных. Это стало большой проблемой. Как ее решать, она не знала. Единственный, кто мог бы помочь ей советом, был аптекарь. К нему за компонентами и за советом она и направилась на следующий день.
— И это вы называете большой проблемой, девочка? – живо откликнулся аптекарь, — Вы правильно принесли свой вопрос к Марку Израйловичу. Кто вам еще так поможет, как не здесь? Идите себе спокойно, а я подумаю за вас.
Через неделю мужчина с собачкой не появился. Танюшка начала беспокоиться. На десятый день в дверь постучали. Это были они – мужчина и собачка.
— Прошу простить, но я не мог зайти в назначенное время, поскольку отсутствовал в городе. Дела, знаете ли.
— Как собачка? – горя от нетерпения, спросила Танюшка.
— А вот, извольте сами посмотреть – здорова, как никогда! Уже на четвертый день болячки стали засыхать. Это просто чудо какое-то!
— Вот, и слава Богу! — облегченно выдохнула Танюшка.
— А это, — передавая Танюшке увесистый сверток, сказал мужчина, — я приношу вам как дар за спасение Милли, любимицы нашей.
— Что вы, зачем? – смутившись, Танюшка положила сверток на стол.
— Нет, нет! Вы должны принять, поскольку это от чистого сердца и это не плата! Вот она, плата, — с этими словами он положил на стол несколько новых купюр, — здесь немного, но я узнавал у Марка Израйловича, сколько вы потратили на нас. Я возвращаю вам эту сумму и столько же кладу за работу. Теперь мы в расчете?
— Да, конечно, но…
— Никаких но! Девушка, милая, отказываться от сделанных от души подарков – грех!
— Спасибо вам! И приходите еще, если что.
— Вот так лучше! Обязательно приду. А если у кого из моих знакомых возникнет необходимость, могу ли я порекомендовать им вас?
— Да, конечно.
Мужчина ушел, а счастливая и гордая собой Танюшка стала разворачивать сверток. Там оказалось несказанное богатство – прекрасное издание справочника «Кожные болезни животных», наполненное богатыми иллюстрациями. Книга была не новая. На ее страницах видны были пометки, иногда целые фразы на полях, написанные мелким почерком. Кроме книги, в свертке оказался отрез ткани, какой Танюшка и в руках-то никогда не держала. Из него можно сшить два платья, определила Танюшка.
Теперь главным ее занятием стало изучение книги. Каждую свободную минуту она читала, сопоставляла, запоминала. Ее поразило, насколько точно были описаны и экземы, которые она успела увидеть и полечить уже не раз.
«Если эта болезнь так точно описана, значит и остальные так же хорошо даны, а значит, все это я должна как следует понять и выучить.» — решила Танюшка и стала серьезно вгрызаться в текст и картинки, и это было ох, как не просто! Текст изобиловал множеством терминов, понять которые было невозможно. Пометки на полях здорово помогали, и она мысленно благодарила того человека, который делал их.
Как-то поутру, возвращаясь с пустыря, где она теперь кормила и птиц и несколько бездомных собак, Танюшка увидела, что на скамейке во дворе сидит соседка. Это было странно. Обычно скамейку соседки занимали ближе к вечеру.
— Здравствуйте, тётя Дуся!
— Здравствуй, Танюшка. Всех питомцев своих накормила?
— Всех, — засмеялась Танюшка, — накормила!
— Сядь рядышком, поговорим чуток, а то все время на ходу, да на ходу. Я вот думаю частенько, зачем тебе это все – птицы, собаки, кошки бродячие?
— А я и сама не знаю, тёть Дуся. Просто мне нравится с ними возиться. Они добрые, ласковые.
— А болячки какой подцепить не боишься?
— Да нет. Я же сама немножко умею лечить их болячки. Осматриваю всех внимательно и, если найду чего, могу сразу и полечить. Жалко же их – бессловесные они. Человек все скажет – где болит или чешется, а животные не могут ничего сказать, человек сам должен все понять.
— Добрая ты, Танюшка… А вот, ежели я попрошу, сможешь посмотреть мою собачку?
— А у вас разве есть собачка? — удивилась Танюшка, — Я ни разу не видела вас с собачкой во дворе.
— Да в том-то и беда, Танюшка, что не могу я ее выводить. Такая страшная болячка, что и людям стыдно показать, и за собачку страшно – грязь какая попадет и все, пропадет тварь Божья…
— А ветеринару показывали?
— Нет, никому не показывала я ее. Он, поди, деньги большие потребует, а у меня они откуда? Как Иван мой ушел в восемнадцатом, так и собачка заболела. Наверное, от тоски – уж больно дружны были… Он же щеночком маленьким принес ее, души не чаял. Деток-то нам Бог не дал, вот мы собачку-то и любили…
— Сейчас, — вставая, сказала Танюшка, — я домой забегу, руки помою и зайду к вам.
— А зачем мыть-то? Чай не человек, собачка.
— Все равно, так положено.
Минут через пятнадцать она уже осматривала пса. Довольно крупный, он был жалок на вид. Большие красные пятна покрывали большую часть тела. Печальные глаза смотрели на Танюшку без надежды.
— Теть Дуся, я посмотрела и сейчас буду думать. Как пойму, смогу ее полечить или нет, приду и скажу. Хорошо?
— Конечно, девочка, иди. Я буду ждать тебя.
Вернувшись домой, Танюшка кинулась к книге. То, что она увидела на собаке, нашлось быстро. Оптимизма ей это не дало. Болезнь считалась мало поддающейся лечению.
«И ладно! — подумала Танюшка, — Все равно, попробую!»
С этими словами она быстро собралась и пошла на рынок. Через час вернулась с маслом. Пузырьки с лекарствами у нее были, в последний раз она взяла их чуть с запасом. Мазь сделала посильнее, как и учил доктор, в случаях тяжелой или застарелой болезни. К вечеру постучала в дверь соседки.
— Ой, Танюшка! А я уж и не ждала.
— Ну как же, тёть Дуся, как же я могла не прийти? Где наша собачка?
— А там же, где и всегда. А что это ты принесла? – сморщившись, спросила соседка, унюхав мазь.
— Лекарство я принесла. Лечить буду им вашу собачку.
— Ты погоди… Уверена, что хуже от этой гадости не будет?
— Уверена, не беспокойтесь!
Лечение шло туго. Сдвинулось с места оно дней через десять, но дальше все пошло стремительно, к несказанной радости Танюшки и соседки. В тот вечер соседка принесла целую тарелку замечательных блинчиков и стакан меда. Это было счастье – последний раз мед был на столе, когда родители были еще живы. Они долго сидели и чаевничали с соседкой за неспешной беседой. О чем говорили? Да так, о пустяках. Ничего особенного. Танюшка расслабилась, но внезапно наткнулась взглядом на глаза собеседницы. Острые, серьезные, они совсем не соответствовали тихому и спокойному тону беседы. Танюшка насторожилась, и сделала это не напрасно. Между ничего не значащими пустяками, время от времени, соседка стала вплетать вопросы – что за мазь, откуда рецепт, что в нее входит, как она ее готовит? Танюшка отшучивалась, уходила от ответов. Чем больше соседка убеждалась, что никакой информации о мази она от Танюшки не получит, тем более колючими становились ее глаза. Танюшку это не очень обеспокоило, поскольку рецепт был в полной безопасности. Прощаясь, соседка обняла ее и сказала, что теперь она должница и готова помочь Танюшке в ее деле.
— Да нет, что вы! Не беспокойтесь, тетя Дуся, мне совсем никакой помощи не нужно. Делов-то вовсе никаких – в плошке немного мази и все.
— Так ты лечи, а я буду готовить все – мне это легко!
— Нет! – поняв, что так просто соседка не отстанет, коротко отрезала Танюшка.
— Ну, как знаешь. Я же хотела как лучше.
Нужно было знать соседку, чтобы понять, почему через пару дней во дворе стали появляться люди с собаками, кошками. Все они шли к Танюшке. После осмотра питомцев, она говорила их хозяевам, сколько масла они должны были принести. Все остальное покупала сама, и это входило в ту совершенно незначительную сумму, что она называла. Клиентов с каждым днем становилось все больше. Соседи снова стали косо поглядывать на Танюшку, но вслух ничего не говорили. Денег, которые Танюшка брала за лечение, хватало на компоненты и на питание. И казалось Танюшке, что все наладилось, что жизнь ее легла в свое русло, из которого ей не выйти. Да и не хотелось выходить из него! Она занималась любимым делом. Ей доставляло радость постоянное разгадывание ребусов – что за болезнь и как варить для нее мазь. Недели три прошло, и Танюшка поняла, что ей больше не надо каждый раз заглядывать в книгу. Картинки и описания прочно легли в память.
Дни мелькали, один за другим. К вечеру она так уставала, что засыпала, едва коснувшись подушки головой. Людей с питомцами не становилось меньше. Молва кругами разносились все дальше, и вскоре она стала местной достопримечательностью. Достаточно было спросить, где живет девушка – лекарь, и всякий в округе мог показать, где живет Танюшка. Несли собак, кошек, и даже курицу принесли однажды. День за днем, так продолжалось второй месяц. Встав утром, могла не выглядывать в окно. Она знала – там ждут ее не менее десяти-пятнадцати человек. Попив наскоро чайку, начинала прием. Отрывалась от приемов только раз в неделю, чтобы сходить в аптеку, к Марку Израйловичу, который принимал ее с постоянным радушием.
— Девочка, вы такая бледная или это мои глаза уже плохо видят молодых девушек?
— Да нет, что вы, все хорошо и со мной, и с вашими глазами, — улыбнулась Танюшка.
— Послушайте старого человека, перестаньте так много работать!
— Но как? Люди же идут и идут…
— А вы думаете, они получат радость, когда вы заболеете? Таки лучше делать небольшой перерыв на денек в неделю, чем обижать этих хороших людей надолго!
— Наверное, вы правы, — сказала Танюшка, внезапно поняв всю правоту аптекаря.
— Нет, я же что-то знаю за эту жизнь, девочка! Старые евреи-аптекари просто так ничего не скажут хорошеньким, но очень умным девушкам!
— Да какой же вы старый? Совсем еще нет!
— Ну вот, таки дождался! Давайте прекратим этот грустный флирт и займемся делами. Вы уже не будете против?
— Нет, я не буду против! — от души рассмеялась Танюшка.
Набрав в аптеке пузырьков, Танюшка пошла на рынок и посмотрела там цены на масло. Стоило оно очень дорого. Пошла в магазин. К ее удивлению, магазин был наполнен товарами! Масло стоило немного дешевле, чем на рынке. Это был НЭП. Эти три буквы давно звучали вокруг, но именно здесь, перед недавно еще пустыми прилавками магазина, Танюшка впервые поняла, что они означают. Взяв пару фунтов, пошла домой. Нет, отдых ее не ждал, и она прекрасно это понимала.
Во дворе происходило что-то необычное. Человек пятнадцать с питомцами на руках и на поводках, что-то кричали. Внезапно все стихли.
— Ну, кто из вас мне помешает? Ты? Или ты? Что же вы? Только что такие смелые все были, а сейчас? Кто хочет с цыганкой силами померяться?
— Что здесь происходит? – Танюшка подошла к ним и люди расступились. Перед ней стояла молодая, пышноволосая цыганка с малым дитем на руках.
— Никак, сама пожаловала? — громко и несколько развязно спросила цыганка.
— Она самая, – сказал кто-то из очереди.
— Значит, я к тебе, красавица.
Танюшка оглядела всех. Угрюмо, со страхом, люди смотрели то на цыганку, то на Танюшку.
— Да ты не переживай! Мы уже договорились. Они ничего не имеют против, ведь правда? – обратилась она к очереди, и люди молча закивали.
Войдя, цыганка осмотрелась.
— Не очень-то богато живешь!
— Мне всего хватает. Что от меня нужно?
Это не я тебе скажу. Сейчас бери все, что тебе нужно и поедем. Там все узнаешь.
— Нет, так я не поеду. Я должна знать, куда и зачем еду, чтобы взять с собой нужное.
— Хорошо. Едем в табор. Это недалеко. У очень дорогой лошади с ногой беда. Спасать нужно, а у нас не получается. Узнали наши на базаре, что ты лечишь хорошо, вот я и пришла за тобой.
— Рассказывай все, что с лошадью, что сама видела, и что лечившие говорили.
Когда цыганка закончила рассказ, Танюшка уже понимала, что с лошадью. Эта болезнь была хорошо описана в книге, и Танюшка сказала цыганке, что ей придется ждать не меньше двух часов, пока она приготовит мазь.
— Нет, — сказала цыганка, — бери все с собой, там и сварим, что нужно.
— Варить я буду здесь, — твердо сказала Танюшка, — а ты будешь ждать. Это не единственное мое условие. Второе – купить мне столько же масла, сколько уйдет для вашей лошади.
— Да? Это все?
— Да!
— Хорошо. Там, в таборе и поговорим. Я буду ждать здесь, никуда не уйду. С этими словами она села и стала пристраивать ребенка к груди, чтобы накормить.
— Жди, — сказала Танюшка и ушла за шторку, чтобы начать свою работу.
Когда она закончила приготовление мази и вышла, цыганка встретила ее удивленным взглядом.
— Это что, ты все время дышишь этой дрянью?
— Да. Как не дышать, если я ее варю?
— И вот это лечит? – с недоверием спросила она, заглянув в глиняный горшок с горячей еще мазью.
— Лечит.
— Тогда бери это, и идем, — сказала цыганка, указывая на сверток на столе.
Это было масло, причем намного больше, чем Танюшка израсходовала на мазь. Уж откуда взяла его цыганка, даже и думать не хотелось.
Люди, стоявшие внизу, у подъезда, молча расступились. За углом стоял экипаж с кучером на козлах. Ехали не очень долго. Танюшка хорошо знала эти места и представляла себе, куда они едут. Свернув на лесную дорожку, вскоре выехали на обширную поляну на берегу небольшой лесной речушки. Три шатра и с десяток кибиток стояли полукругом. Навстречу экипажу выбежали дети. Вышедшая из шатра очень старая цыганка с трубкой во рту сказала что-то отрывистое, и дети тут же исчезли.
— Это ты лечишь лошадей? — спросила она.
— Да, я.
— А если навредишь, что тогда?
— Не знаю. Только я не наврежу.
— Посмотрим, — ответила старуха и дала знак следовать за ней.
Лошадь была привязана к одной из кибиток. Обе передние ноги были обмотаны тряпками.
— Осторожно с ней, она не подпускает никого, — сказала старуха, но Танюшка смело пошла к лошади.
— Здравствуй, как тебя зовут? – тихо спросила она. Лошадь была напряжена и зло косила взглядом на приближающуюся незнакомку, — Не бойся, я пришла помочь тебе.
— Зоря ее зовут, — сказала цыганка, сделав ударение на первом слоге.
— Вот и хорошо, Зоря. Какое красивое у тебя имя!
С этими словами она погладила лошадь. Вздрогнув всей кожей, лошадь всхрапнула, но осталась стоять.
— Вот и хорошо. Вот и замечательно. Теперь мы знакомы. Дай, я посмотрю, что у тебя болит и тогда смогу помочь тебе. Лошадь внимательно слушала ее. Еще более внимательно наблюдали за всем старая цыганка и несколько подошедших мужчин.
Танюшка осторожно разбинтовала одну ногу, затем – вторую. Внимательно осмотрев, взяла горшок с теплой еще мазью и осторожно, еле касаясь, стала наносить ее на пораженную поверхность. Лошадь спокойно стояла.
— Ну, вот, видишь? Полегче стало? Уже не так болит?
Осторожно втирая мазь, Танюшка нанесла ее на обе ноги. Лошадь стояла совершенно спокойно.
— Все, — сказала Танюшка, похлопав лошадь по шее, — теперь будем лечиться. Скоро все пройдет, будешь снова здоровой и веселой.
Подойдя к цыганам, она передала горшок и рассказала, как и когда нужно наносить мазь.
— Вижу, красивая, все вижу, — сказала старая цыганка, принимая мазь, — лошадь поверила тебе и признала сразу, а они кривить душой не умеют. Скажи мне, чего ты хочешь за помощь свою нам?
— Ничего мне не нужно. Просто отвезите домой. Там меня люди ждут. А через неделю снова привезите сюда, посмотрю Зорю.
— Хорошо. Тебя отвезут, а сейчас я хочу с тобой поговорить. Иди за мной.
Они вошли в большой шатер. Там, на одеялах, весело барахтались человек пять детей, от совсем маленьких до десяти-двенадцати лет. Цыганка сказала что-то на своем языке и захлопала в ладоши. Дети прекратили игру, вскочили на ноги и выбежали из шатра.
— Сядь, красивая. Послушай, что я тебе скажу, — сказала цыганка, усадив Танюшку на одеяло и села напротив. Глядя Танюшке в глаза, продолжила.
— То, что я сейчас скажу, можешь сразу забыть. Однако я не думаю, что ты это забудешь. Что было – все знаю о тебе. Хочу сказать, что будет с тобой дальше. Ты сделала добро нам, цыганам, и понравилась мне. Поэтому хочу предостеречь тебя.
Танюшка хотела что-то ответить, но цыганка движением руки остановила ее.
— Тебя, красавица, ждет очень нелегкая жизнь. Я не буду говорить, из-за чего. Ты сама это знаешь, а если нет – очень скоро узнаешь. Так вот, — продолжила цыганка, — начало этой, новой для тебя, жизни уже на пороге, и ты должна быть готова к ней. Как готовиться? Прятать тебе нечего, потому что ничего у тебя нет. Ты должна приготовиться сама. К чему? К тому, что придется тебе терпеть все – боль, унижения, душевные страдания. Хочу сказать главное – ты никогда не должна сдаваться. Если сдашься – погибнешь сначала душой, а затем и телом. И не будет тебе покоя ни на этом, ни на другом свете, куда ты быстро попадешь. Если же сумеешь все вынести и не сдаться, то будет тебе очень долгая и счастливая жизнь. И счастье твое будет в том, что ты делаешь. Однако сразу скажу, милая, что детей у тебя не будет. Не знаю, хорошо это для тебя или плохо, но так решили…
«Кто решил?» – спросила про себя Танюшка, но сделать это вслух не решилась.
— Да, так решили, и так будет! – продолжила цыганка, — Будет у тебя любовь и только одна. Сильная, крепкая, но…неудачная. Не потому, что выбор суженого будет неудачен, а потому что избрала ты себе такое дело в жизни, которому отдашь всю себя, а на милого ничего не останется. Однако вины твоей не будет в том, что останешься одна. Придется смириться и принять это. Другого пути у тебя не будет. Скажи мне, ты готова к такой жизни?
— Не знаю…
— Правильно ответила! Ты и не можешь пока знать этого, но главное – теперь ты будешь готова к тому, чтобы все это встретить и не испугаться. И еще, красавица, запомни и всегда помни – чем меньше ты будешь бояться врагов своих, тем слабее они будут и ничего с тобой не смогут сделать! Стоит только тебе испугаться, как они тут же растопчут тебя! Это ты должна помнить всегда. Ничто не должно сломить тебя. Ты поняла меня?
— Поняла.
— Тогда иди. Нет, стой! Я сделаю тебе подарок. Очень скоро его у тебя заберут, но скоро и вернут. Пусть он всегда будет с тобой. Кто бы его ни забирал, он всегда будет возвращаться и охранять тебя, — с этими словами старая цыганка сняла с шеи черный шнурок с камнем. Камень был невзрачный, мутновато-серый, с прожилками. Голыш с пляжа, как определила для себя Танюшка.
— Нет, это не простой камень, — глядя ей в глаза, сказала цыганка, — это амулет. Очень сильный амулет, и в нем очень много нужного для тебя. Относись к нему с уважением.
Танюшка кивнула, чувствуя пробежавший по спине холодок. Цыганка явно знала о ней все и, похоже, читала ее мысли. Это было совершенно новое ощущение – стоять перед человеком, который знает о тебе все, причем на годы в прошлое и на годы в будущее.
— А теперь иди. Сейчас тебя отвезут домой. Прощай, милая. Удачи тебе! Будь сильной! – с этими словами она распахнула полог шатра и пропустила Танюшку вперед. Экипаж стоял неподалеку. На козлах сидел все тот же кучер. Вокруг стояли цыгане. Их было до полусотни. Когда экипаж тронулся, они улыбались ей и махали вслед руками, а ребятишки какое-то время бежали рядом. Танюшка всем своим существом чувствовала теплую волну, идущую к ней от этих людей.
Через неделю за ней снова приехали. Убедившись, что Зоря выздоравливает, Танюшка продолжила свою ежедневную работу с нескончаемым потоком лошадей, собак и кошек. Уставала порой так, что вечером сил не хватало даже для того, чтобы поесть, а поток людей со своими питомцами все не уменьшался. Танюшка чувствовала, что ей нужно отдохнуть, но прервать поток, остановить людей она не могла. Это было похоже на бег по кругу…
V глава. Гнилой
В очередной будничный вечер, смертельно уставшая, Танюшка заснула, но долго спать не пришлось. В дверь резко постучали. Шатаясь, подошла к двери.
— Кто там?
— Откройте.
— Кто вы, зачем? Прием завтра, с утра.
Вместо ответа, в дверь очень сильно ударили, и она распахнулась, чуть не зацепив при этом Танюшку. В открывшемся проеме стояли трое в кожаных тужурках, один в возрасте и двое – совсем молодые. Один белобрысый и совсем безбровый, а второй – явно из кавказских мест, с короткой черной бородкой. Из-за них выглядывала соседка.
— Фамилия? – резко спросил старший.
— Моя?
— Нет, моя! Еще раз спрашиваю – фамилия?
— Рябова Татьяна.
— Отчество.
— Степановна.
Пока старший расспрашивал ее, двое рыскали по квартире, вытряхивая все из шкафов, ящиков и полок.
— Вы что-то ищете? Скажите, что и я сама покажу, чтобы все не разбрасывать.
— Поумничай еще мне! — с угрозой в голосе сказал старший.
— Сиди тихо, — сказал белобрысый, — все у тебя спросят, коли понадобится.
Через два часа они покинули квартиру со всем ее перевернутым вверх дном содержимым. Входную дверь опечатали, наклеив бумажки с печатью Приморского ОГПУ.
Везли в открытом экипаже, и Танюшка видела, куда они едут. Возле красивого трехэтажного здания на Алеутской остановились.
— Выходи, — сказал старший.
Долго шли по коридору, затем спустились по узкой лестнице и оказались в длинном, освещенном цепочкой тусклых лампочек, коридоре с рядом дверей. Часовой с наганом в кобуре провел их почти до середины, остановился у одной из дверей с несколькими запорами и большим амбарным замком на кованом засове. Заглянув в глазок, загремел ключами. Распахнув дверь, он втолкнул Танюшку в большое, мрачное помещение с одним небольшим окошком высоко, под самым потолком. Женщины, а их было в камере человек пятнадцать, с любопытством смотрели на Танюшку.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Будь и ты здорова! — ответила довольно молодая, огненно-рыжая женщина с большим шрамом на покрытом крупными веснушками лице и поразительно острым взглядом, — Уж не обессудь — ни кроватей, ни лавок здесь нет. ГПУ– это тебе не пансионат для благородных девиц! Садись, где стоишь. Давно взяли-то тебя?
— Только что.
— Понятно. За что – не спрашиваю. Завтра расскажешь. И вообще, утро вечера мудренее. Все будет завтра, а сегодня есть возможность поспать спокойно.
Танюшка сильно сомневалась в том, что сможет уснуть после такой встряски, однако не успела она прикрыть глаза, как сон снял с нее все страхи, тревоги и сомнения.
Наутро осмотрелась уже более спокойным взглядом. Люди, сидевшие у стен совершенно пустого помещения с ржавой раковиной в углу, дремали. Одни сидя, другие — лежа на зимней одежде на бетонном полу. Танюшка поняла, что они здесь давно. Те, кто проснулся, продолжали сидеть. Лишь одна женщина встала, подошла к умывальнику и сняла крышку с большого бака, стоявшего рядом.
Это была так называемая «параша», как вскоре узнала Танюшка. Новое слово. В ее жизни его не было.
Никто особо не тревожил. Рыжеволосая, назвавшаяся Ксенией, оказалась старшей в камере. Все происходило только с ее ведома. Властно, довольно жестко, она правила, решала и судила. Кто ее назначил или сама она взяла на себя эту миссию, Танюшка не знала, да и не хотела знать. Одно удивляло – почему она относится к ней, Танюшке, по-особому? Ответа на этот вопрос не было.
— Так расскажи, за что тебя, а? Здесь в — основном контрики сидят, да немножко наших, вольных людей. А ты кто такая? На наших не похожа. Тоже контра, что ли?
— Да нет. Какая из меня контра?! Я лошадей, собачек да кошечек лечила…
— Во как! Это все, что ты делала? – рассмеялась Ксения, — И за что же взяли?
— Не знаю…
— С соседками ругалась?
— Нет. Правда, было с одной…
— Вот! – перебила ее Ксения, — Нынче так и делают – доносы пишут, ежели что не так. Точно, на тебя накатали. Если ты не врешь мне, конечно. Между прочим, ты мне не ври никогда – не люблю я этого и могу сделать очень больно. Ты поняла? И держись за меня. Помогу, чем смогу.
— Поняла… А что дальше будет?
— На допрос поведут. Ты смотри, девка, не вздумай наговаривать на себя! Они этого и будут добиваться от тебя. Как согласишься сказать чего на себя – вмиг улетишь туда, откуда не возвращаются. Поняла?
— Наверное… А когда поведут?
— В любой момент. Просто сиди и жди. Хочешь – спи, хочешь – песни пой. Про себя, — добавила Ксения.
Двое суток Танюшку никто не трогал. Это сильно беспокоило, не давало покоя.
-Ты не переживай, — успокаивала Ксения, — это они тебя так обрабатывают, чтобы у тебя воли меньше осталось, чтобы говорила то, что от тебя ждут, что потребуют.
— А зачем я им? Что я им сделала и какое значение имеет, что я скажу или чего не скажу?! Я – простая девушка, никого и ничего не касалась, кроме как…
И в этот момент Танюшка внезапно все поняла. Мазь – вот что привело ее сюда! Если быть точнее, привела ее сюда зависть человеческая, связанная с мазью!
— Э, не скажи, — продолжала Ксения, — им либо нужно что-то конкретное от тебя, либо просто люди нужны.
— Как это, люди нужны? – изумилась Танюшка, — Любые, что ли? А для чего? Зачем я им?
— Как это, зачем? Ты не слыхала, что в стране делается?
— Нет, а что?
— Ты что, газет не читаешь?
— Нет, не читаю.
— Тогда все понятно. А растут по стране ударные стройки, а вокруг них — трудовые лагеря. Это они называются так, а вообще, это та же самая каторга. Работы много – лес валить, дороги строить. Да и вообще, мало ли дел в стране? Вот и нужна даровая, здоровая рабочая сила!
— Что-то не верю я в это… Разве так можно?
— А кто им запретит?
— А откуда ты все это знаешь?
— Так я же уже по третьему разу иду, — засмеялась Ксения, — как не знать?
— А за что? – удивилась Танюшка.
— За талант! – засмеялась Ксения, — От бабки моей, ведьмы, он мне достался. Та могла что хочешь человека заставить делать! Так что, с людьми я всегда умела разговаривать. А они мне в ответ отдавали кое-что.
— Что?
— Ну… Так, по мелочи все – золотишко, камешки, безделушки всякие.
— Просто так отдавали?
— По-всякому бывало. Иной раз и очень хорошо просить приходилось, с пристрастием! – засмеялась Ксения.
— А я поняла, за что меня сюда…- тихо сказала Танюшка.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи! Мне даже интересно стало!
И рассказала Танюшка этой чужой женщине все, что касалось мази. Особо – об успехах в лечении и о попытках соседки выведать у нее рецепт.
— Ничего себе, девка! И ты что, не воспользовалась этим рецептом?
— Как это, не воспользовалась? С утра до вечера лечу больных животных!
— Бесплатно?
— Не совсем. Они мне покупают все нужное, да и чуточку мне остается. Так что, не бедствую, сыта и одета.
— Нет, ну точно, ты или святая, или юродивая! Тебя же на сундук с золотом посадили, а ты — «сыта и одета»! И я очень даже понимаю твою соседку! Уж она-то хорошо поняла цену такому рецептику!
В этот момент загрохотали замки в двери.
— Рябова, на выход! – громко сказал человек в форме, открывший дверь. За его спиной стоял другой военный, постарше.
— Руки за спину! Вперед! – скомандовал он.
Долго шли длинными, едва освещенными тусклыми лампочками, коридорами.
— Стоять! Лицом к стене! – скомандовал конвоир и постучал в низкую металлическую дверь.
— Да! Входите, – донеслось оттуда.
В небольшой комнате без окон стоял большой письменный стол, за которым сидел тот самый, пожилой, который ее арестовывал. В стороне, за маленьким столиком с печатной машинкой, сидел совсем молодой военный с лейтенантскими знаками на петлицах.
— Сесть! — приказал пожилой, указав Танюшке на тяжелый табурет у стола, — я ваш следователь. Ко мне будете обращаться «гражданин следователь». Имя, фамилия, отчество.
— Чьи, гражданин следователь?
— Твои! — повысил голос следователь, — И не зли меня! Отвечай на вопросы и ни слова больше!
— Рябова Татьяна Степановна.
— Как давно вступила в организацию?
— Какую организацию?
— Ту, в которой ты состоишь и на которую работаешь.
— Я ни в каких организациях и не была никогда. Даже в школу не ходила – меня мама учила грамоте.
— Так… Значит, будем отпираться? Ничего, у меня тут все сначала отпирались, а потом пели, как соловьи – любо послушать, как пели! Облегчаю твою задачу. Для начала, ты мне должна ответить на три вопроса. Первый – в какой организации состоишь? Второй — каковы твои функции и задачи? Третий — для чего все люди, что каждый день собираются у тебя, приходят? Что ты им передаешь, и что они тебе передают? Пока ты не ответишь на все эти вопросы, я буду работать с тобой. При этом учти — работать буду каждый раз все жестче, потому как терпения у меня на вас, контру проклятую, все меньше и меньше остается. Итак, начнем сначала.
Это продолжалось несколько часов. Следователь называл все новые и новые фамилии, из которых Танюшка не знала ни одной. Постепенно становилось понятно, что ее задача – слушать внимательно и говорить так, как подсказывал ей следователь. Это было проще всего, но что за этим последует, Ксения вполне ясно объяснила, но самое главное – Танюшка поняла, что своими «признаниями» принесет беду совершенно незнакомым людям. Этого она сделать не могла.
В который уже раз она объясняла, что лечит животных, но следователь только смеялся в ответ, требуя своего.
— Хорошо, — зашел он с другого конца, — а где ты покупала все, что нужно для мази, в какой аптеке?
Танюшка чуть было не сказала, но вовремя спохватилась, ясно поняв, что тем самым обрекла бы на арест Марка Израйловича, этого милого старика.
— А в любой. Такие лекарства есть в каждой аптеке.
В таком духе и проходили все следующие допросы. День за днем, иногда дважды в день. Следователь ругался матом, пугал, орал на нее, обзывал по-разному, но она держалась. На одном из очередных допросов следователь ударил ее по лицу. Ее никогда до этого не били, и вся чудовищность этого обрушилась на нее как каменная плита, придавив и лишив сил. Она упала с табурета. Вопли, приказания встать доносились глухо, откуда-то издалека и воспринимались как нечто чуждое, не к ней относящееся. Потом и они стихли.
Очнулась в камере. Голова ее лежала на ногах Ксении. Теплая рука гладила по голове. Это было совсем как с мамой, и Танюшка, вспомнив все, почувствовала, как слезы потекли из глаз.
— Вот и хорошо, вот и молодца! Плачь, девка, плачь! Легче станет. Им, иродам, нельзя показывать наши слабости! Слезы наши, женские, – это не слабость, а оружие и защита! Их – сколько угодно! Ты теперь сильная, ты теперь ничего не будешь бояться, тебя теперь никто с пути не собьет.
Странный тон, каким Ксения говорила это, почти заклинания, и правда, действовали на Танюшку успокаивающе. Она перестала всхлипывать и действительно, вскоре стало гораздо легче, но самое главное – Танюшка была счастлива, что ни себя, ни других не оговорила.
— Молодца, девка! Все так, все правильно. Ты держишься как надо, коль следак злится. Пусть злится, а ты терпи, не показывай ему страха своего!
На следующий день снова повели на допрос.
— Держись, девка! – прошептала Ксения.
К своему удивлению, на этот раз Танюшка шла спокойно, не боялась. Тот страх, что был во все предыдущие разы, исчез. Все пошло как всегда. Одни и те же вопросы, одно и те же ответы. Следователь стал накаляться, когда дверь открылась, и вошел незнакомый человек в форме. Следователь и лейтенант вскочили со своих мест.
— Сидите! – сказал вошедший и сел на стул, стоящий у торца стола, — Как дела? Созналась?
— Нет еще, товарищ полковник, но у меня сознается!- доложил следователь.
— Да кто бы сомневался. Применял уже?
— Никак нет.
— А чего ждешь? Результаты где? Месяц собрался возиться?
Танюшка слушала этот разговор и внезапно совершенно ясно поняла, что в этой комнате ее никто не принимает за человека. Впервые в жизни она почувствовала себя «материалом»! Никого не интересовало, виновна она в чем-либо или нет, кто она такая, что у нее в мыслях. Она – винтик в какой-то, неведомой ей игре. И вот, этот винтик почему-то не крутился. Что делают в таких случаях? Добавляют усилие или меняют инструмент. Именно об этом и шел разговор у этих двух. Даже мысленно Танюшка не смогла назвать их людьми.
Поняв это, она очень захотела посмотреть на того, пришедшего. Следователя она хорошо рассмотрела. Он был понятен ей. А этот, что же он представляет из себя? Танюшка подняла голову и в упор стала разглядывать его. Довольно обычное лицо мужчины лет сорока-сорока пяти. Встретив такого на улице, она бы наверняка прошла мимо, не обратив на него внимания. Худой, но с широкими плечами. Жидкие светлые волосы и…
Это был шок! Танюшка ясно видела, что под этими волосами, распространяясь и на шею, шло до боли знакомое багровое пятно! В том, что она не ошибается, сомнений никаких не было. Уж слишком много она насмотрелась такого за последние несколько лет. Из-под манжетов рукавов также выглядывала краснота.
«Вот это да! – подумала Танюшка, — совсем как у лошади…»
Она читала в книге, что у людей эта болячка также случается, но даже и не предполагала. что ей придется с ней встретиться. И тут шальная мысль пришла ей в голову.
— Ладно, — сказал начальник следователю, вставая, — ты не затягивай это дело. Мне нужно срочно докладывать наверх. Даю сутки.
— Есть! – ответил следователь, встав.
— Товарищ командир! Ой, гражданин… – поднимаясь, обратилась к начальнику Танюшка.
— А ну, сидеть, сука! – взревел следователь и метнулся к ней, но начальник остановил его знаком руки.
— Разрешите обратиться, гражданин начальник?
— В чем дело? Признаться захотела? — остановился начальник.
— Да нет, я о другом захотела сказать. Я знаю о вашей болезни!
— Ах, ты ж, тварь! – вновь вскипел следователь.
— И что тебе моя болезнь? – продолжил начальник.
— Я могу вас полечить.
— Еще чего не хватало! Чтобы ты меня лечила?! Ты в своем уме?
— Я хорошо знаю эту болезнь и умею ее лечить, — тихо повторила Танюшка и похолодела. Она впервые сказала очень серьезную неправду. Ей никогда не доводилось видеть, а тем более — применять мазь на людях, но в книге было написано, что эта болезнь встречается и у людей, и у животных.
— Да? Ты это серьезно говоришь? А ты понимаешь, что с тобой будет, если ты мне соврала? И почему ты думаешь, что умеешь лечить это?
— Потому что меня за то сюда и забрали. Сказали, что я контра, а какая из меня контра? Я просто лечила.
— Кого лечила? Белых? – вмешался следователь.
— Мне нет разницы, кого лечить – все одинаковы. Что белые, что гнедые, что в яблоках!
— Ты еще и издеваешься, сука! – прошипел следователь и вышел из-за стола.
— Погоди, я тебе говорю! – остановил его начальник, — Так ты же животных лечила, да?
— Да, животных, но эта болячка что у животных, что у людей – у всех одинакова. И лечится одинаково.
— Я думаю, что ты не все понимаешь. Меня же столько лет и столько врачей пытались лечить! Все бесполезно, только хуже становится.
— Вы просто попробуйте. Что вам терять?
— А ну, всем выйти! – громко сказал начальник, помедлив какое-то время.
— Това… — начал было следователь.
— Все вон отсюда, я сказал! – взревел начальник, — Пока не позову, чтобы никто и носа не посмел сунуть!
Следователь и лейтенант мигом выбежали из комнаты.
— Итак, что дальше? – спросил начальник.
— Я должна посмотреть на ваше тело.
Начальник молча расстегнул широкий офицерский ремень, портупею с тяжелой кобурой и положил ее в стол. Затем он снял гимнастерку и нательную рубаху. То, что увидела Танюшка, было зрелищем не для слабонервных. Не менее трети тела было покрыто вспухшими, темно-розовыми участками с мокрыми язвами и волдырями. Всё это уходило и вниз, под брюки. Столь запущенной картины Танюшка не видела ни в реальности, ни в книге. Ей стало страшно — сумеет ли вылечить такое? Иного выхода, однако, у нее не было.
— И что скажешь? – спросил начальник.
— Что я скажу? – медленно произнесла Танюшка, — Надо лечить. Думаю, все будет хорошо.
— А если нет?
— Я не хочу об этом думать.
— Придется! Что тебе нужно доставить сюда для того, чтобы начать лечение?
— Ничего.
— Как так, ничего? А чем собралась лечить?
— Здесь я ничего делать не буду. Все, что мне нужно для изготовления мази, есть у меня дома, а чего нет – можно купить в любой аптеке, по пути.
— Это что, ты полагаешь, что мы тебя отпустим, чтобы ты смогла убежать?
— Да куда же мне бежать-то и зачем? Пошлите со мной часового. Пусть охраняет, если вам так страшно, что я сбегу.
— Нам?! Это тебе страшно должно быть. То, что ты можешь себе представить – детский лепет по сравнению с тем, что ждет тебя в таком случае, а также в случае, если ты обманула меня с лечением, — добавил начальник.
— Это условие я поняла, — сказала Танюшка, с изумлением для себя ощутив внезапный прилив совсем новой, заставляющей дрожать всем телом, силы. Это было как полет, это была не она, это был кто-то неведомый в ней, очень сильный и независимый, — А теперь я скажу вам мое условие.
— Твое условие?! У тебя есть условия?
— Да. Если я вас вылечу, вы отпустите меня. Просто отпустите. Без каких-либо ограничений и претензий.
Начальник долго молчал и смотрел на нее, как бы оценивая и взвешивая ее слова. Затем, также молча, стал одеваться.
— Можете войти! – крикнул он, приведя себя в порядок.
— В камеру ее, – приказал начальник вошедшему следователю.
— Значит, сделаем так, — сказал начальник следователю, когда Танюшку увели, — завтра утром ты выделишь надежного человека, который отвезет ее домой. По пути пусть купит все, что она скажет. Деньги я дам. Когда закончит делать лекарство, конвоир должен немедленно доставить ее сюда. Ты понял задачу?
— Так точно, понял, — ответил следователь, но было видно, что затея эта очень не понравилась ему.
— Однако смотри мне, — продолжил начальник, – головой отвечаешь за нее! Если сбежит – сразу стреляйся, не раздумывай долго. Не застрелишься — будешь потом умолять меня пристрелить тебя, но я не буду столь великодушным! И еще… Об этом ни слова. Никому. Это приказ.
— Я все понял. Все исполним, как положено.
— Вот и хорошо.