«Так и не спросил у Марьи, что тот сон мог означать», — подумал Иван, вернувшись на судно. Однако же, почти сразу и забыл об этом, раз за разом возвращаясь мыслями к ее словам, сказанным на пирсе.
И снова жизнь продолжила свой размеренный бег. Иван вошел в свое расписание и вполне уютно существовал в нем. Васька тоже не переменился, оставаясь все таким же, безучастным ко всему.
Лишь на третий день удивил он Ивана. Утром, когда принес завтрак, увидел он, что у Васьки начинается ломка и, по установившемуся между ними порядку, ожидал, что Васька потребует дозу, показав Ивану на шприц. Васька не сделал этого.
Вместо этого он подал Ивану что-то, завернутое в серую тряпицу.
— Завари половину на чайник и принеси, — прохрипел он, с трудом скрывая гримасу боли на покрытом крупными каплями пота лице.
— Хорошо, — с удивлением ответил Иван и быстро пошел на камбуз.
Через полчаса поставил перед Васькой чайник с заваренными корнями.
— Теперь закрой меня покрепче и уходи. – с трудом заговорил Васька, — Три дня не приходи, даже если звать буду. Ты понял?
— Понял.
— Иди.
— Три дня у Ивана не было покоя. В сушилке временами была мертвенная тишина, а иногда оттуда неслись стоны и крики Васьки. Иван изо всех сил боролся с желанием спуститься на эти крики, но ясно понимая, что может быть, в этом и есть единственный Васькин шанс. Иван уходил на палубу или в машинное отделение, чтобы не слышать этих стонов.
Через три дня Васька затих. Утром Иван осторожно спустился в сушилку, с миской каши.
Васька лежал на спине, с закрытыми глазами. Как только Иван звякнул ключом в замке, Васька открыл глаза и сел на своем матраце, голодными глазами глядя на миску.
Иван поставил ее перед Васькой и вышел. Минут через пять, вернувшись с чаем, он увидел, что миска пуста.
— Еще каши принести?
Васька кивнул, и Иван принес добавку, которая тут же и была съедена. А потом Васька спал. Долго, около суток. Проснувшись, вел себя как всегда, оставаясь безучастным и безразличным ко всему происходящему вокруг.
Через неделю все повторилось в той же самой последовательности, но после второй ломки Васька не требовал больше заваривать корни. Дозы он также не просил. Это сняло переживания Ивана, думавшего о том, что корней было всего на два заваривания.
Прошел месяц. Иван вовсе перестал закрывать Ваську, и тот сам ходил дышать на палубу, выносил за собой ведро, но неизменно возвращался в свою клетку. На предложение Ивана перебраться в каюту, Васька отрицательно замотал головой. Пищу он также получал только в клетке. Иван не возражал. Ему тоже был удобен этот, привычный уже порядок.
Одним ранним, морозным мартовским утром, наступившим после нескольких дней бурана, Иван вышел на палубу и с удивлением увидел, что она почти расчищена, и Васька, с лопатой в руках, продолжал работу.
Взяв вторую лопату, Иван молча присоединился к нему. Через час все было закончено.
— Идем, перекусим, да чайку попьем, — сказал Иван Ваське и тот, кивнув, сбросил полушубок на входе и сел к столу.
Поев, они молча пили чай с калиной.
— Ты вот что, Иван, — заговорил вдруг Васька, — ты отпусти меня. Хочу жить на земле, где ты жил.
— Ты уверен? Хорошо подумал? — удивленный столь неожиданным поворотом, чуть помедлив, спросил Иван.
— Да. Ты мог там жить, смогу и я.
— Хорошо, — сказал Иван, — пусть будет так. Живи там. Будешь готов – перебирайся. Все, что тебе нужно – подбери и вынеси на палубу. Я помогу перенести. Что понадобится потом – придешь и возьмешь.
— Хорошо, — сказал Васька и встал, намереваясь выйти.
— Погоди, еще кое-что скажу.
— Говори.
— Будешь жить там — живи. Я буду жить здесь, но давай договоримся – без разрешения друг к другу в дом — ни ногой. Мне надо будет – приду и спрошу у тебя разрешения войти. Придешь ты ко мне – сделаешь то же самое. Шаг на палубу без моего разрешения расцениваю как нападение, соответственным будет и мой ответ. Ты согласен с этим?
— Согласен, — не задумываясь, ответил Васька, — это справедливо.
— У сходни сделаю кнопку. Нужно будет – нажмешь, и я в любом месте судна услышу звонок.
Три дня Васька готовился к переезду. Иван тоже не оставался безучастным и подкладывал к приготовленным вещам то, что может понадобиться Ваське там, в котельной.
К обеду переезд был закончен. Вещи были сложены внутри котельной, у двери.
— Ну, что же, Иван, бывай! — сказал Васька, преградив рукой путь Ивану, собиравшемуся войти в котельную. Повернувшись, Васька вошел и плотно закрыл за собой дверь.
— Удачи тебе! — крикнул Иван, несколько разочарованный таким прощанием.
Пока Васька жил на судне, Иван не чувствовал одиночества. Теперь же, когда он ушел, это чувство вновь пришло, и ему потребовалось немало усилий и ужесточений своего расписания, чтобы компенсировать неприятное ощущение.
Удивила Шапка. Она стала исчезать с судна. Сначала ненадолго, а потом и по полдня ее не было. Однажды, встав пораньше он увидел, как собака трусцой бежит по пирсу на судно. Конечно же, Иван понял, откуда.
Сначала возникла ревность. Вскоре она прошла. Иван согласился с тем, что там Шапка нужнее. Одно поражало – как она, маленькая, полудикая собачонка, смогла все это обдумать, понять и принять такое решение?
— Да ладно тебе, не кори себя. Я же все понимаю, — сказал он, гладя собаку, виновато виляющую хвостом и норовящую заглянуть ему в глаза,
«Вот уж, поистине чудеса! — думал Иван, гладя собаку, — До чего же разумна эта тварь Божья!»
Жизнь вновь вошла в установившееся русло и побежала спокойным, размеренным бегом, выверенная и вымеренная. Васька приходил только раз в неделю, чтобы взять хлеба. Шапка встречала его на пирсе, виляя хвостом.
Пару раз приезжали мужики, чтобы наловить рыбы и передавали приветы от Марьи. Иван наказал мужикам передать ей о переменах, произошедших с Васькой. Судя по тому, как мужики сразу и понимающе закивали головами, он понял, что они знают обо всей этой истории.
В воздухе запахло весной. Медленно, натужно, между снежными буранами, то в одном, то другом месте, она все чаще проявляла себя. Солнечные лучи стали теплеть. Очищенная накануне от выпавшего снега, палуба к обеду становилась мокрой – остатки снега быстро таяли.
Прорубь на корме почти не замерзала. Тонкая корочка, намерзшая за ночь, к обеду исчезала. Корюшки по-прежнему было много, но Иван почти не ловил ее. Ему вполне хватало продуктов. Разве что иногда, в охотку, баловал себя свежей рыбкой. Чего он никогда не мог наесться, так это хлеба. Иван с удовольствием пек его и с таким же удовольствием ел.
Лёд в бухте начал темнеть. Попробовав долбить его ломом, Иван понял, что жить этому льду осталось не очень долго. Он становился пористым и не таким крепким. Это был знак. Иван в сотый уже, наверное раз решил проверить все жизненно важные системы и агрегаты. На это ушла неделя, но теперь он мог точно сказать, что к выходу в море готов.
Его не беспокоило то, что он один на судне. Все управление машиной было с мостика. На руле стоять нужно было только в сложные моменты, на маневрировании, а на прямых курсах с этим прекрасно мог справиться авторулевой. Иван тщательно продумал маршрут и проложил курсы на морских картах, в штурманской. На ночь, пока будет идти вдоль побережья Камчатки, Иван решил вставать на якорь у берега. На всякий случай, решил он, огни на судне включать не будет, поскольку не был готов встречаться с властями, прекрасно понимая, что его рассказ прозвучит для них по меньшей мере, странно.
Таким образом, вопрос о том, на чем и как идти, был решен. Оставалось решить еще один — куда идти и к кому идти. С этим было посложнее.
«У меня такое богатство на борту, — рассуждал Иван, — да еще оружие. Ну, с оружием-то проще – за борт его и все. Главное – судно и вся связанная с этим история… Что буду говорить, если с этим всем поймают и прижмут? Правду? А кто в нее поверит? Разве смогу объяснить, почему уходил на одном судне, но оно исчезло вместе с экипажем, а пришел на другом, но и на нем тоже странное случилось – экипаж исчез?»
На все эти вопросы был один ответ – нельзя ему ни с кем из властей встречаться. А как сойти на берег? Как стать полноправным человеком? Что для этого сделать? Без помощи на берегу не обойтись. Ирония была в том, что единственным человеком на берегу, который хоть чем-то мог бы помочь ему, была Татьяна, да и та — следователь!
«Не Изида же!» – мысленно усмехнулся Иван.
Вечером, сидя на палубе с кружкой горячего чая, Иван наслаждался свежим, по-весеннему пахнущим воздухом и продолжал прокручивать свои тяжкие думы. Как ни странно, но мысль об Изиде, этой крученой — верченой домуправше, уже не казалась ему такой смешной. Наоборот, он понял вдруг, что она может быть неплохим помощником, если ее хорошо заинтересовать, а уж это Ивану было, чем сделать! Мысль эта понравилась, и он решил, что как следует, основательно обдумает ее завтра, с утра.
— Утро вечера мудренее, да? – спросил у сидящей напротив Шапки и, погладив ее, пошел спать.
На следующий день, уже к вечеру, приехали мужики, чтобы половить еще раз рыбки, пока лед не ушел.
— Марья к Василию пошла, Иван, — поздоровавшись, сказал старший, Тихон, — позже подойдет.
— Вот и хорошо, пусть поговорит, — сказал Иван.
Марья пришла, когда мужики поднимали уже вторую ловушку.
— Здравствуй, Марьюшка! – сказал Иван, встречая ее на трапе.
— Здравствуй и ты, Иван, — поклонилась ему Марья, — вот, пришла попрощаться с тобой.
— Почему попрощаться?
— А ты что, вечно здесь собираешься быть? Не собираешься, разве, уходить, как лед выпустит?
— Собираюсь, Марьюшка.
— Потому и прощаться приехала. Лед вот-вот уйдет.
— Проходи, буду кормить тебя.
— Спаси тебя Господь, Иван.
Поужинав, они сидели за чайком и спокойно беседовали.
— Как думаешь, Марьюшка, Васька пойдет со мной?
— Нет, Вань, не пойдет. Проясняется он помаленьку, но к людям больше не пойдет. Не хочет. Здесь жить будет.
— Как думаешь, получится у него?
— Ты не беспокойся, я приглядываю за ним, учу его Богу молиться. Пусть грехи свои замаливает, да прощения просит. Все в руках Божьих. Даст Господь – человеком помрет, а нет – Он же ему и судья.
Они долго разговаривали с Марьей, но все попытки Ивана выяснить что-нибудь о себе она резко отвергала.
— Ты сам всё узнаешь, и когда Господь посчитает, что ты готов, он и даст тебе прозренье, Ванюш. Главное – ты живи, живи хорошо, по Божески, и не теряй надежд, ищи свои следы на земле. Все сам найдешь, все сам вспомнишь.
Утреннее прощание было недолгим. Выйдя утром на палубу, Иван увидел, что мужики заканчивают укладывать в сани рыбу и Марья тоже уже на пирсе. Спустился к ним и, не говоря ни слова, они обнялись с Марьей.
— Храни тебя Господь, милый человек, — сказала она и перекрестив его, вынула из кармана маленький, со спичечный коробок, образок. Это был очень старый, судя по почерневшему серебряному окладу и темному, почти невидимому изображению.
— Спасибо, Марьюшка, — поклонился ей Иван.
— Не простой он, Иван. Ему столько лет, что и сосчитать никто не возьмется. Очень намоленный образок. Ты береги его, а он тебя беречь будет.
— И ты будь здорова, Марьюшка. Никогда тебя не забуду. Детям и внукам, если доживу, буду рассказывать.
— Доживешь, Иван, доживешь! — сказал Марья и пошла, не оглядываясь, к саням.
— Держи, на память тебе от меня, — сказал Иван подошедшему к нему Тихону и снял с плеча автомат.
— Нешто можно, Иван… — растерялся Тихон.
— Можно, можно! У меня еще есть, да и не нужен он мне вовсе будет через пару дней.
— Добрая ты душа, Иван. Спаси тебя Господь! – растроганно сказал Тихон и поклонился Ивану в пояс.
Еще толстый, но уже рыхлый и некрепкий лед, переломало сильным ветром через пять дней. Утром, проснувшись, Иван глянул в иллюминатор и увидел, что половина бухты почти свободна ото льда. Быстро оделся и вышел на палубу. Сырой, промозглый ветер дул резкими порывами и выносил лед из бухты. Оставался лишь небольшой язык у берега и пирса. Иван понимал, что вынос этого льда – вопрос одного-полутора дней. Нужно было готовиться к броску.
Первое, что сделал – поставил опару на хлеб. Все остальное было давно и детально продумано. Действовал по плану, в который уже раз проверяя все, что может понадобиться в море.
Ближе к вечеру, когда хлеб был уже испечен, Иван взял три булки еще горячего, завернул их в полотенце и пошел к Ваське. Шапка бежала впереди.
— Веди, Шапка, в последний раз иду, — сказал Иван собаке, но она не придала значения его словам, а может быть, просто хорошо скрыла это?
Васька сидел на лавке у входа.
— Привет, Василий!
— Привет, Иван.
— Вот, хлеба тебе принес.
— Так есть еще у меня. Или уходить собрался?
— Собрался, Вась. Пойдешь?
— Не знаю, — ответил Васька, принимая хлеб.
— Буду уходить — звать?
— Погуди. Я приду.
— Хорошо, — сказал Иван, повернулся и пошел на судно.
Наутро сейнер стоял на чистой воде. Больше Ивана ничто не держало здесь. Плотно поев, скатил по сходне бочку рыбы, вынес на пирс заранее приготовленные мешок муки, ящик макарон и мешок риса, сверху положил спаренный снаряженный рожок к автомату. Один за другим, Иван поотдавал швартовные концы, оставив по одному на баке и корме, и дал длинный гудок.
Вскоре раздался лай Шапки, и они с Васькой вышли на пирс.
— Готов? – спросил Васька, стоя у сходни и глядя в глаза Ивану, стоящему тоже у сходни, но на палубе.
— Готов. Идешь?
— Иди сам. Я здесь останусь.
— Хорошо, Вась. Понимаю. Я тут кое-что оставляю тебе. Мне оно ни к чему, а тебе пригодится.
— А это зачем? — показывая на рожки, спросил Васька
— Там, на крыше, в будке – «калаш». Охотиться будешь, да и медведи бродят.
Васька наклонился и, приподняв сходню, опустил ее.
— Пойдешь? – спросил он Шапку. Собака, не отрываясь, смотрела на Ивана.
— Позови ее, — сказал Васька.
— Нет, Вась, не позову. Пусть сама решит все. Она мудрая, сама все определит для себя.
— Ну, как знаешь.
— Да она давно уже все решила, разве не видишь?
Шапка по-прежнему сидела, не показывая ни малейшего намерения идти на судно.
— Ладно, Шапка, бывай! – сказал Иван, чувствуя, как предательски перехватывает горло, – Я не в обиде. Ты все правильно и мудро рассудила. Будь здорова и береги его! Всё, отдавай концы, Вась. Удачи тебе. Будь здоров!
— И тебе, Вань, удачи, — сказал Васька и, приподняв, толкнув сходню на палубу.
Поднявшись на мостик, Иван завел двигатель и, выйдя на крыло, увидел, что Васька отдал кормовой и закинул его на борт.
— Все, под кормой чисто, — сказал он.
— Понял, — ответил Иван и, включив подруливающее устройство, дал струю воды и прижал судно к пирсу. Сбежав вниз, выбрал носовой конец на палубу и вернулся на мостик.
Дав машине самый малый ход назад, вышел на крыло. Сейнер сначала медленно, а потом, все больше разгоняясь, пошел вдоль пирса. Васька и Шапка шли за судном, тоже ускоряя ход.
Когда сейнер оторвался от пирса, Шапка не выдержала и залаяла. Иван, уже не сдерживая свои невидимые для остального мира слезы, помахал рукой с крыла и вернувшись в рубку, дал полный ход вперед и круто положил руль на левый борт.
Сейнер задрожал и словно застоявшийся жеребец, стал легко набирать ход, выписывая плавную пенную дугу кильватерного следа, нацеленную на выход из бухты.
Выставив курс на авторулевом, Иван дал очень длинный гудок. Он словно вложил в него все то, что мог бы сказать, но не сказал на прощанье этим двум душам, оставшимся на пирсе, чтобы поддерживать друг друга.
Иван не подошел к кормовому иллюминатору рубки и не вышел на крыло, чтобы взглянуть назад, на пирс. Усилием воли сдерживал себя до тех пор, пока сейнер не обогнул мыс.
Позади теперь был только черно-белый камчатский пейзаж — темные сопки, покрытые лесом, да белоснежные вершины с полосами заснеженных осыпей Не знай он точно, что за темным пятном края мыса осталась бухта, никогда не догадался бы об этом. Все происходившее там, в этом глухом таежном месте, теперь осталось далеко за кормой и будет отныне храниться только в его памяти, постепенно утрачивая реальные контуры переходя в размыто — мифические очертания. Только образок, висящий на черном плетеном шнурке, навсегда останется реальным доказательством того, что все это было, и было всё это с ним.
Сейнер резво бежал вдоль берега, лениво переваливаясь с борта на борт по низкой, пологой волне. Синяя до черноты вода отражала глубокое небо с редкими серебристыми клочками облаков.
Иван стоял у лобового иллюминатора и мысленно рассуждал.
«Всё! Оковы, как и говорила Марья, пали! Свобода! Есть всё, о чем только может мечтать человек. Живи и радуйся! Что еще нужно? – думал он, — Но почему нет радости, почему от всего этого только грусть?»
Конечно же, ответ на этот вопрос был. Он понимал, что для нормальной жизни нужна-то ему, собственно, только самая малость – память. Память о себе. Только тогда, как он полагал, пройдет ощущение, что живет не свою жизнь, и что происходящее с ним, происходит с кем-то, а он всего лишь оказался рядом. Случайно. Не по своей воле.
Хотелось верить, что все это, словно наваждение, должно скоро исчезнуть, растаять подобно утреннему туману в лучах солнца. Он вынырнет из этой пелены и окажется в своей, реальной жизни…
Иван потряс головой, отделываясь от этих мыслей.
— Ладно, нечего расслабляться! – громко сказал он себе и, подойдя к радиолокатору, стал смотреть в него. Зеленый луч равномерно бегал по кругу, высвечивая очертания берегов. Вращая ручки, Иван взял нужные замеры с экрана и пошел к карте, чтобы поставить на ней место, в котором находится сейнер. Пошагав измерителем по карте, Иван определил, что к вечеру будет у довольно удобной для якорной стоянки бухты. Немного подумав, вновь взял измеритель и стал прикидывать другой вариант.
— Нет! – громко сказал он, — не буду становиться на якорь!
Иван решил идти прямо туда, откуда и начал свое путешествие. Погода вполне способствовала этому. Проложив курс на карте, выставил его на авторулевом. Сейнер плавно развернулся.
Быстро стемнело, и вскоре сказалась выработанная привычка ложиться рано – Иван начал ощущать, что глаза слипаются. Поставив таймер на одном из навигационных приборов на один час, Иван лег тут же, в рубке, на диван и немедленно заснул.
Таймер разбудил, как ему показалось, почти сразу. Часы, однако, подтверждали, что проспал он ровно час. Определив место по радару, Иван убедился, что снос совсем небольшой, и все идет как нужно. Вновь поставив таймер, лег на диван. Сна не было. Полежав так немного, встал. Осмотрев горизонт и определив место судна, спустился на камбуз, вскипятил чай, приготовил себе легкий ужин и поднялся с подносом на мостик. Часы показывали полночь.
Сна не было ни в одном глазу. Время от времени, подходя к экрану радара, Иван стоял у лобового иллюминатора, глядя на подсвеченный полной луной горизонт впереди и вспоминал все, что произошло с ним.
Внезапно его ослепил невообразимо яркий свет. Иван закрыл глаза выждал несколько секунд и вновь открыл их. Молочно-белый луч прожектора бил с берега по сейнеру.
«Та-ак… пограничники засекли, — подумал Иван, — сейчас будут запрашивать позывные».
И действительно, прожектор погас. Вместо него там, откуда он светил, забился в точках и тире яркий огонек.
— Точка тире, точка тире, точка тире… — вслух читал Иван, — Это вызов.
Иван понял, что обнаружил первый свой промах. Он не подумал о том, что может быть работа светом. Прежде всего, нужно чуточку успокоить пост. Иван включил свет в рулевой рубке и лихорадочно открывал шкафчик за шкафчиком. В одном из них оказалось то, что он искал – ручной сигнальный прожектор со шторкой, работающей от курка на рукоятке. Иван быстро вставил шнур в розетку на крыле, и фонарь зажегся.
— Так, ребята, начинаем общаться, — сказал Иван и дал длинное тире, направив узкий молочно-белый луч прямо на мигающий огонь. Огонь на берегу исчез на какое-то время и вновь быстро заморгал.
— Тире две точки и за ними еще точка, — читал Иван и то ли логика, то ли какая-то глубинная память услужливо подсказывала ему, что он должен дать свои позывные или название. Табличка с позывными висела в рулевой рубке на переборке. Иван посмотрел на табличку. Там были только буквы, без кодов морзе…
«Что делать? – волновался Иван, и ту же сам себе отвечал, — Нужно потянуть время».
Выйдя на крыло, он направил прожектор на непрерывно вызывающий огонь и стал беспорядочно сыпать точки-тире. Огонь погас, но вскоре разразился серией точек.
— Ага, не поняли. Сейчас разъясню, — сказал Иван и бросился в рубку. Найдя в штурманской книгу «Международный свод сигналов», открыл страницу с азбукой Морзе. Теперь можно было отвечать, и он дал длинное тире беснующемуся и, как показалось, злящемуся огню. Тут же снова замелькал сигнал запроса названия или позывных судна.
Иван уже знал, что делать и, дав длинное тире, азбукой Морзе передал позывные судна. Передав, мысленно удивился, потому что ему не нужно было смотреть в книгу, палец на курке прожектора сам нажимал нужные точки и тире. Он вспоминал это!
Огонь на берегу погас, и долгую минуту, что он не загорался, Иван думал, что будет делать, если пост поднимет тревогу.
С поста дали длинное тире. — Ура! – закричал Иван и дал в ответ такое же длинное тире. Пост молчал. Это была победа! Первая на этом пути. Путь свободен! Полный вперед!