Наутро все было как всегда – завтрак, занятия, только ветер затих, и океан вновь стал зеркально-гладким. Паруса обвисли и висели безжизненно. Вскоре судно встало, и капитан приказал убрать паруса. Запустили двигатель, и судно побежало вперед, теперь уже под мерный глухой стук машины и дрожь от винта.
Занятия подходили к концу, и Дикки была уже в предвкушении занятий с Ворчуном, когда раздались тревожные звонки. Все сорвались со своих мест и побежали по своим каютам за спасательными жилетами. Побежала и Дикки. Ее еще с самого начала рейса научили тому, что при таких звонках нужно немедленно бежать за жилетом, надевать его и бежать на палубу. Ее толстый, ярко-оранжевый жилет лежал там, где ему и положено было быть – в ящичке под кроватью. Дикки схватила его и помчалась наверх. По пути ее догнала тетя Варя. У нее был еще один, дополнительный жилет на камбузе. Его она и взяла.
Это была далеко уже не первая учебная тревога. Дикки нравилось наблюдать, как весь экипаж занимался своими делами. Матросы разворачивали и растягивали по палубе шланги, подключали их к пожарным кранам и поливали палубы. Потом они разносили большое, тяжелое и жесткое полотнище, которым, как рассказал Алекс, заделывают пробоины в борту. Все тревоги обычно заканчивались тем, что экипаж собирался в столовой команды, и там старпом и капитан подводили итоги учения, рассказывали, что было сделано хорошо, а что – не очень. Похоже, все должно было быть так же и на этом учении.
Все пошло не так, когда судно уже дало ход, а из палубных динамиков прозвучала команда старпома «Отбой учебной тревоги. Аварийное имущество и инвентарь разнести по штатным местам» Обычно, после этого старпом приглашал команду в столовую на подведение итогов учения, но в этот раз прозвучало совсем иное: «Девочке Дикки подняться на ходовой мостик».
— Ну вот, за всех нас и отчитаешься, — пошутил боцман, и все вокруг засмеялись.
Дикки бывала уже на ходовом мостике, когда Алекс водил ее туда на экскурсию. Ей там не очень понравилось. А, если сказать точнее, то совсем не понравилось то, что там нельзя громко разговаривать, нельзя ничего трогать. Вахтенный штурман и матрос на руле были очень серьезными и совсем не шутили. Жужжали, шипели и тихо пели разные приборы, которых там было великое множество. Алекс тоже чувствовал себя неловко там, и поэтому экскурсия ограничилась быстрым проходом по мостику и штурманской, где на большом столе с длинными, узкими выдвижными ящиками лежала морская карта.
Поднявшись на мостик, Дикки увидела, что кроме матроса, стоящего за штурвалом, там никого нет. Растерявшись, она остановилась, не зная, что делать.
— На крыле все, — подсказал матрос и подмигнул Дикки. Одновременно с этим девочка услыхала через открытую на крыло дверь голос Ворошки.
— Кошмар-р, — голосила она, — Кар-раул!.
Поняв, что происходит что-то странное, Дикки быстро вышла на крыло. Там, на небольшой площадке, огороженной лобовым ограждением, защищающим от ветра, стояли капитан Дельф, старпом и вахтенный помощник.
— Кр-расавица! Вор-роша хор-рошая! Кар-раул!, — еще громче, увидев Дикки, завопила Ворошка, сидящая на релинге.
— Уймите вашу птицу, девочка! – сказал старпом с небольшим раздражением, — Она совершенно не дает работать. Займите ее чем-нибудь, что ли.
— Ворошечка, ты чего? – удивленно воскликнула Дикки, — что случилось?
Вместо ответа Ворошка взлетела и полетела куда-то в море, от судна.
— Ты куда, Вороша?! – закричала девочка.
— Кар-р! — донеслось в ответ. Капитан зашел в рулевую рубку и тут же вышел с большим морским биноклем в руках. На бинокле было написано “Master”. Дикки уже знала, что это капитанский бинокль, и никто не имеет права касаться его.
Капитан долго всматривался туда, куда улетела Ворошка.
— А знаете, Петр Сергеевич… — задумчиво сказал он, — сдается мне, там что-то есть.
Старпом тоже вошел в рулевую и вышел оттуда с биноклем. Минуту-другую он всматривался в горизонт.
— Не вижу ничего. Только птица кружится.
— Вот именно, вот именно поэтому я и думаю, что там что-то есть! А подверните-ка туда, мне уже интересно, что там нашла наша птичка, — сказал капитан и, отняв бинокль от глаз, подмигнул девочке. Дикки улыбнулась ему в ответ.
— Рулевой, руль десять вправо! Ложимся на курс двести десять, — скомандовал старпом.
— Что-то вижу, — тихо сказал капитан, не отнимая бинокль от глаз.
— Да, я тоже, — подтвердил старпом, — коряга какая-то и птица над ней.
— А почему бы нам не сыграть тревогу «Человек за бортом», а? – сказал капитан, — давно мы уже шлюпки не спускали. Проверим заодно, не заржавело ли там чего. Подойдем поближе и спустим. Объявляйте.
— Ворошка возвращается! – воскликнула Дикки.
— Кар-раул! Пр-рынц! Кошмар-р! — заорала Ворошка, усаживаясь на релинг.
— Какой принц, Ворчун что ли? – изумилась девочка, — так он же на палубе!
На палубе вновь раздались звонки, и через динамики на палубу полетели одна за другой команды. Когда до большой коряги оставалось метров триста, судно остановилось, и боцман нажал рычаг на шлюпочном устройстве. Шлюпка с уже сидевшими в ней людьми в оранжевых спасательных жилетах, плавно пошла вниз. Опустившись на воду и освободившись от креплений, она резво побежала к коряге. Мотор на шлюпке работал ровно и негромко. Ворошка сорвалась и полетела рядом со шлюпкой, как бы сопровождая ее и направляя.
— Очень все это интересно, — тихо проговорил капитан, продолжая всматриваться туда, куда шла шлюпка.
Через пару минут она была у цели. Даже без бинокля было видно, как матрос вылез на корягу и передал что-то небольшое в шлюпку. Минут через десять шлюпка подошла к борту. Ее тут же зацепили и подняли на борт. Первым, когда шлюпка поравнялась с палубой, из нее на борт шагнул доктор Пилюлькин. В руках у него было что-то небольшое, завернутое в одеяло. Только кусочек серой шерсти был приоткрыт.
— Крыса, что ли? – сказал кто-то.
— Кр-рыса! — тут же заорала новое слово Ворошка, наблюдавшая за происходящим с релинга верхнего мостика, — Кр-рыса, Кр-расавица!
Все засмеялись, несмотря на серьезность момента.
— Обезьянка, — доложил подошедшему капитану второй помощник, ходивший старшим на шлюпке, — видать, долго сидела на этой коряге, совсем высохла, худая и не движется.
— Однако же, позволю себе заметить, живая обезьянка, — вмешался доктор, — следовательно, постараемся ее выходить!
— Это ваша работа, доктор, — сказал капитан, улыбнулся и пошел на мостик.
— Ага, — вдруг громко сказал боцман, — вот теперь-то мы и узнаем, почем фунт лиха! Птички, собачки! Теперь мартышки пойдут! Не видали мы беды еще, теперь увидим. Уж я повидал их!
Однако же, его никто не поддержал, потому что все были на стороне доктора, да и обезьянку жалко было.
— Девочка, поднимитесь на мостик, — раздался сверху, с крыла мостика голос старпома.
-Да, Петр Сергеевич, — сказала Дикки, взлетев на мостик.
— Я выношу вам и вашей птице благодарность за бдительность, а заодно прошу извинения за то, что не поверил ей! Это мог быть и человек! — сказал старпом очень серьезно. Он вообще, всегда говорил очень серьезно.
Дикки немножко растерялась, потому что перед ней еще никогда так серьезно не извинялись взрослые, тем более, такие строгие. Выручила, как всегда в неловкую минуту, Ворошка.
— «Кр-расота!» — прокричала она сверху, и Дикки не могла удержаться от улыбки.
— Теперь я всегда буду внимательнее относиться к вашим словам, уважаемая птица! – улыбнувшись неожиданно приятной улыбкой, сказал старпом, обращаясь к Ворошке.
— Кошмар-р» — совсем некстати сказала Ворошка, но все, кто был рядом, засмеялись, как будто ворона сказала что-то смешное.
***
Ночью Дикки приснилось, что она легко, на цыпочках, ходит по узкой планке фальшборта. От Алекса она уже знала, что сплошное ограждение палубы называется фальшборт, а эта самая планка – планширь. Для поддержания равновесия она раскинула руки, и… вдруг, эти руки превратились в огромные белые крылья! Она оттолкнулась и полетела над морем. Летела она так низко над водной поверхностью, что чувствовала брызги на лице. И было такое ощущение счастья и ликования в ее душе, что хотелось петь.
Вдруг, на резком развороте, она задела крылом волну, и вода, словно смола, стала затягивать Дикки, утаскивать под воду. Чувствуя, что захлебывается, Дикки хотела крикнуть, но голос не слушался, ноги не повиновались. Она начала отчаянно барахтаться, и вдруг ухватилось за что-то мягкое. Ворчун! Это был он, поняла Дикки. Ворчун, большой и лохматый… Он прыгнул с корабля в воду, чтобы спасти ее! Дикки вдруг увидела перед собой испуганные лица Кокошкиной, Алекса, матросов и сердитое лицо капитана.
— Достать обоих и списать их на берег! – услышала она его строгий голос, отдающийся гулким эхом, — И больше никаких девочек на корабле! Слышите, никаких девочек! Никаких…
Дикки в ужасе проснулась, чувствуя, как бешено стучит сердце. Это был всего лишь сон! Это все неправда, все понарошку!
-«О, господи, — подумала девочка, — а если бы вчера меня увидел капитан? Он никогда не простил бы мне этого. Списал бы на берег и тогда уж точно — детский дом.
Дикки долго ворочалась, но сон больше не шел. В иллюминатор проникал серый свет, и Дикки поняла, что уже утро, только очень и очень раннее. Ей так захотелось уткнуться в грудь тети Вари, и, может быть, даже поплакать, и чтобы она ее гладила по головке, как раньше гладили мама и бабушка…
Дикки быстро оделась и выскользнула из каюты. Добежав до каюты Кокошкиной, она постучалась, но ответа не услышала. Подергала дверную ручку – заперто. Понятно, подумала Дикки. Она еще спит! Спит и не слышит? Так не бывает! Дикки постучала еще, на этот раз погромче. С верхней палубы спустился матрос. Он делал свой обычный обход по судну.
— Дикки, ты чего тут буянишь с утра пораньше? Не спится, что ли? В это время девочки видят только третий сон. Так что, возвращайся в свою кроватку.
— Тетя Варя не открывает! – встревожено сказала Дикки, — а вчера ей было плохо, может она не может открыть! Давайте дверь сломаем поскорее!
— Ну, ты и придумщица! Чего это ей было плохо, а? Да и видел я уже мадам Какошкину, на камбузе она сейчас. Там, где и полагается быть коку. Кашу, наверное, готовит.
— В такую рань? – поразилась Дикки и, не дождавшись ответа, помчалась на камбуз. Открыв дверь, она увидела Кокошкину, которая, что-то напевая себе под нос, наливала в котел воду.
— Тетя Варечка! Вы тут! – обрадовалась Дикки.
— Ойк, — испуганно оглянулась повариха, — а где же мне еще быть? Я-то здесь, а ты чего в такую рань всполошилась, а? Время-то всего начало шестого! Что-то случилось, солнышко?
— Да это я… Нет, ничего, все нормально. Я просто так. Соскучилась.
— Ох, ты ж, дитятко мое, — Кокошкина вытерла руки о полотенце, подошла к Дикки, молча обняла ее и погладила по голове, — ну что с тобой приключилось, солнышко?
Дикки хотелось расплакаться, но она сдержалась, и вдруг ей в голову пришла неожиданная мысль.
— Теть Варь, а врать нехорошо?
— Конечно, нехорошо. Врать никогда нельзя. Врать это плохо. Так что, говори всю правду. Ну, я тебя слушаю. Что стряслось?- посерьезнела Кокошкина.
— Нет, ну вот, вчера… Вы же соврали капитану, что от жары вам стало плохо и что селедкой отравились. Не было же никакой селедки!
— Почему же соврала? – улыбнулась Кокошкина, — Очень даже не соврала. Живот у меня и сейчас еще болит, да и голова кругом, — Кокошкина даже повертела головой, показывая, каким кругом у нее идет голова. Так что, вроде и не врала я вовсе!
— Ну, а сейчас что делаете? – засмеялась Дикки.
— Так это же я так, самую малость, — согласилась повариха и тихо засмеялась, — такая вот я, значит, врушка!
— Алекс ничего не сказал капитану, и матросы не нажаловались, а ведь, если бы рассказали, меня бы уже с вами тут не было. Меня бы уже точно списали на берег!
— Вот поэтому-то никто ничего и не рассказал, – задумчиво сказала Кокошкина, — понимаешь, Дикки, ты же еще ребенок, а детям присущи шалости. Конечно же, капитан был прав — ребенку здесь, на судне, не место. Однако, девочка, сейчас для всех ты уже не просто ребенок. Ты для всех сейчас — член команды. Ладно, Дикки, давай забудем об этом случае. Как будто его никогда и не было, хорошо?
— Хорошо, теть Варь. Только я после этого случая поняла, что нельзя баловаться на судне. И я не буду, честно-честно! Я, наверное, уже совсем взрослая стала! – Дикки даже выпрямилась и привстала на цыпочки, чтобы быть повыше и выглядеть постарше.
— Ой, ну точно, уже в старушку превратилась! – засмеялась Кокошкина. – Не торопись взрослеть, Дикки. Детство — оно детство и есть. И пусть все идет, как положено. Должно быть у ребенка нормальное детство. В каждом из взрослых остается частица детства. Она не дает нам стареть быстро и позволяет видеть в жизни все самое хорошее. Ну, да об этом тебе рановато еще думать.
-Представляешь, я сегодня встала, — продолжила Кокошкина, — и сразу подумала о тебе. Веришь, сама хотела сразу зайти в твою каюту, чтобы глянуть на тебя.
— Теть Варь, а можно я буду жить в вашей каюте? А то мне иногда снятся страшные сны, и я могу испугаться. Можно, теть Варь, а?
— Ах, ты ж, хитруля! Ну, не знаю, Дикки, не знаю… У меня есть страшная тайна, которая может испугать любого.
— Какая? – сделав круглые глаза, выдохнула Дикки.
— Я храплю во сне, – сокрушенно сказала Кокошкина.
— Ой, теть Варь! Ну и что! У меня бабушка иногда похрапывала, но мне это никогда не мешало! Храпите на здоровье. Я тоже всегда храплю. Честно!
— Ну, вот и ты врушка теперь! – засмеялась Кокошкина, — Ладно, перебирайся ко мне. Оно вместе веселее, да и сны страшные перестанут сниться. И мне спокойней будет, да и веселее.
— А мне сегодня приснилось, что я летаю! – вспомнила девочка, – так здорово было! И крылья такие большие, красивые, белые.
— Это ты растешь, Дикки. Детям часто снится, что они летают. Ну-ка, прислонись к косяку, сейчас твой рост замерим и отметочку сделаем!
Дикки встала у дверного косяка и чуть приподнялась на цыпочки.
— Не жульничать! – сказала Тетя Варя, и обе рассмеялись. Кокошкина карандашиком сделала отметку. Она получилась почти на сантиметр выше той, что они делали раньше.
— Точно, выросла! Была немного меньше! Ну, иди досыпай, а то вон — зеваешь без конца, а мне готовить надо. Сегодня на завтрак винегрет. Я уже наварила все для него, теперь только порезать осталось. К завтраку не проспи. У меня винегрет вкусный!
— А у вас все вкусное, тетя Варя!
Дикки шагнула через комингс и не видела, как Кокошкина перекрестила ее вслед
— Иди с Богом, девочка моя.
Она успела отойти несколько метров от камбуза, когда оттуда донесся истошный крик Кокошкиной и, следом за ним, что-то с грохотом полетело на кафельную палубу камбуза.
Дикки влетела на камбуз и перед ней открылась странная картина. Тетя Варя сидела на палубе, широко расставив ноги. Косынка сдвинулась ей на глаза. Посреди камбуза лежал большой таз и по всей палубе разбросаны вареные овощи – картошка, морковка, свекла. Дикки хотела было спросить, что случилось, но, увидев выпученные глаза Кокошкиной, осеклась. Тут Кокошкина медленно подняла руку и молча указала Дикки на что-то.
Это «что-то» сидело на иллюминаторе. В одной руке была морковка, в другой – картошка. Аппетиту, с которым мартышка, а это была она, поглощала и то и другое, мог бы позавидовать любой!
— Ой, — радостно воскликнула Дикки, — ожила! Тетя Варя, она ожила!
— Это я уже поняла, — странным басом ответила тетя Варя и, кряхтя и сопя, стала собирать разбросанные овощи, — а чем мне прикажете теперь команду кормить, а?
Быстро доев то, что было в руках, обезьянка метнулась вниз и, схватив очередную порцию лакомства почти из-под рук Кокошкиной, так же стремительно вернулась на прежнее место. Кокошкина от неожиданности как-то странно ойкнула и снова уселась, смяв при этом несколько вареных картофелин.
— Да что же это такое творится! – в сердцах закричала она, а Дикки, совершенно неожиданно для себя, расхохоталась. Уж больно смешно выглядели и тетя Варя, сидящая на картошке, и мартышка, которая стремительно поедала лакомство, кося взглядом – что бы еще такое схватить. Кокошкина, взяв в руку картофелину, запустила ее в обезьянку. Снаряд пролетел в нескольких сантиметрах от ее головы. Продолжая жевать, обезьянка, явно недовольная происходящим, оскалилась.
Тетя Варя решила скорректировать огонь и, взяв свеклу, метнула ее. Свекла также улетела в иллюминатор. Обезьянка опять оскалилась и продолжила жевать. Дикки уже просто умирала со смеху.
— Ах, ты так? Ну, тогда держись! – воскликнула тетя Варя и, взяв большую свеклу, прищурила глаз, спокойно прицелилась и с силой бросила снаряд. Выстрел был удачным — обезьянка вместе со свеклой улетела в иллюминатор. Оттуда немедленно раздался какой-то рев и громкий, высокий визг обезьянки. Дикки подбежала к иллюминатору и, вскочив на стол, выглянула. То, что она там увидела, потрясло ее.
На палубе, как всегда на обходе, стоял в белом кителе старпом. На груди его, словно большая рана, сияло свекольное пятно. Взъерошенные волосы с прилипшими кусочками вареного картофеля и царапины на лбу и щеке ясно говорили о том, что цели достигла не только свекла. Сама обидчица сидела на рее и, состроив страшную гримасу, делала угрожающие движения в сторону старпома. В одной руке она продолжала держать большой огрызок морковки. Именно им она и запустила в старпома, когда тот поднял голову и увидел ее. Меткость была поразительной, и морковка попала прямо в глаз старпому. Старпом снова взревел, а обезьянка с громким победным воплем взвилась по снастям куда-то верх.
— Ой, тетя Варя, что теперь бу-удет? — протянула Дикки.
— И что там? — живо поинтересовалась тетя Варя, продолжавшая сидеть на картошке и потому готовая уже к любому удару судьбы.
— Да вот, — давясь от смеха, но пытаясь говорить серьезно, сказала Дикки, — старпом свеклой где-то испачкался. Отстирается, как думаете?
— Отстираю, наверное! — сказала тетя Варя, и обе залились таким безудержным смехом, что старпом услыхал и, держась за глаз, молча взглянул на камбузный иллюминатор. Постояв так, он вдруг широко улыбнулся и пошел к себе в каюту.
Утром по судну поползли слухи. Говорили разное. Но, что бы ни говорили, все крутилось вокруг фактов — большого фиолетового «фингала» под глазом и царапин на лице старпома. Кто-то даже попытался пошутить на этот счет в присутствии тети Вари, но она немедленно пресекла все эти попытки, дав всем понять, что не позволит порочить доброе имя старшего помощника капитана и ее, мадам Кокошкиной. При этом она добавила, что вообще-то, боцман был прав и обезьян на борту порядочного судна быть не должно!
Боцман, присутствующий при этом разговоре, улыбаясь, сказал, что капитан принял решение списать обезьянку при первом же удобном случае на берег.
— А обезьянку-то поставили в известность об этом? А то не знает ничего, носится по мачтам. Того и гляди, еще кого-нибудь поцарапает, – заметил кто-то, и все засмеялись.
— Поставим, — буркнул боцман.
К вечеру Кокошкина вынесла на палубу тарелку с вареными овощами.
— Пусть поест, а то действительно, весь день голодная по мачтам носится. Ведь тварь Божья, как-никак! — сказала она.
— Да она и не голодная вовсе, — сказал матрос, проходящий мимо.
— А кто же ее накормил? – спросила Дикки.
— А это ты у своей Ворошки спроси, она все знает! – засмеялся матрос.
Странно, подумала про себя Дикки, при чем здесь Ворошка? Однако же, подумав так, решила проследить за Ворошкой. Для этого она сбегала в каюту и взяла на полке кепку -бейсболку. Придвинув шезлонг, стоящий у шлюпки, к переборке и села, надвинув на глаза козырек и сделав вид, что задремала.
Ждать долго не пришлось. Ворошка села в паре метров от тарелки и стала медленно прохаживаться, кося одним глазом на Дикки. Убедившись, что все спокойно, она схватила морковку и куда-то полетела. Дикки проследила взглядом ее полет и с изумлением увидела, что Ворошка села на рею, где уже сидела обезьянка! Обезьянка взяла морковку из клюва Ворошки и стала есть. Освободившись от груза, Вороха снова подлетала к тарелке.
— И не стыдно тебе, — тихо, чтобы не спугнуть птицу, сказала Дикки, — вот так вот меня обманывать, а?
— Кар-ркуша хор-рошая! — немедленно сообщила Ворошка.
— Так я и не говорю, что ты плохая, но все равно, обманывать плохо! – строгим тоном сказала Дикки, — Ладно, лети! Корми свою обезьянку, я вовсе и не против! Я даже рада, что ты у меня такая добрая!