На ловца и зверь бежит
По мере разбавления темноты призрачным утренним светом, в комнате становилось видно все больше знакомых с детства деталей. Круглая высокая печь, вмурованная в стену, темным пятном — картинка на стене… Маленькое окошко с задернутой занавеской хорошо выделилось на общем темном фоне. Форточка была открыта, и из нее текла утренняя свежесть. Под легким одеялом, утонув в пуховой перине, так сладко было дремать и не думать ни о чем дневном, тревожном. Наташа лежала на спине, закинув руки за голову и старалась ни о чем не думать. Однако, как показывал весь ее жизненный опыт, такое состояние не могло длиться долго. Так и получилось. Утреннее полусонное блаженство прервала жесткая и наглая в своей неотвратимости мысль.
«Сегодня!» — слово отдалось толчками в висках, напрочь смывая остатки неги и уюта.
Как она не хотела сейчас думать об этом, кто бы знал! Все ее сознание сопротивлялось, все естество становилось на дыбы от мысли, что это – навсегда…
«А зачем же я это делаю? – лихорадочно пронеслось в голове, — Зачем?! Почему я должна куда-то бежать за тридевять земель, от кого-то скрываться? Зачем мне оставлять этот теплый, уютный дом?»
Десятки, а может быть и сотни раз она задавала себе эти вопросы, но ответ на них был один. Не было у нее иного выхода. Выбор сделан, концы обрублены.
«Да? Все уже сделано, все закончено? – не унимался какой-то чертик внутри, — А
если подумать еще раз? Ведь муж, и жили же как-то…»
«Как-то?! – чуть ли не в голос взвилось в ней, — Муж… объелся груш!»
Почему-то вспомнились детские и школьные годы. Наташа никогда не чувствовала себя хорошо среди подружек. И подруг не было. Если появлялась подруга, то быстро отходила, оставив рану в душе. То ли это была зависть, то ли еще что, но от подруг она всегда получала одни только неприятности, да и вечные разговоры о тряпках напрягали. Именно поэтому ближе, чем на вытянутую руку она не позволяла к себе приближаться. Она так чувствовала, так решила и так держала дистанцию. Так было спокойнее. Девчонки это чувствовали и не приближались ближе, чем требовали простые, обычные отношения.
Совсем иначе было с мальчишками – с ними ей было намного интереснее. Нет, определения «пацан в юбке», или «утонченный интеллектуал» никогда к ней не подходили. Но чего стоили их взгляды! Их она ловила всегда, с самого детства. Одни раздражали, зато другие… Она купалась в них, летала и, как ей иногда казалось, светилась от счастья быть такой.
«А какой? — спросила она себя, и тут же сама себе и ответила.
Нет, она никогда не была той золушкой, в которую все влюблялись с первого взгляда, не была она и сладкой куколкой. Совсем наоборот. Гордая, резкая, прямая в своих словах и поступках, даже излишне строгая иногда, а вот, поди ж ты, нравилась такая! Она знала всех, кто вздыхал по ней. Были ребята и постарше, и помладше. Кто-то пытался завладеть ее вниманием открыто, напористо, и она мастерски, словно тореро с красным плащом на арене, уворачивалась от них, пропуская мимо, но ей нравился этот невидимый вихрь от перегретых парней, обдававших ее жаром молодых, нерастраченных гормонов. Такие парни не всегда были приятны ей, но неизменно интересны. Другие обожали тайно, краснея и опуская глаза при ее приближении. Эти ей нравились тем, что особо не беспокоили, однако всерьез она их не воспринимала никогда.
Тот, ставший ее первым, главным мужчиной, был среди первых. Высокий, жилистый, сильный, он завораживал, манил, присушивал… Легко разбросав всех соперников, он точно и недвусмысленно дал понять, что вариантов у нее больше нет, они закончились с его приходом. И она полетела. Летела, закрыв глаза и уши, чтобы не видеть то, что было видно и не слышать то, что говорили. Словно бабочка на огонь, неслась она, вполне понимая, что делает, но не делать этого уже не могла.
Шло время, проходили месяцы, даже годы. Были прекрасные минуты, дни, но было и другое. Мутные волны его буйной, неукротимой, ни на чем не основанной ревности постепенно перерастали во что-то более тяжелое. Скандалы за скандалами, ссоры и примирения. Один из таких вечеров закончился тем, что он впервые поднял на нее руку. Потом были раскаяния, слезы, уверения в том, что такое больше никогда… Однако вскоре все повторилось и это стало обычным. Все пошло как по накатанному порочному кругу, в который постепенно стали вплетаться все новые и новые краски.
Муж часто приходил домой поздно, под хмельком и вскоре потерял работу. Это еще больше обозлило его, обострив все реакции и поступки. Наташа металась в поисках выхода, пытаясь понять, как ему помочь, но однажды увидела его с другой женщиной. Она сразу поняла, что это не случайная встреча со знакомой. Еще она поняла, что это – то, что рано или поздно должно было произойти. Она давно уже чувствовала, но не позволяла себе признать, что муж ей изменял. Вспомнились давно уже известные ей слова о том, что если мужчина ревнует «на ровном месте», то это означает, что он сам изменяет. Не верила, не могла она в такое поверить. Пришлось.
Поговорили. Закончилось все его упреками, слезами, уговорами и клятвами. Сдалась. А потом были тяжелые, убивающие признаки, которые видела сама, да слова знакомых, намекавших на то, что он уже живет на две семьи.
Она понимала, что все это правда, но что делать – не знала. И тогда случилось то, что случилось – первая беременность и аборт. Все случилось быстро и на сильнейших эмоциях. Она не хотела вспоминать об этом, но забыть случившееся оказалось слишком трудно, да и просто невозможно. Жизнь воем сирены «скорой» напомнила об этом уже через полгода. Тяжкие, в боли, метаниях и страхе, несколько дней, а затем острое, словно выстрел заключение старого профессора – внематочная беременность. Операция, трудно отходила от наркоза. Самое тяжкое ожидало тогда, когда все, как ей казалось, уже осталось позади. При выписке лечащий врач сказала, глядя в пол, что шансов на беременность и рождение ребенка в будущем практически нет.
Она вздохнула и, приподнявшись на локте, сдвинула занавеску. На дворе было уже почти светло. Две синички распелись на большой, раскидистой груше.
Вспоминать дальше было совсем уж тяжело. Не таясь, открыто, муж жил на две семьи. Там у него родилась девочка. Однако уход от него оказался невозможным. Нет, не потому что по-прежнему его любила. Он не отпускал. Опускаясь все больше и больше, продолжая двойную жизнь, он настаивал, что не может жить без нее. При этом он угрожал расправой, если она уйдет, и угрозы эти были очень реальны. Уж она-то об этом хорошо знала.
В отличие от личной, внешняя ее жизнь была светла и как бы зеркальна внутренней. Наташа прекрасно работала и это замечалось. Вечно ее куда-то выдвигали, что-то предлагали. Постепенно, она внутренне поднялась настолько, что стала понемногу выходить из замкнутого круга, поднимать голову и, как бы со стороны, смотреть на свою жизнь. В один прекрасный день собрала она нехитрые пожитки и ушла к родителям. Дальше так все не могло продолжаться.
Он не оставлял ее, раз за разом появляясь и угрожая. Это становилось опасным, поскольку по его воспаленным красным глазам с расширенными зрачками она поняла, что он уже не обходился одной только водкой…
Говорят же, что на ловца и зверь бежит. В самую трудную минуту обязательно появится шанс, протянется чья-то рука помощи. Так и случилось. Это была Лена, девочка из детства. Наташа ничего не знала о ней. После школы она уехала куда-то и вот, появилась и зашла в гости.
— Наташка, а чего ты, собственно, ждешь? — спросила Лена, наливая в фужеры какой-то вкусный иностранный напиток, — Он же не даст тебе жизни, а то и вообще прибьет когда-нибудь. Ты что, не понимаешь этого? Да он же всегда таким был, это только ты одна не видела этого!
— И что мне делать?
— Как это, что? Уезжать тебе срочно нужно!
— Куда? На Луну?
— Почему на Луну? Что, во всех других местах ты уже была? Слушай, Натка, а ведь у меня неплохая мысль родилась! А поехали со мной, а?
— Это куда?
— А на Дальний Восток!
— Ага, там меня еще не было…
— Та-ак… Посмотри на меня внимательно. Что ты видишь перед собой?
— Да тебя, тебя я вижу, — засмеялась Наташа.
— Нет, ты посмотри внимательно. Как я одета, как обута, как накрашена, какой блеск в глазах, видишь?
— Да вижу, вижу! – рассмеялась Наташа, — Хороша!
— А знаешь, почему я такая?
— И почему же?
-А потому, что работаю на море, за границу хожу! И, чтобы ты знала, на судах водится неимоверное количество полудиких мужчин, которые по сути своей — совсем как беспризорные дети. Пригрей их, приласкай немножко, и они душу тебе отдадут!
— Ой, Ленка, ну ты скажешь! У них же жены, дети на берегу, о каких беспризорных ты говоришь?!
— Так. С тобой нельзя разговаривать просто так. Тебя надо учить! — наливая в очередной раз, сказала Лена, — Знаешь, как на этот счет на флоте говорят?
— И как же?
— Жена не стена – подвинется!
— Нет, Лен, я такое не понимаю, не принимаю и никогда не сделаю. Связь с женатым – это не для меня. Так что…
— Да ладно тебе! Не парься ты так. Женатый, не женатый — какая разница-то? Мужик – он и есть мужик, с ошейником или без ошейника. А в море он становится совсем слабым – его можно голыми руками брать! А вообще, все они гады, но так хоть польза какая-то!
Наташа видела, что Ленка сильно опьянела, и дальнейшая беседа с ней была уже не совсем приятна. Благо, жила она недалеко, и Наташа проводила ее. Вернувшись, легла и долго не могла заснуть. Лежала и, глядя в темноту, думала над тем, что сказала гостья. Она прекрасно понимала, что если отбросить ерунду, которую Ленка несла про мужиков, то остается кое-что такое, о чем стоит подумать.
Через несколько дней Лена снова пришла, но на этот раз пили только чай. Наташа к тому моменту успокоилась и сама себе внушила, что все сказанное тогда было лишь пьяным трепом. Действительность поправила ее.
Они спокойно болтали о чем-то незначительном, когда в окно влетел камень, пробив два стекла. Это был он, ее «благоверный». Если бы не отец, ковырявшийся в сарае, то неизвестно, чем бы все кончилось. Он выбежал с топором в руке, и весь его вид говорил о том, что все попытки проникнуть в дом будут пресечены.
— Ладно, — покачиваясь и держась обеими руками за калитку, сказал нападавший, — я уйду, но вы стерегите свою сучку покрепче, потому что я все равно достану ее, и тогда посмотрим, успеет ли кто с топором на выручку прийти!
— Вот тебе и иллюстрации к моим словам, — прижав к себе и гладя по спине плачущую Наташу, приговаривала Лена, — не всегда рядом отец будет… Думай, хорошо думай!
«А что я, собственно, теряю?» — успокаиваясь, подумала Наташа.
Отец зашел в комнату, присел на диван и, глядя на дочь, покачал головой.
— Нет, доча, тикать тебе надо. Не отстанет он от тебя.
— Так ото ж и я ей говорю! – взвилась Ленка, — Отпустите Натку со мной во Владивосток, там никто не найдет!
— Куда? Во Владивосто-ок? – удивленно протянул отец.
— Ну да, я там живу, в моря хожу и вот она я, перед вами, — жива, здорова и жизни радуюсь!
— Да, хороший город, очень хороший. Знаю.
— А вы что, там бывали?
— А как же, служил там в войну, целых десять лет, на подводной лодке. Так что, знаю его. Голубинка, Чуркин…Есть что вспомнить!
— Здорово! Так как, отпустите?
— Это ты ее спрашивай, захочет ли она сама туда ехать.
— И что, если захочу — отпустите? – спросила Наташа, с удивлением глядя на отца. Она ожидала совсем другой реакции, поскольку отец не раз высказывался о том, что думает по поводу женщин, работающих на судах.
— Я отпущу, потому что не вижу иного выхода для тебя. С матерью будет посложнее.
— А как же насчет того, что я буду работать на море? Ты же сам говорил…
— Мало ли, что я говорил? – вставая, прервал ее отец, — Каждый сам свою жизнь строит. В грязи можно вываляться где угодно, в том числе и живя здесь. Думаю, я вполне нормально воспитал свою дочь, чтобы доверять ей.
— Спасибо, папа, — Наташа встала и обняла отца.
— А что тебе терять, дочка? Мы никуда не денемся, здесь все и будем ждать тебя. Будешь писать нам, да навестишь когда-никогда.
Вечером состоялся разговор с матерью. Она была против и весь вечер ходила с мокрыми глазами. Поздним вечером Наташа слышала, как они с отцом ожесточенно шептались в своей комнате. Наутро мать, разбудив Наташу, долго сидела на стуле, молча глядя, как дочь застилает постель, расчесывает свои густые длинные волосы.
— Ладно, доченька, — тихо сказала она наконец, — езжай, раз уж так случилось, что нельзя иначе.
— Страшно мне, мама…
— А ты, доченька, не бойся. Везде люди живут. И там тоже. Помогут. Да и чего бояться? Это же не война. Нас с сестрой в Германию увозили совсем молоденькими. Вот, где страшно-то было. Так и там попали к таким, которые хорошо относились к нам, хоть и за людей не считали. Ты, дочка, будь сама человеком, а там — Бог поможет.
И закрутилось все, словно в вихре. Подала Наташа документы на развод. Лена помогла созвониться с пароходством и там, выслушав ее ответы на вопросы, сказали, что она может приезжать. Билеты, сборы, разговоры, мысли, и все это время отъезд был где-то впереди. Он существовал в недосягаемых «через неделю», «послезавтра», «завтра», но сегодня все было иначе. Сегодня это было как приговор. Наташа понимала, что если все случится сегодня, то ни изменить, ни поправить уже ничего не получится.
«На то, чтобы отменить все, оставить без изменений мою жизнь, осталось пять часов», — подумала она, взглянув на будильник. До звонка оставалось несколько минут. Нажав на кнопку, встала и стала заправлять постель.
«В последний раз», — мелькнуло в голове, но она тут же отмахнулась от этой глупости, ведь никто не сможет помешать ей возвращаться сюда, а может быть и совсем вернуться, если так жизнь повернется.
В аэропорту Ленка тарахтела без умолку. Наташа. напротив, была спокойна и, если бы не мать с покрасневшими глазами и смятым, насквозь мокрым, платочком в руке, то со стороны можно было бы подумать, что уезжает она ненадолго, куда-нибудь на отдых, а не в даль немыслимую. На всю жизнь. Почему-то, каким-то чутьем она знала это. Возврата не будет. Это – навсегда.
«Еду. А живут ли там люди? – подумалось ей, — Мало ли, что в газетах пишут, да Ленка рассказывает! Вот прилечу, а там – тайга дикая и медведи бродят…»
Тряхнув головой, она отбросила эти глупые мысли и подошла к отцу. Он стоял чуть поодаль и курил.
— Все, папа, сейчас уже регистрацию закончат, на посадку позовут, — сказала она, обнимая отца.
— Да, дочка, тебе надо уже идти, — отец прижал ее к себе и вдруг горячо зашептал в ухо, — ничего не бойся, все будет хорошо! Ты не думай, не все мужики такие, как твой… Ты же ничего не знаешь! Зацепилась за одного и все… Ты обязательно увидишь, дочка, какие бывают мужчины, как они любить могут! Конечно, не думаю, что с твоей бедой получится тебе замуж выйти, но ты об этом не думай! Ты живи сама, живи для себя, как тебе твоя совесть покажет, а там – как Бог даст. И будь счастлива, доченька!
Это неожиданное напутствие отца стало последней каплей, и Наташа расплакалась. Однако слезы ушли быстро. На душе стало легче.
Самолет оторвался от бетонной полосы и помчал ее в неведомые края, в новую жизнь. Что-то она сулит? Беды и боль или покой и радость? А может быть всего понемножку?
«Скорее всего, так. Поживем — увидим», — решила Наташа, расстегнула привязной ремень и закрыла глаза, пытаясь расслабиться после взлетного напряжения.
«И это я что, совсем свободная сейчас? Совсем — присовсем? И никакой на меня управы нет в обозримом пространстве? — неожиданно весело подумала Наташа, не открывая глаз, сладко потянулась и улыбнулась.
— И чего это мы так улыбаемся, а? – спросила Ленка.
— А что, не могу? Плакать вечно, что ли?
— Еще как можешь! — серьезно сказала Ленка
— Вот, я и улыбаюсь!
— Угу, — буркнула Ленка и, внимательно взглянув в улыбающиеся Наташины глаза, одобрительно похлопала ее по коленке.
***
— Значит, девонька, решила поработать на флоте? И что же мы с тобой делать-то будем? Вязальщиц, мотальщиц, крутильщиц, вертельщиц и прочих подобных специальностей на флоте нет. Правда, нужно признать, что те, что есть — невесть какие сложные. Направить, что ли, тебя на грузовые суда или…
— Или! – твердо сказала Наташа, следуя настойчивым напутствиям Ленки, панически боявшейся грузовых судов, правда так и не объяснившей, почему.
— Ишь ты, бойкая какая! – с восхищением глянул на нее инспектор отдела кадров, просматривающий только что заполненные Наташей анкеты, — А, впрочем, наверное ты и права! А давай-ка, мы с тобой подучимся чуток, да? Пойдешь на курсы. Минут через десять зайдешь в десятый кабинет на втором этаже. Там и будет твоя судьба, окончательно оформишься и дальше пойдешь. Согласна?
— Да, только мне жить…
— Иди, милая, иди! Видишь, сколько народа у двери толпится? Все они ждут, когда ты меня освободишь. Теперь десятый кабинет станет твоей местной родиной. Все свои вопросы задашь там. У них тебе и мамы, и папы найдутся по всем вопросам. Понятно? Вижу, что понятно.Тогда желаю всего самого доброго!
Ровно через десять минут она стояла у кабинета номер десять. На двери висела табличка «Пассажирский флот».
— Ага, вижу, — внимательно посмотрев на нее и выбрав из стопки тоненькую папку с надписью «Личное дело», сказал мужчина средних лет, сидящий за столом, слева у окна,- присаживайтесь.
— Жить есть где? — спросил через пару минут, закрыв папку.
— Нет, — ответила Наташа.
— Тогда погуляй чуток, я тебе направления выпишу на медкомиссию, в общежитие и на учебу. Там месячишко и поучишься, пока судно не вернется из круиза.
Общежитие находилось далеко, за городом. На автобусе выходило около часа пути, и Наташа поняла, что привычка вставать в пять утра, чтобы попасть к началу смены на фабрике, будет очень кстати.
Полная женщина на вахте глянула в поданную Наташей бумажку и назвала номер комнаты.
— Иди, милая, отдыхай. У нас хорошо, спокойно. Народ веселый и радушный, тебе понравится здесь.
Наташа открыла дверь с указанным номером и замерла.
«Вот и началось… испытание», — подумала она, мгновенно вспомнив отца.
В комнате было четыре кровати и небольшой стол в центре с нехитрыми магазинскими закусками, начатой бутылкой водки и гранеными стаканами. Бутылка явно была уже не первой. Об этом говорил густой, насыщенный запахами спиртного и закуски воздух в комнате, да блестящие глаза участников — трех молодых, лет двадцати, девчонок и стольких же парней постарше, сидевших на кроватях.
— Ой, кто к нам прибыл, — немедленно отреагировал парень, сидевший ближе к двери, — проходи, садись, будь как дома!
Он встал, взял из рук Наташи чемодан и указал на место за столом.
— Да нет, спасибо… — сжавшись внутренне в комок, сказала Наташа, — я так понимаю, что одна из этих кроватей – моя?
— Твоя, твоя! — немного с вызовом ответила черноволосая, пухленькая девушка в ярком сарафане, протягивая стакан, — Ты сначала прими немного с нами за знакомство, а потом разберемся, что здесь чье. Я – Тамара.
За ней представились остальные.
— Меня зовут Наташа. Но пить не буду.
— А чего так?
— Не хочу.
— С нами или вообще?
— Пока вообще, а там – посмотрим.
— Ишь, какая девушка строгая у нас появилась! — нараспев произнес один из парней и попытался приобнять Наташу, дохнув перегаром, — А может, все же уважишь нас?
— Нет, не уважу. Не привыкла с незнакомыми людьми пить водку. — Наташа сбросила его руку, встала и пошла к выходу, — Я через час-полтора вернусь. Проветрите здесь, пожалуйста, а то спать плохо будет. Закрыв за собой дверь, Наташа замерла. Сердце сильно стучало, отдаваясь в висках. Что это было – раздражение или страх? Она не знала.
«Вот такое начало… И что мне было делать? Сесть с ними и пить? – лихорадочно соображала она, — Ну, уж нет! Сначала стаканчики, потом ручки и так далее. Не готова я к такому!»
— Да-а, девки, кончилась наша вольная жизнь! – донеслось через закрытую дверь, — Я знаю таких. Палкой не перешибешь, ежели упрутся!
— И что теперь, жизнь закончилась, что ли? Нам что, нечем больше заняться, кроме как обсуждать, как подстроиться под новенькую?! А наливать-то будет кто-нибудь?– ответил ей мужской голос.
Наташа не стала ждать, что ему ответят. На дворе было светло и тепло.
«Совсем не по-июньски», — подумала было она, но тут же сама себе возразила, что это там, откуда она приехала, сейчас жара, а здесь…
Море, как же она хотела к морю! Не в порт, который видела со стороны вокзала и пароходства, а к воде, чтобы посмотреть и потрогать! Со слов Петровны, женщины на вахте, нужно было идти «дорогой, по над забором, потом вправо и — до упора». К удивлению, идти пришлось всего-то минут пять – семь. Перед Наташей открылась небольшая железнодорожная станция, высокий перрон с виадуком и прямо за ними – пляж и оно, сине-зеленое море, от которого шел сильный, насыщенный запах. Боже, какой это был запах! Она жадно вдыхала его, стараясь надышаться. Перейдя через пути, Наташа ступила на мягкий золотистый песок. Даже через туфли чувствовалось, какой он теплый.
Наслаждаясь звуком мягко накатывающейся на песок воды и слабым, теплым, успокаивающим ветерком, Наташа брела вдоль линии, разделяющей влажный и сухой песок. Перед ней тянулся бесконечный, правда не очень широкий, пляж. Людей на нем было совсем немного. Никто не купался. Наташа сняла туфли, наклонилась и потрогала очередную накатившую волну. Вода оказалась довольно прохладной. Стало понятно, почему народ не купается.
«А с виду теплая!» — подумала Наташа и поднесла мокрые пальцы к губам. Вода была очень соленая, даже горьковатая.
Сначала она решила насобирать красивых ракушек, чтобы послать их туда, домой, однако вскоре поняла, что их на пляже столько, что и смысла собирать нет. Да и этого ли от нее ждут там, дома?
Время пролетело очень быстро. Уже довольно основательно стемнело, когда Наташа вернулась в общежитие.
— Нагулялась? – спросила Петровна, приветливо улыбаясь.
— Нагулялась!
— Впервые здесь? Нравится?
— Море — точно, очень нравится, а об остальном рано еще говорить.
— Ну, вот и ладно. Иди, там уже все прибрано, — заговорщицки тихо сказала Петровна.
— Чайку захочешь – подходи, у меня вкусный, только заварила на ночь, — добавила она, подавая Наташе ключ.
В комнате действительно, было чисто и из открытого окна веяло свежестью. За чаем Петровна объяснила, что совсем не имеет смысла ездить на автобусе, потому что электричкой и быстрее, и удобнее. Так в дальнейшем Наташа и поступала.
Соседки так до утра и не появились, и Наташа спокойно спала ночь. Заснула сразу, совершенно обессиленная прогулкой, наложившейся весомой добавкой к сильнейшей усталости от разницы во времени в целых семь часов с домом.
На следующее утро, воспользовавшись схемой, нарисованной инспектором, Наташа нашла нужный адрес. Это было совсем небольшое, очевидно старое здание. У двери была не очень гармонирующая с общим видом строения многозначительная, даже несколько амбициозная вывеска «Учебно-курсовой комбинат Дальневосточного морского пароходства». Улыбнувшись, вошла.
Небольшой коридор со старыми, истертыми и немилосердно скрипящими полами, да пять дверей.
«Как-то не очень солидно для комбината!» — мысленно улыбнулась она.
— Вы на курсы? — выглянула из открывшейся двери с табличкой «Преподавательская» симпатичная женщина.
— Да.
— Официанток или номерных?
— Не знаю…
— Вот так приехали! А в отделе кадров были?
— Конечно, вот направление.
— Так здесь же все написано – курсы официантов! Проходите сюда, я вас запишу.
Их было пятнадцать человек. Отовсюду. По ним можно было изучать географию страны. Занятия начались сразу и серьезно. Калейдоскопом мелькали дни, наполненные с утра до вечера занятиями. Преподаватели перегружали девчонок, стараясь в стремлении дать максимум знаний за такое короткое время, а темы занятий были великолепны! Чего только стоили такие, как международный этикет, полная сервировка, общение с клиентом, английский язык и многое, многое другое. Главное – их учили обслуживанию на пассажирском судне, работающем с иностранцами. Учеба была в радость, и время пролетало очень быстро.
В общежитии многое напрягало. Прежде всего, доставали ежевечерние пьянки. То в одной, то в другой комнате. Наташа так и не привыкла к этому. Постоянные приглашения, даже настойчивые требования выпить с ними и пугали, и раздражали. Тут-то и сказалась ее резкая натура. Решительно, по-кошачьи выпустив коготки, она «фыркнула» раз — другой, потребовав отстать от нее. Все и отстали, отделив ее от «компании». Она осталась одна, но это не мешало и даже радовало. Через неделю началась практика — вечерняя работа в городском ресторане. Смертельно уставшая, Наташа приезжала с практики с сумками, набитыми всякой ресторанной снедью, в изобилии остававшейся на кухне. Вечно голодные жители общежития с восторгом принимали дары. Девчонки и парни больше не трогали ее, не проявляли враждебности. Равновесие было восстановлено, а вернее — куплено.
Все когда-то заканчивается, закончилась и учеба. Получив «корочку» с одними пятерками, Наташа снова постучала в дверь кабинета номер десять.
— Ага, вот ты и прибыла, красавица,- весело приветствовал ее инспектор, указывая на стул, — как раз ты мне и нужна сегодня! И что, не расхотелось работать-то?
— Нет, не расхотелось. Готова, — ответила Наташа, подавая документ об окончании курсов.
— Знаю, знаю о твоих успехах. О тебе хорошо на курсах отзываются. А в общежитии как? Небось, заклевали? — спросил он, внимательно глядя Наташе в глаза.
— Нет, не заклевали, — твердо ответила Наташа, — все там нормально.
— Вот и молодец! Я почему-то так и подумал сразу, как увидел… — начал было он, но прервал фразу и протянул ей листок, — теперь двигай в контору капитана порта, оформляй паспорт моряка. Получишь – сразу сюда. Дел тебе много еще предстоит, а времени почти нет. Судно твое через три дня подойдет.
— А какое? – спросила Наташа.
«Байкал». Знаешь такое?
— Нет.
— Ничего, пока бегать будешь – все разузнаешь. Все, все, некогда мне — видишь, сколько людей сегодня? Вперед, девочка, вперед! Волка ноги кормят!
Суета, суета и еще раз суета. Так можно было охарактеризовать происходившее с Наташей те два дня, что предшествовали окончанию вступительного в эту новую, пока непонятную и несколько пугающую жизнь, периода.
Получив немного денег, причитавшихся ей, как выяснилось, за этот месяц, Наташа зашла в центральный гастроном и накупила всякой вкусной всячины, а еще взяла по бутылке вина и коньяка.
Словно специально, к случаю, все девчонки, жившие к тому моменту в общежитии, оказались на месте. Предложения собраться ожидали от кого угодно, но только не от нее.
Стол был великолепен, насколько это возможно в условиях общежития. Петровна, дежурившая в тот день, выдала Наташе тарелки, вилки и даже видавшие виды граненые стопки.
Собрались шесть человек. Ребят Наташа не приглашала. Все шло так, как оно и идет обычно на таких девичьих посиделках. Сначала поздравляли, выпили за здоровье, за будущую работу, за родителей, а потом пошел обычный треп о жизни. Наташа говорила мало, больше слушала. Что больше всего поразило ее, почти всех этих женщин привело на флот что-то такое, что сделало невыносимой жизнь дома, с родителями или с мужем. У двоих были оставленные на попечение родителей дети, по которым они очень тосковали.
«Они не на море пришли, а от берега ушли, — подумала Наташа и горестно усмехнулась про себя, – Как и я сама!»
Лишь одна из них, молодая, шумная Маринка в любую минуту готова была бежать на край света, если там ждали развлечения. Только она, если верить ее словам, пришла сюда для того, чтобы мир посмотреть и мужа найти «нормального, а не козла-пьяницу», как она определила.
Выпив немного, Наташа заскучала. Эти разговоры немного утомляли. Спасло то, что спиртное вскоре кончилось, а от «продолжения банкета», на котором особенно настаивала молодая, Наташа отказалась.
— Мне завтра утром на судно. Только не хватало с перепоя заявиться на новую работу!
Со скрипом, но все согласились и приняли предложение Петровны всем вместе убрать все и попить чаек с «Птичьим молоком», коробку которого Наташа сунула Петровне в стол.
— Петровна, Я же это вам подарила к чаю!
— Ну, так что же? Вот, я сейчас вместе с вами и поем конфеток-то.
Постепенно, все пришли в тихое, благостное состояние, с удовольствием пили душистый чай, заваренный Петровной по ведомой только ей секретной технологии, лениво перебрасываясь короткими фразами.
— А знаете, девоньки, — прервала вдруг Петровна длинную паузу, — ведь я тоже в моря ходила. И не всегда такой развалиной, как сейчас, была. Как вы, тонкой да звонкой порхала по свету. Ох, и любили же меня мужики-то!
— А ты их, Петровна? Тоже, небось, не пропускала?
— Что значит, не пропускала? Это ты, сверестёлка, не пропускаешь, наверное, а я девушка серьезная, порядочная была и абы кого не допускала к себе. Сейчас вспоминаю и даже сама себе завидую иногда, какие мужчины были в моей жизни!
— И куда ж они подевались-то, все твои мужчины? — не унималась молодая.
— А туда же, куда и все тогда. Кого война унесла, кого жизнь послевоенная уже добила, а кого и море забрало.
— У-у, так это же сто лет назад уже было!
— Это для тебя сто лет, а для меня – как вчера.
— А потом, потом-то что, не было больше мужчин у тебя, Петровна?
— Почему не было? Были, правда немного. Всего-то два. Один – муж мой, Василий Степанович, а другой – сынок, Петенька. Нет их обоих уже, море разом забрало. Одна живу вот уж больше десяти лет.
Все затихли, переживая и как бы примеряя на себя сказанное Петровной.
— И что приуныли, красавицы? Живете – и живите себе, радуясь каждой минутке! Только, девки, послушайте, что я вам скажу. Не разменивайтесь. Любите настоящих мужиков. Не все те, что в штанах – мужики, далеко не все.
— А отличить-то как? Таблички нет на них.
— А этого никто не подскажет. Сама понять должна, а не поймешь, станешь козочкой прыгать от одного к другому – на самой табличка появится! А избавиться от нее ох, как трудно будет. Вот так-то, милые.
— Петровна, а как ты думаешь, выйдем мы замуж или нет? — спросила вдруг Оксана, соседка по комнате, указав рукой на всех сидящих за столом.
— Вот так вопросик ты задала! Я тебе что, гадалка? А впрочем, об одной могу сказать, — Петровна указала пальцем на Наташу, — эта точно выйдет, да не просто выйдет, а не меньше, чем за капитана!
Все рассмеялись, но Петровна, улыбаясь, продолжила.
— И не смейтесь! Я в этом общежитии столько уже всего перевидала, со столькими чай, да и не только его, пила, что многое вижу и понимаю. Разные приходят сюда, на море, а судьба вроде бы как одна. Одну тайну скажу вам, девоньки, наблюдение свое. Ежели за полтора-два года не выйдет замуж – все, уж не найдет мужа на море. Либо уходить ей с морей нужно, либо принимать судьбу как есть.
— Это что же, испытательный срок такой, что ли? – спросила Марина, — и кто ж его установил?
— А жизнь сама и установила.
— Ерунда все это, — неожиданно резко сказала молчавшая до этого Тамара, — когда сама захочу, тогда и выйду замуж. И спрашивать никого не буду. Кого выберу, тот и будет моим.
— Ох, дай-то тебе Бог… — тихо сказала Петровна, — не расшибиться.
— А что Бог? Сама все решу, сама со всем справлюсь и устрою так, как мне это нужно будет. Мужики – те же дети, просто уметь нужно с ними обращаться, а уж я-то знаю, как это делается.
Петровна только укоризненно покачала головой, но спорить не стала. Отвернувшись от явно готовой к полемике на эту тему Тамары, она вновь указала на Наташу.
— А ты обещай мне, что позовешь на свадьбу! Обещаешь? И смотри, я долго ждать не могу, потому как со здоровьем-то совсем худо уже. Так обещаешь? Не слышу!
— Да обещаю, обещаю же! — со смехом отвечала Наташа, удивленно глядя в серьезные глаза улыбающейся Петровны.
***
Холодная апрельская морось и густой утренний туман встретили молодого мужчину, нервно открывшего дверь одного из подъездов большущего дома — общежития с клетушками «гостинного типа», в которых жили моряки, их жены, подруги и, конечно же, дети. Дом жил бурной жизнью, в нем постоянно что-то происходило. Такого нет в обычных многоквартирных домах, существующих тихим, незаметным и несколько даже пуританским на вид, обособленным мирком.
Конечно же, там тоже что-то происходило, но это «что-то» тщательно пряталось от посторонних глаз и ушей. Лишь изредка прорывались сквозь тонкую стену или раскрытую форточку сердитый крик, а то и нескромный ночной стон, детский плач или смех празднующей что-то компании. Прорвался и снова затих, почти никем не замеченный.
«Гостинка» жила совсем иначе. Здесь все было обращено наружу – и радости, и горести. Все на виду, красивое и уродливое. По особым признакам все знали, у кого муж пришел с морей, а у кого ушел. По-разному выглядели эти признаки. У кого-то громко, по-русски бесшабашно «гуляли» по приходу, а у кто-то это начиналось с уходом… Все было в этих домах. Жили в них и святые, и грешники.
Все жильцы таких «гостинок» имели свои принципы и способы жить, причины и поводы к тому или иному поведению, но объединяло их одно – они или сами большую часть времени жили в море, или же жили с теми, кто большую часть жизни проводит в море. В квартирах этих постоянно присутствовала радость и смертельная тоска, подвиг и падение, надежда и отчаяние. Эйфория от встреч и сладость «внеочередных медовых месяцев», постепенно переходили в тягость совместного нахождения на площади в девять — тринадцать квадратных метров. Возникали почти неизбежные при этом ссоры, скандалы и прочие эмоциональные всплески.
Постепенно, шаг за шагом, эта взаимная усталость людей, привыкших любить друг друга на расстоянии, доходила до крайней степени – безразличия. Чувства и страсти постепенно переплетались и завязывались в немыслимые узлы, отличающиеся от морских тем, что их почти невозможно быстро развязать, потянув за какой-то конец. Именно поэтому, зачастую их рубили. Или сразу, или после нескольких неудачных попыток развязать. Делали это не все. Слово «любовь» в «гостинках» мало кто произносил, но именно она и определяла, что будет дальше. Конечно же, в том случае, если эта любовь была.
Рано или поздно, но совершенно неминуемо в домах моряков наступал особый момент под названием «последний вечер». Все жены моряков знают, что мужа нельзя отпускать в долгий рейс с тяжелым сердцем. Это может плохо закончится и для него, и для нее.
Михаил понимал, что если не все, то что-то очень важное ушло, не стало в их жизни того, что называется семьей. Он отошел на несколько метров от дома, повернулся и прошелся глазами по окнам четвертого этажа. В ярко светящемся квадрате окна была она, жена. Медленно двигая раскрытой ладошкой, она посылала ему свое «Пока!»
Михаил не видел лица, но был уверен в том, что на нем нет ни тени улыбки, ни малейшего признака близких слез. Махнув в ответ рукой, решительно шагнул в темноту.
«Господи, — подумал он, — неужели так будет всегда в моей жизни? Неужели же никогда…»
На этом мысль оборвалась. Она всегда обрывалась на этом месте. Если бы кто-нибудь спросил, что он имел в виду, Михаил вряд ли сумел бы это сформулировать. А может быть и сформулировал бы, но никто не спрашивал, и поэтому Михаил сразу же отключился от дома.
Всеми мыслями он был уже на судне. Судовые проблемы беспокоили, требовали осмысления и принятия решений. Дом с его проблемами, несуразностями и мелочами остался за спиной. О нем и обо всем, с ним связанным, он подумает потом, в море. Для этого у него будет много, даже слишком много времени. В душные бессонные ночи он будет вспоминать, вновь переживать и анализировать все, до самых мельчайших подробностей, а сейчас – работа и только работа!
В свои неполные тридцать лет Михаил работал старпомом уже пятый год. Вполне достаточно для того, чтобы понять суть этой должности. С одной стороны, это уже серьезная фигура на шахматной доске судовой жизни, а с другой – все еще помощник, хоть и старший. Зона его интересов и ответственности простиралась от киля до клотика, от форштевня до ахтерштевня. Все было важно, и за все болела душа, но особенно – за экипаж. Сменился повар – проблема. Как будет кормить экипаж, как сойдется характером со своенравным артельщиком? Уборщица ленится – ему, молодому мужчине, нужно читать мораль сорокалетней женщине… На судне нет доктора – все болячки несут к нему, к старпому. Обязан он при отсутствии доктора нести эту обязанность. А кто его учил? Кто придумал, что несколько часов инструктажа дают права и знания, достаточные для чтобы, лечить людей? На палубе беспорядок? Трюмные закрытия подтекают? Канатные ящики давно не чищены? Полушубки и валенки для вахты новые пора заказывать? Боцманские это дела, а он стал частенько к рюмочке прикладываться, надо бы поговорить с ним.
Проблемы, вопросы – нет им конца для старпома. Ну, да Михаил уже привык, решал все спокойно, без суеты, и даже пугался чуточку, если утром, когда боцман поднимался на мостик, чтобы обсудить с ним предстоящие на день дела, не было проблем.
Все было хорошо, работай себе и не тужи, но вот не очень-то ладилось у него с капитаном. По крайней мере, до отпуска… Это напрягало.
— Привет, Михаил Иванович! – приветствовал второй на трапе, — с выходом! Как отдохнулось?
— Привет, Сергей Петрович. Нормально отдохнулось. А вы как без меня? Не поломали пароход?
— Да ничего, справились. Сменщик ваш, правда, больно уж въедлив, в любую дырку нос свой…
— Так и надо! Чтобы служба медом не казалась, а то разбаловал я вас. Глядите, разозлюсь – мало не покажется!
— Да ладно, — засмеялся второй, — мы это переживем! Он у себя, кстати.
— Ясно. Мастер на борту?
— Нет, к двадцати обещал быть. Погрузку к нулю закончат. К утру уйдем, наверное.
— Третий новый?
— Да, но опытный – на машинке неплохо стучит.
— Это хорошо. А еще что нового?
— Повариха новая.
— Да? И как?
— Да ничего, пока нравится. Вкусно готовит, толстеть даже некоторые начали!
— А с артельным как? Не сильно ругается?
— Ой, Иваныч, не поверишь – она его так зажала, что он и не пискнет!
— Да ну! Правда, что ли?
— Точно говорю! Она до грамма своего требует, да и в артелке ориентируется лучше самого артельного! А самое интересное – с улыбочкой все, без скандалов и шума! Он даже улыбается ей при этом! И ключи ей отдал – сама все нужное берет. Трижды остатки снимали – экономия идет постоянно.
— Ну вот, должно же было нам повезти с поваром когда-нибудь!
— Это точно. Еще как повезло! А так — все по-старому. И мастер по-старому… — добавил второй.
Михаил молча кивнул и пошел в надстройку. Он ждал этой информации, но втайне надеялся, что опасения не оправдаются.
Сменщик ждал его. Собранный чемодан стоял у двери. За чашкой кофе обсудили самые важные дела на день. Документы решили подписать в обед.
— Ладно, ты вникай, а я пока отчеты добью. Хорошо? — сказал сменный старпом.
— Договорились. А сам куда дальше?
— Да вот, пойду на учебу, а потом – аттестация. Пора уже, пять лет старпомом хожу.
— Замечательно. Наш-то дал рекомендацию?
— Дать-то дал, но я бы ему эту рекомендацию знаешь, куда затолкал?
— Что, крепко достал?
— Слов нет. Ладно бы просто пил, так еще и «поработать» норовит при этом. И чем больше выпил – тем «круче» работает! Ну, да что я тебе рассказываю…
— Все знакомо и понятно. Не знаю, сколько еще смогу выдержать. Как-то поднадоело уже. Ладно, пойду по палубе прогуляюсь. Боцмана шумни, пожалуйста. Буду ждать его на мостике.
Уже через полчаса Михаил забыл, что был в отпуске. Все на судне было таким родным, знакомым и понятным. Обычно немногословный и степенный, боцман был несколько взволнован встречей и рассказывал обо всем, что было на судне во время почти пятимесячного отпуска Михаила.
— Хороший товарищ. С понятием старпом, — сказал боцман, когда Михаил спросил, как ему работалось, — никаких претензий. Однако хорошо, Иваныч, что ты вернулся на судно!
— Дипломат ты, боцман, слов нет!
— Да чего уж там дипломатию разводить, — широко улыбаясь, ответил боцман, — все по-простому, как есть!
Камбуз, как и положено, сверкал чистотой. Пахло борщом, котлетами и свежеиспеченным хлебом. Накрытый белой простыней, он лежал на большом разделочном столе. Рядом лежала нарезанная булка. Повара на камбузе не было. Михаил переступил через высокий комингс и вошел. Рука сама потянулась к теплому еще ломтю. Он прижал его к лицу и втянул аромат. Пористый, легкий, с поджаристой корочкой, хлеб пах так вкусно, что в животе заныло и заурчало. Стрелки часов на переборке показывали четверть двенадцатого. Откусив, Михаил стал медленно, стараясь почувствовать все в этом хлебе, жевать.
— И как, вкусно? — раздался приятный женский голос.
— Очень вкусно! – ответил Михаил, разглядывая вошедшую женщину лет сорока, с пачкой соли и связкой ключей в руках. Небольшого роста, полноватая, она излучала какую-то добрую энергию. Зеленые искристые глаза на румяном лице усиливали это ощущение.
— Насколько я понимаю, вы – новый старпом?
— Начет нового очень сомневаюсь, а что старпом – точно.
— Для меня – новый, — засмеялась женщина и подала руку, — Валентина.
— Очень приятно. Михаил.
— Иванович, да?
— Именно так.
— Вот и познакомились, осталось только попробовать мою стряпню. Надеюсь, понравится.
— Судя по хлебу, точно понравится. Или это пекарь пекла?
— Нет, пекаря на пару дней отпускали, она сегодня утром вернулась. Мой это хлеб.
— Вот и хорошо.
— Пробу снять нет желания?
— Да нет, спасибо. Я со всеми, в кают-компании сниму. Как следует, от души сниму.
— Вот и ладно, пусть будет так, — сказала она тоном, подводящим черту под их разговором.
«Ишь ты, как обозначила – все, мол, ступай пока, на сегодня достаточно!» – с удивлением подумал Михаил. Обычно такие «точки» в разговорах ставил он сам. Стало немного понятней, почему своенравный артельщик так изменился.
Капитан сидел за своим столом в кают-компании, строгий и представительный. На появление Михаила отреагировал слабой улыбкой.
— Прошу разрешения.
— Да, пожалуйста, Михаил Иванович. С возвращением. Как отдых?
— Спасибо, Анатолий Михайлович. Вполне нормально. Сразу после обеда зайдем к вам с актами передачи дел. Не против?
— Заходите.
Обед был выше всяких похвал. Все было настолько вкусным, что Михаил решил непременно зайти в ближайшее время на камбуз и сказать об этом Валентине.
Погрузку, как и обещали портовики, закончили к двадцати часам. Второй доложил, что весь груз погружен, хорошо уложен, и последний, третий трюм можно закрывать. Судно замерло в ожидании оформления и отхода в рейс. Часов в девять привезли грузовые документы. Во главе с боцманом, матросы закрывали трюма, крепили все на палубе по-походному. Михаил надел куртку и собрался было идти на палубу, чтобы посмотреть перед выходом в море, все ли там в порядке, но раздался резкий звонок телефона.
— Иваныч, буксиры подошли.
— Мастеру доложил?
— Да, он сказал тебе доложить.
— Понял. Позвони в машину, пусть готовятся к проворачиванию двигателя и рулевого устройства. Боцману – пусть готовят парадный трап.
— А он готов уже – приподнят, сетка под ним убрана.
— Хорошо. Я через пару минут буду на мостике.
На мостике все было привычно, спокойно. Жужжали приборы, светившиеся в полумраке, на одной ноте гудел гирокомпас.
— Мостик машине, — раздалось в динамике.
— На связи мостик, — ответил Михаил в микрофон, висевший на спиральном проводе в середине рубки.
— Минут через пять будем готовы к проворачиванию.
— Понял. Как лоцман появится — провернем.
— Мостик, румпельному отделению, электромеханик.
— На связи мостик. Готовы руль проворачивать?
— Готовы. Поехали!
— Кладу руль на правый борт, — сказал Михаил, встал на место рулевого и повернул небольшой черный штурвал. Стрелка на аксиометре прямо перед ним поползла.
— Есть, пошел руль. Пять право, десять, пятнадцать…- пошли доклады в динамике.
— Есть, руль ставлю прямо. Перекладываю на левый борт.
— Пять лево, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять. Руль на борту.
— Есть, по аксиометру руль также на борту. Ставлю руль прямо.
— Руль прямо. Иваныч, рулевое устройство готово к работе.
— Есть, принял. Рулевое готово. Ждем лоцмана.
Привычная, спокойная работа по подготовке судна к отходу от причала. При всей своей жизненной важности, она всегда действовала на Михаила успокаивающе, настраивала на рейс, каким бы он ни был – долгим или коротким. В любом случае, отход — это прыжок в неизвестность. Никто не может на отходе сказать, что будет и как будет. Все в экипаже понимают одно – почти полностью это зависит от того, насколько экипаж готов к рейсу. Стихия? А что стихия? Моряки знают, с чем имеют дело, когда идут в море. Именно поэтому и относятся к своей работе очень серьезно, не пропуская ни единой мелочи.
Глядя с крыла мостика на причал, забитый составами с порожними вагонами, груз из которых и был погружен на их судно, Михаил лениво думал обо всякой всячине, когда из-под вагона вылез человек и направился к трапу. Вскоре раздался звонок.
— Лоцман на борту, второй повел его на мостик, — доложил матрос.
«Швартовной команде по местам стоять на отшвартовку» — объявил Михаил по судовой трансляции и снял телефонную трубку.
— Слушаю, — ответил капитан.
— Лоцман на борту, готовы к проворачиванию двигателя, — доложил Михаил.
— Хорошо, проворачивайте.
— Привет, чиф! Что, отгулял уже отпуск? – весело поздоровался лоцман. Они давно уже были знакомы. Михаил был еще практикантом, когда тот – старпомом уже. Пару месяцев они вместе несли вахту.
— Привет, Никифорович, так долго ли? Отпуск – не работа, не тянется бесконечно. Не успел начаться, как заканчивается.
— Это точно! И как, готовы?
— Сейчас, только провернем машину и все.
— Проворачивай.
— На корме и баке, проворачиваем машину. Осторожно у швартовных концов.
Полчаса и — все, концы отданы, буксиры лихо разворачивают судно в бухте Золотой рог. Судно медленно начинает движение. Вибрация от вращения винтов, изменившийся тон приборов на мостике – все это звучало в душе Михаила как музыка, как лекарство от полученных на берегу душевных ссадин. Все ушло, осталось только это. Еще не выход в море, а только постановка на якорь для оформления отхода, но это уже называется рейсом. Все береговое осталось позади. Впереди – относительный покой понятной, ритмичной жизни, называемой ходовым режимом. Его моряки всегда ждут.
На якоре стояли долго. Властей не было. Только в половине третьего они поднялись на судно и потребовали собрать экипаж. Обычная процедура. Солдатик в зеленой фуражке сличил фотографии на паспортах моряка с сонными оригиналами и отпустил всех.
Таможня работала с грузовыми документами в кают-компании. Сонная, находящаяся почти в прострации, буфетчица накрыла стол. Чай, кофе, бутерброды, сыр – обычный, стандартный для такого случая набор.
Через час все было закончено. Власти сошли на катер. Боцман с третьим помощником пошли на бак.
— Власти сошли, третий с боцманом на баке, — доложил Михаил капитану.
— Твоя вахта уже? – спросил капитан, и Михаил взглянул на часы. Было без пяти четыре, начиналась вахта старпома.
— Да, уже.
— Вот и снимайся. Курс на карте проложен. Если что – звони.
Сон как рукой смахнуло. Нет, такое самостоятельное управление судном не было чем-то необычным для Михаила. До отпуска ему часто приходилось и становиться на якорь, и сниматься. Каждый раз был волнителен по-своему. Казалось бы, что такого? Любой второй штурман и, тем более, старпом, стоя на мостике, прекрасно понимает, что делает капитан, почему отдает те или иные команды. Что же такого в этом особенного? Судно, такое покладистое и умное, делает все так, как это требуют от него.
Однако все далеко не так просто. Стоит только взять на себя управление судном, как человек немедленно меняется. Меняется все вокруг для него. Ничто уже не является для него столь простым и очевидным. Ни одна команда не дается по какому-то, ранее заученному шаблону. Все идет «с листа». Даже самая простая съемка при отсутствии помех вокруг – творческий процесс. Тем более, эта операция очень непроста в окружении других судов, на стесненной акватории.
Каждый, кто нес вахты на мостике судна, знает, что не всегда судно такое «ручное» и может рассказать не один случай, когда простое вдруг становилось сложным, понятное – почти неразрешимым. Вышедшее из-под контроля судно – это стрессовая ситуация. Все может случиться в море. И случается. Тогда судно останавливается и решает возникшие проблемы. Однако любому моряку известно такое понятие, как «закон пакости». В обсуждаемом нами контексте это – нештатные ситуации, которые в большинстве своем случаются в самые неподходящие моменты – во время прохода каналов и узкостей, швартовок и прочих, довольно сложных по своей сути операций. Между опорами моста заклинило рулевое устройство, в канале остановился двигатель, на швартовке «потеряли» задний ход, и много других, крупных и не очень фокусов. Никаких чудес – всякая такая ситуация имеет своего «автора», и при «разборе полетов» он обязательно отыскивается, но все это будет потом!
И вот тут-то, в таких ситуациях, случается то, что можно назвать настоящим чудом. Человек, управляющий судном в стрессовой, нештатной ситуации, начинает вдруг жить в других измерениях. Прежде всего, это касается времени. Оно замедляется для него, и задачи, на которые он потратил бы десятки минут, решаются в мгновения. Множество учитываемых факторов, вариантов – все это анализируется в секунды. Решения приходят однозначные и точные. Давая команду, этот человек знает, как поведет себя судно в следующий момент и, не ожидая сообщений приборов, действует. В эти моменты он схож с дирижером оркестра. Гармония результатов от принятых решений ему дается в виде готового ответа. Откуда? Он и сам этого не сможет объяснить, хоть и рождается она с его участием. Он просто знает – если я сделаю это, то будет так! Можно сказать, что это – опыт, тренировки.
А что тогда можно сказать о капитане, принявшем совершенно нелогичное для данного момента решение, а через минуту налетел сильный шквал или лопнул буксирный конец? Все понимают, что если бы он принял очевидное решение, то беда была бы неминуемой… Никто, в том числе и он, не понимают, почему он принял именно такое решение? А разве можно понять, почему опытный рулевой, следуя в узком канале или во льду за ледоколом, чувствует судно гораздо тоньше, чем все самые современные приборы? Судно еще только подумало уклониться влево, а он уже переложил руль чуть вправо. Ни один прибор этого не фиксирует. И никто не видит этого. Самописец курса показывает прямую линию. Только рулевой, да штурман понимают все это. И ценят.
— На руле, ложимся на сто семьдесят. Руль на автомат.
— Есть, на сто семьдесят, руль на автомат. Михаил Иванович, чаек как, делаем?
— А как же! – весело отвечает Михаил и берет в руку микрофон.
— Машина мостику! Прошли рубеж повышенной готовности. Машину в ходовой режим.
— Есть, понял – в ходовой. Поехали, Иваныч!
Огонь маяка на острове Скрыплев виден все слабее, и вскоре совсем исчез в дымке. Всё. Теперь уже действительно всё. Судно вышло в море. Всё земное осталось позади. Стрессы, страсти, напряжения — всё это, словно полученное снабжение, улеглось на специально предназначенных для этого полочках. До поры, до времени. Ничто не будет забыто. Всему наступит свой черед. Всё вспомнится и в нужный час достанется с полочки, рассмотрится, очистится от ничего не значащей «шелухи» и проанализируется. Тот, кто не знаком с морской жизнью, полагает, что для моряка в рейсе – сплошной санаторий для души, наполненный ожиданиями и предвкушениями встречи, а также залечиванием ран, ушибов и царапин. С морей он должен вернуться душевно окрепшим, свежим и готовым любить и любить без оглядки ту, которая в тревогах и волнениях ждала его. Все и так, и не так. Это определяет любовь. Или нелюбовь. Тут уж – у кого что есть, то он и имеет. Любимый и любящий любит еще сильней, а нелюбящий и нелюбимый… Именно так, не иначе. На большом расстоянии, в долгой разлуке все честно. И любовь, и нелюбовь.
«И пошел стучать счетчик, — машинально делая свое штурманское дело, размышлял Михаил, — один на всех. Сто десять ударов в минуту».
Именно столько оборотов в минуту делал судовой главный двигатель в ходовом, морском режиме. И если на судне что-то позвякивало, подрагивало или потрескивало, то происходило это именно с этой частотой. Только люди не подчинялись этому. Они по-прежнему были сами в себе и подчинялись только ему, ритму своего сердца.
Матрос заварил крепкий, ароматный чай, и усталость как рукой сняло. Жизнь помаленьку налаживалась и становилась нормальной, без надрывов и особых всплесков. Все это будет потом, а сейчас – покой.
«Для людей в море движение судна – это покой. Любая остановка – стресс и волнение. Интересно… И чем не связь между физикой и лирикой?» – подумал и улыбнулся Михаил, поймав себя на мысли, что сделал это впервые после того, как за ним захлопнулась дверь гостинки…
После вахты с удовольствием позавтракал и долго ходил по судну, заглядывая в каждый уголок и внимательно присматриваясь ко всему, стараясь увидеть те изменения, что произошли без него. Их оказалось совсем немного, и это порадовало. Зашел и на камбуз. Там никого не было, но, обсмотрев все досконально, как он научился уже за годы своего старпомства, Михаил отметил про себя, что такой чистоты на камбузе давно уже не видел! Такое он умел ценить. Далеко не всякой женщине дано вот так держать свою кухню, а тем более – большой камбуз, на котором готовятся завтраки, обеды и ужины для целой команды. Настроение заметно поднималось.
Время до обеда пролетело незаметно. Вернувшись с обхода, перекопал все ящики в столе, выбрасывая накопившийся хлам – какие-то черновики, старые бумаги, давно уже потерявшие свое значение и смысл. К половине двенадцатого во всех ящиках был порядок, одежда в рундуке аккуратно висела или лежала стопкой. Закончив, Михаил сел на диван и удовлетворенно, с чувством исполненного на этот момент долга, вздохнул. Теперь осталось только выбросить мусор за борт, и каюта вновь будет привычной, родной и понятной. Все на своих местах, все аккуратно, все готово в любой момент сделать свое дело. Он любил ее, эту каюту. Она отличалась от тех, что были на других судах. Удобная и даже по-мужски уютная, она его принимала и успокаивала, но вот еще пару дней назад она была с другим…
«Ничего себе! – подумал Михаил, — это что-то новенькое! Рановато! Рейс только начался, а у меня уже такие мысли! Крыша едет или спать пора?»
Михаил знал эту особенность – после тяжелых, бессонных суток в голову всегда начинают лезть такие вот, довольно странные мысли. Стоило, однако, как следует поспать, и все вставало на свои места.
На следующий день наступила весна. Не та серая, туманная и промозглая, из которой они только что вышли, а настоящая, хоть и без зелени. Откуда ей взяться в море? Воздух был потрясающе вкусным и ласковым. Сдав вахту, Михаил вышел на крыло мостика, зажмурился от не ярких еще лучей недавно взошедшего солнца и подставил лицо прохладному ветру с острым запахом моря.
Положив руки на ветроотбойник, он с удовольствием почувствовал тугой поток воздуха, бивший снизу в ладони. Если ими медленно шевелить, то можно явственно ощутить, как направление потока меняется, то поднимая, то уводя в сторону руки. Если делать так какое-то время с закрытыми глазами, можно совершенно явственно представить себе, что летишь, легко управляя своим полетом и с удовольствием совершая вираж за виражом. Руки сами, без участия сознания, начинали делать такие наклоны и движения, что Михаилу невольно приходила мысль о том, что такое уже было когда-то! Тело помнило ощущения, оно было естественно в этом, оно знало, как вести себя, как управлять полетом! Это были минуты особенного, интимного, внутреннего ощущения счастья. Оно не было связано ни с чем. Просто счастье и все. Его, Михаила. Личное. Он редко вызывал это состояние полета, прекрасно понимая, что если делать это часто, то можно его потерять.
***
Как и положено порядочному пассажирскому судну, «Байкал» стоял у морского вокзала. Наташа с трудом донесла чемодан от электрички до проходной. Благо, это было рядом, метрах в двухстах. Предъявив новенькое удостоверение и направление, она прошла в порт и направилась к судну, стоящему недалеко от проходной.
— Нет, это совсем неправильно! – раздалось за спиной, когда до трапа осталось метров пятьдесят, — Девушки, тем более симпатичные, не должны сами таскать такие тяжелые вещи! Позвольте мне помочь вам.
«А вот и прекрасный рыцарь на белом коне нарисовался!» — подумала Наташа и поставила чемодан. Его тут же подхватил улыбающийся мужчина среднего роста, лет тридцати пяти, в светлом костюме и ярком галстуке.
— Похоже, вы к нам, на работу. И кем, если не секрет?
— Да нет, не секрет. Официанткой ресторана.
— Замечательно! В штат ресторана. Впервые в море?
— Да.
— Значит, поработаем! Потом познакомимся, да и встретимся еще не раз. Это я обещаю!
Трап оказался таким шатким, что подниматься по нему было страшно, да и ступени непривычные, решетчатые.
«Только не хватало каблуки поломать!» — подумала Наташа, держась обеими руками за поручни и неуверенно поднимаясь со ступеньки на ступеньку.
— Вот и все, мы на месте. Дальше вахта все объяснит, — сказал «рыцарь», кивнув на молоденького вахтенного матроса с красно — белой повязкой на рукаве и поставил на палубу чемодан,
Формальности в каюте директора ресторана заняли не более десяти минут и свелись они к тому, что он объяснил Наташе свое понимание принципов работы официанта на пассажирском судне и рассказал, что ему очень не нравится и чего она, следовательно, не должна делать.
— В кадрах хорошо отозвались о вас. Теперь нужно с полной отдачей поработать с пассажирами и показать себя здесь. Ничего страшного нет. Будете стараться – все будет хорошо, — подытожил он и снял телефонную трубку.
— Пришлите кого-нибудь, кто свободен. Новенькую нужно в каюту провести.
Через пару минут в дверь постучали.
— Входите, — громко сказал директор ресторана.
В каюту вошла Лена. Радость волной охватила Наташу. Нашлась! Теперь она была не одна здесь, на этом судне!
— Знакомы? – с удивлением глядя на улыбавшихся друг другу молодых женщин, спросил директор.
— Да, — ответила Лена, — землячки. Да и вообще, это я ее сюда вытянула.
— Значит – крестница. Вот и хорошо, будете опекать на первых порах, чтобы не так тяжело было втягиваться в новую жизнь.
— Конечно!
— Тогда, если вопросов нет, желаю удачи!
— Ленка, привет! – встретили их в каюте.
— Привет, девчонки, принимайте новенькую! Между прочим, моя землячка.
Шестиместная каюта представляла собой длинное, метров шесть-семь помещение с двухъярусными кроватями у одной стенки, узкими шкафчиками-рундуками, длинным узким диванчиком и столом с круглым иллюминатором над ним — у другой. Все кроме одной, лет на пять старше, были одного с Наташей возраста, двадцати трех — двадцати шести лет.
Через пять минут на столе парил электрочайник, стояли чашки и банка растворимого кофе.
— Минутку, — сказала Лена и вышла. Вскоре она вернулась с коробкой конфет и бутылкой вина.
Разговор завязался сразу, пошел легко и непринужденно. Сначала поздравили Лену с назначением – она впервые шла не официанткой, а помощницей бармена. Как Наташа поняла, такое назначение было желанным для всех официанток. Постепенно с местных новостей разговор перешел на более общие темы. Когда Наташа заметила к слову, что ей предлагали пойти на грузовой флот, мнения о том, правильно ли она сделала, выбрав пассажирские суда, разделилось.
— Ну, работала я и на грузовиках, и на пассажирах, — сказала Валя, высокая красивая женщина с большими, синими глазами, — и что на грузовиках хорошего? Все расписано! Через неделю после отхода мужики тебя замечать начинают, через две – знаки внимания оказывать, а через месяц в принцев превращаются, готовых всех драконов победить, лишь бы до тебя добраться… Зато перед приходом они как яблоки перезревшие, заранее опадать начинают, потому как нужно подкопить для жен, ведь жена же мигом почувствует, «голодный» мужик или нет.
— Так и что из этого? Чем плохо? При мужике, спокойно себе живешь и работаешь, а там – как получится, — сказала Татьяна, пухленькая блондинка.
— А в том-то и дело, что ни плохого, ни хорошего нет! Жизнь себе идет и все тут. Никакого света впереди нет.
— Но ведь все может и измениться! Мало ли девчонок замуж выходят?
— Ага, выходят. Где они, которые выходят? Я таких всего-то двоих и встречала. Обычно все не так. Нужна только во время рейса, да и то…
— А в чем проблема? Что, если видишь, что тупик с ним, разве нельзя уйти, с другим замутить?
— Да можно, почему нельзя? Обычно так и происходит через месяц-другой, когда надоест. В основном – мужику. Так уж получается, что если сама оттолкнешь — не отстанет! Это уж племя такое. Пока сами не бросят — не успокоятся, кобели!
— Хочешь сказать, что на пассажирах не так?
— Да то же самое, но на пассажирах мужикам гораздо проще, потому как здесь женщин всегда намного больше – выбор великолепный. Вот они, как козлы в огороде, прекрасно себя и чувствуют, да раны свои быстро зализывают!
— И что, — вмешалась в разговор Наташа, — если я не хочу ничего и ни с кем…
— Ты знаешь, — иногда легче дать, чем долго и подробно объяснять настырному претенденту на твое тело, почему не хочешь его, — заметила Лена.
— Получается, я должна с тем, кто не нравится вовсе, быть только потому, что он этого хочет?! — возмутилась Наташа, — С какой это стати?
— Это ты сама определяться будешь, должна или не должна, но бывает и так, что приходится. Ну, а избавиться всегда можно. Будешь с ним сухой доской – мигом сам отвалится!
— А вообще-то, пристают к тем, кто не определился. Если есть мужчина, да еще из комсостава, то отстанут все, — сказала молчавшая до этого Алла.
— Правильно, — поддержала ее Лена, — с комсоставом замутить — это лучше всего. Правда, они все женатые, но…всякое бывает!
— Кстати, Лен, — сказала Наташа, — тут у меня встреча получилась интересная у трапа. Встретил меня приятный такой мужчина, — Наташа описала «принца», — он кто такой?
— Ох, Натка, вот это ты влипла! Это же надо, как не повезло тебе — сразу и на него нарвалась! Это доктор, главный конь по женской части на судне…Теперь ты в капкане. Пока не уложит – не успокоится! Он страсть, как любит новеньких, да еще и симпатичных. Пробу мигом снимает!
— Вот так дела… Такой милый, симпатичный, обходительный. Я уж подумала было, что вот он, сразу, рыцарь на белом коне нарисовался!
Все девчонки рассмеялись.
— Рыцарь! Завтра посмотришь на его обходительность! Не рыцарь он, а кобель! — сказала Валя, похлопав Наташу по плечу.
— Не простой он рыцарь, оказывается, а сам себе рыцарь, сам себе и конь!
— Ну, ты даешь, Натка, — сказала Лена, просмеявшись, «Сам себе конь!» Нормальную кликуху для него определила!
— Ладно, шутки шутками, — добавила она, посерьезнев, — завтра перед посадкой будет осмотр. Проводит его док. Он сам его придумал и с большим удовольствием повторяет почти каждый день. Делай все, что скажет и не вздумай кобениться да ерепениться, иначе пропадешь! Если взъестся – живьем сгрызет и косточек не оставит. Поняла?
** *
Вечером была лепка пельменей. Михаил с удовольствием вымыл руки, глянув на себя в зеркало. Выглядел он неплохо. Несколько излишне серьезно, но это можно было легко исправить. Он улыбнулся себе, серьезному, и показал язык. Тот, что в зеркале, ответил тем же. На том и расстались.
Народ уже сидел за столами и ждал исходных материалов. Они не замедлили появиться. Повар, показавшаяся Михаилу еще более симпатичной, внесла две большие тарелки с фаршем. Крупная, молодая, стройная девушка вошла, грациозно держа на крутом бедре таз с большим гладким комом теста. Следом, не отрывая глаз от идущей впереди, шел артельщик с большим листом фанеры и скалкой в руках.
— Танюшка у тебя там синяка не будет? Может быть, натереть чем надо? Помочь?
— И не больно тебе? Разве ж можно так надрываться?
— Ладно, ладно вам! – смеясь, успокоила всех повар, — чего девчонку смущаете? Из дому всего-то сутки, а ишь, как перья распушили!
Работа закипела. Артельщик катал тонкие листы, пекарь делала стаканчиком «сочни», а остальные, собравшиеся в столовой, лепили пельмени. Поднос заполнялся за подносом, работа шла споро и весело, с шутками, байками, анекдотами к случаю.
Михаил с удовольствием наблюдал за всем этим, физически ощущая, как наливается душевным покоем и стабильностью, которых ему так не хватало в последние месяцы.
Внезапно он поймал себя на том, что очень внимательно изучает все изгибы, обтянутые тонкой тканью выпуклости, глаза, губы женщин…
«А не слишком ли рано?! — мысленно крикнул он сам себе, — Рейс только — только начался, а что будет дальше?»
Ответить себе не успел. Память услужливо и подло выбросила свой, весьма весомый аргумент. Перед самым концом отпуска, в совершенно захламленных ящиках серванта он искал какую-то мелочь, и совершенно случайно, в дальнем углу одного из них увидел небольшой пакет. Знать бы заранее, что в нем – никогда бы не развернул. Там были семь пачек презервативов и миниатюрный блокнот с названиями ресторанов и множеством телефонных, записанных почерком жены, номеров.
Разозлило именно количество. Кто и когда купил бы семь? Два, пять, десять, но не семь… Получалось, что три уже были использованы. Сам Михаил никогда ими не пользовался… Это был первый, но очень основательный факт, как его ни поворачивай. Все смутные подозрения, что появлялись раньше, легли в одну емкую, словно вырубленную в камне фразу: «Жена мне изменяет». С того момента жизнь разделилась на две эпохи – До и После. В первой были надежды и планы, во второй – только боль и пустота. Михаил понимал, что этого уже не изменить. Жене ничего не сказал. Она явно видела эту перемену в нем, но ничего не спрашивала.
— А что это Михаил Иванович такой мрачный, а? Случилось что? — вывела его из тяжелых мыслей повар.
— Да нет, это я так, задумался немножко, — отшутился Михаил.
Время летело. Порты, переходы, снова порты, стоянки, погрузки и выгрузки – все это было привычно, понятно и удобно укладывалось в те рамки и ячейки, в которые и должно было уложиться. Все было хорошо, все результаты соответствовали ожиданиям. Однако что-то уже изменилось. Пропала легкость сна, исчезла напряженность дня. Стало слишком заметным свободное время… Заканчивался второй месяц рейса. В кают-компании не стучали костяшки домино, «козлятники» уже редко дымили по вечерам в извечных баталиях под крепкий чаек. В столовой тоже все меньше собиралось желающих посмотреть вместе очередной фильм на видео, предпочитая делать это в каюте, в одиночестве. Люди начали уставать.
В конце июня, незадолго до Дня моряков, капитан вечером, в кают-компании, объявил за чаем, что хочет дать возможность экипажу немножко отдохнуть, повеселиться. Для этого он разрешил провести празднование дня моряков. Основное условие – художественная самодеятельность, незыблемость организации вахты и порядок. Отвечать за все, естественно, должен старпом.
Михаил прекрасно знал, что это означало. Хорошо накрытые столы, тропическое сухое вино за месяц вперед, Музыка, танцы. Но, кроме этого, старпом знал и другое. Знал он, что такая вечеринка на этом судне говорила о том, что капитан готов начать новый, первый в этом рейсе «заплыв», как называл это Михаил. В народе это обычно зовется запоем.
«Ну, что же, не впервой. Переживем и это!» — подумал старпом.
Подготовка к вечеру на судне всегда была хлопотным, но очень интересным делом. Повар с пекарем и артельщик думали, как бы поинтересней накрыть стол, но при этом не выйти за пределы положенных для питания экипажа средств. Радист, природный массовик-затейник, разрабатывал сценарий и «сколачивал» самодеятельность. И баянист, и балалаечник, и довольно талантливый режиссер, он просто горел, готовя программу на вечер. Вокруг него постепенно зажигались и другие. Это всегда было интересно – из двадцати восьми человек наотрез отказывались от участия, объясняя это полной непригодностью, не более пяти человек. Радист, однако, очень сомневался в их непригодности, но особо не спорил. Самодеятельность – дело добровольное.
И вот, наступил заветный день. Судно на переходе. Тропики, тишина, до прихода в порт еще двое суток. Столы в столовой команды накрыли не хуже, чем дома, на берегу. Красивейшие салаты, всевозможные закуски покрывали все площади столов. Тропическое вино стояло в ящиках и доставалось по мере надобности. Надобность эта возрастала по мере исчезновения закусок и развития вечера. Смех и веселье установились с первых же номеров импровизированного концерта. Немного устав, решили чуточку притормозить и объявили перекур. Старпом вышел в коридор.
— Михаил Иванович, — раздался громкий голос Валентины, — у меня к вам есть несколько вопросов, надо бы обсудить, да порешать кой-чего.
— А завтра мы не могли бы сделать это?
— Завтра — оно и есть завтра. Там другие вопросы появятся, а сейчас есть такие, которые срочности требуют.
— Хорошо, идемте.
— А водичкой напоите женщину?
— И водичкой можно, почему бы и не напоить?
Вошли в каюту. Старпом пошел в спальню, где стоял холодильник. Открыл дверцу и тут же услыхал, как хлопнула дверь входная.
«Сказала, что срочно, а сама уш…» — не успел додумать Михаил, как услыхал звук закрывающегося замка. Тут же свет в каюте погас.
— Не понял, — решив, что судно обесточилось, воскликнул он, и хотел было шагнуть к телефону на тумбочке у кровати, но на плечи легли руки.
— И чего ты не понял? Я, вроде бы как, все ясно объяснила – срочные вопросы у меня накопились! И вообще, что за чиф, что поваришку не полюбил ни разу? Давай, Мишенька, исполняй свой долг командирский, — сказала она и совсем по-девчоночьи хихикнула.
— Я…
— Все, хватит слов! Быстренько, быстренько! Где ты тут? – с этими словами она развернула его, взяв лицо своими мягкими теплыми ладошками, и ее влажные губы заставили Михаила забыть обо всем.
Тело Валентины оказалось совершенно молодым, упругим и настолько гладким, насколько бывает только не худое женское тело – слегка прохладное и невыразимо нежное, чуть влажноватое от охватившей страсти. Задыхаясь, Михаил раздевал ее. Освободив грудь, он снова был удивлен. Она оказалась совсем не бесформенно мягкой, как он ожидал, а небольшой и по-девичьи упругой, с большими, чуточку жесткими сосками. Это значительно добавило сладкого тумана в голову.
— Нет, ты их так не трогай, они слишком чувствительные у меня — прошептала Валентина, — ты просто прикуси…
«Трогать нельзя, кусать — пожалуйста…» — подумал Михаил и отдался накопленной за пару месяцев холодного домашнего противостояния страсти, отключив все «за» и «против» в своем сознании.
…..
Когда все закончилось и дыхание восстановилось, они стали одеваться, на ощупь находя одежду. Михаил хотел было включить ночник над подушкой, но она остановила.
— Не надо, не включай. Ни к чему тебе смотреть на меня. Я же не жена тебе и не невеста. Ты меня так, ладошками и губами, да еще кое-чем запомни. Этого достаточно будет. Согласен?
— Согласен, — ответил Михаил и вдруг осознал, что снизу, из столовой команды этажом ниже, снова доносится музыка. Народ продолжал веселиться.
— Подожди, сейчас гляну, нет ли кого в коридоре, — сказал он, — сможешь выйти незаметно…
— Ой, чифуля, миленький! Ты это что же, действительно такой неопытный? Никогда не имел дел с женщинами на судне?
— Это почему ты так решила?
— Так вижу же! – засмеялась она, — Ты включи свет, усади меня в кресло, налей мне в стакан чего-нибудь и открой дверь, а сам сядь на свое рабочее место и исполняй свои обязанности старпомовские. Мало ли, что старпом и повар могут обсуждать, да? Давай мне какое-нибудь задание, обсуди со мной что-нибудь. Учить тебя, что ли? Хочешь – меню давай обговорим на следующую неделю, хочешь – закуп продуктов в следующем порту. Что захочешь, то и обсудим!
— Да? Полагаешь, что так нужно?
— Конечно! Ты думаешь, никто не заметил, как мы с тобой ушли? Еще как заметили! А сейчас ждут, когда и как я выйду от тебя, чтобы потом долго обсуждать это. Вот ты и дай им спектакль, сделай нормальное лицо, можешь даже сердитое, — она деланно нахмурила брови и засмеялась, — а то — раздолбай меня или покричи, в конце-то концов! Я же не только гладкая и мягкая, у меня и недостатки есть! По секрету скажу — за холодильником на камбузе уже месяц, как не протирала, наверняка пыль скопилась!
Михаил сделал так, как она и сказала. Открыв дверь, не стал выглядывать. Сел, взял карандаш. Мимо каюты кто-то прошел.
Повариха отпила минералку, встала и громко, чтобы было хорошо слышно в коридоре, сказала что-то типа «все поняла, сделаю как надо» и вышла. Пораженный ее мудростью, старпом посидел с минуту и вышел из каюты. В коридоре никого не было, но в лучах светильников плавала полоска плотного, сладковатого дыма от только что выкуренной сигареты.
Поднявшись на мостик, поговорил с заступающим на вахту вторым и пошел вниз, в столовую. Там все уже закончилось. Молоденькие дневальная и пекарь убирали со столов. Им помогали двое молодых мотористов, явно рассчитывающих на что-то. Все было нормально. Никаких проблем. Пройдя по коридору команды, убедился в том, что и здесь тихо. Заглянул в пустую гладилку и пошел к себе.
Сладко потянувшись, лег на диван. Ни в душ идти, ни раздеваться сил не было, да и второй на вахту должен был поднять на пятнадцать минут раньше, чтобы успеть перед вахтой душ принять.
Утром все было как всегда. Сменившись, Михаил позавтракал и пошел на обход. Везде был порядок. Никаких следов вчерашнего «культмероприятия».
На камбузе тоже все было обычно. Как всегда, Валентина широко улыбалась, вытирая руки фартуком, а пекарь была напугана и от этого бледна. Она каждый раз ждала чего-то ужасного от визита старпома на камбуз. Разноса или еще чего похуже…
Михаил Иванович прошелся, потрогал столы, полки, посмотрел и улыбнулся, не обнаружив пыли или грязи на кончиках пальцев. Затем прошел к холодильнику и заглянул за него.
— Непорядок, Валентина Николаевна! За холодильником давно убирали?
— Ох, проглядели мы! Крутишься, крутишься весь день… Вроде бы все сделали, а вот, проглядели. Но мы уберем, сейчас прямо и уберем, Михаил Иванович! — серьезно сказала она.
— Не сомневаюсь в этом! — Михаил улыбнулся и взглянул на повариху. Лицо ее по-прежнему было обеспокоенно-серьезным, но в глазах прыгала дюжина бесенят!
Вышел с камбуза в прекрасном настроении. Да и почему бы ему не быть прекрасным? «Пошалили? Погуляли немножко? – думал Михаил, — Погуляли, но все нормально, все на своих местах. Жизнь идет своим чередом. Законы исполняются, правила – тоже. Все идет так, как и прописано во всевозможных «букварях». А маленькие отклонения? Ну, и что с ними такого? Кому они интересны, если ничего не произошло? Вот, то-то и оно!»