К концу моей вахты поднялся ветер. Для судна это был небольшой ветер, но для катера c плашкоутом волна высотой полтора метра – предел. Если к утру не утихнет, о высадке не может быть и речи, — сказал старпом,
постояв на крыле.
— Будем стоять?
А что нам остается делать? В Малокурильскую бухту не войдешь – при таком ветре мигом на скалы выбросит, не успеешь и глазом моргнуть. В бухте Крабовой та же проблема, да у них там и плашкоута-то нет, они его из Малокурильска гоняют, если пассажиры к ним идут. Придется ждать.
— Ну и ладно, постоим. Спокойной вахты!
— И тебе бессоницей не страдать, — улыбнулся чиф.
Как в воду глядел! Последний час с трудом отстоял. Спать хотелось так, что просто сил на ногах стоять не было, а лег — ни в одном глазу! Долго ворочался, прежде чем заснул, а может быть, мне это «долго» только
показалось? Природа взяла свое. Когда проснулся, на часах было одиннадцать. Выглянул в иллюминатор. Картина безрадостная. Серо- зеленые волны с небольшими, кое-где срывающимися гребешками бежали
вдоль судна от еле темневшего берега. Шел довольно сильный дождь. Рваные тучи клочьями свисали со свинцового, низко нависшего неба. Похоже было, что это надолго. К вечеру погода еще больше ухудшилась.
Ветер теперь непрерывно свистел, вода покрылась полосами пены, срывающейся с гребней волн. Судя по прогнозу, ветер должен был вскоре зайти на противоположный, и капитан принял решение сняться с якоря. Оставаться здесь становилось опасным. Пока ветер дул от берега, все было нормально, но стоит ему зайти
с другой стороны, судно может сорвать с якоря и выбросить на скалы. Почувствовав рывки от выбираемого якорного каната, не усидел в каюте и поднялся на мостик. На штурманском столе лежала свежая карта погоды.
Мощный циклон шел уже над Японией и подходил к Южным Курилам. К утру, часам к семи должен быть над нами, прикинул я. Похоже, скучать этой ночью нам не придется. На мосту чиф и мастер. На руле — матрос.
— Якорь чист, — докладывает третий с бака.
— Оставить у воды и зажать? – спросил старпом.
— Да нет, — ответил капитан, — пусть берут в клюз и по — походному крепят,
будем штормовать.
Это означало, что будем дрейфовать по ветру от берега в море, затем опять подходить и снова дрейфовать. А если совсем уж серьезно погода испортится и невмоготу станет дрейфовать, станем просто работать машиной, стараясь удерживать судно носом на волну. Судно дрейфовало довольно быстро, и через час нас начало сильно качать. Я лежал на диване и читал. Заработал двигатель и вскоре качка уменьшилась. Минут двадцать мы шли и затем двигатель затих. Выглянул в иллюминатор. Берег был совсем рядом, кабельтовых в двух – трех. Непривычно близко, но здесь берега очень обрывистые, и в каких-то паре десятков метров глубины падают до тридцати метров. Вода была почти спокойная, только покрыта пузырьками от сильного ливня. Интересно, как долго продрейфуем отсюда? С этой мыслью и задремал. Проснулся от звонка с мостика.
Двигатель работал. На мосту было шумно. Ветер свистел в снастях, по навесам над крыльями сильно стучал дождь. Тонко пищал радар, тубус над дисплеем был снят и в темноте рулевой рубки яркий зеленый луч развертки кружил по экрану, оставляя за собой следы. Мы по-прежнему находились в нескольких
кабельтовых от берега. Лицо рулевого освещал свет от репитера гирокомпаса. Точка дальномера на экране радиолокатора рисовала кольцо, касающееся берега, четко рисуемого послесвечением. Третий следил за
дистанцией.
— Держим дистанцию до острова от пяти кабельтовых до мили, — тихо сказал он, — вроде как отрегулировал, на семидесяти оборотах обеими машинами не приближаемся и не удаляемся. Мастер — на диване. Если что – буди.
— Понял. Что прогноз?
— В половине пятого будет прогноз, а по последнему — часов в семь над нами центр будет.
— Ветер замерял?
— Да, до восемнадцати метров в секунду. Похоже, за последние полчаса стал усиливаться.
Точно по прогнозу, все больше и больше углубляясь и развиваясь, циклон неумолимо надвигался на нас. К шести утра ветер уже не свистел, а ревел низким, давящим на уши звуком. Решил замерить, но не рискнул посылать матроса на верхний мостик — может сбить с ног и унести. Взял анемометр и высунул руку за козырек крыла. Ветер был настолько упруг, что с силой преодолел его давление, словно поток воды. Выдержал положенное время. Ничего себе… Двадцать восемь метров. Дистанция на экране начала увеличивается. Звоню в машину, чтобы добавили еще оборотов десять.
Результата нет. Разбудил капитана.
— Дайте средний.
— Есть, средний, — ответил я и перевел ручку телеграфа. Капитан сел в высокое лоцманское кресло.
— Алексей Иванович, как у вас на вахте, кофе пьют?
— Еще как пьют, — отозвался я.
Тогда мы вот что сделаем. Вы спуститесь в мою каюту, возьмете с полки над холодильником банку кофе, мой стакан с подстаканником и принесете сюда. Надеюсь, с горячей водой проблем нет?
— Нет, эту проблему мы легко решаем, — ответил матрос, стоящий у штурвала.
Двое суток продолжалась эта борьба со стихией. По мере захода ветра, мы двигались вокруг острова, прячась за ним. Менялись штурмана, механики, менялись матросы и мотористы, а капитан оставался на мосту, время от времени засыпая на диванчике тут же, на мостике. Наконец ветер начал сдаваться, и на третьи сутки, рано утром мы снова встали на якорь у Малокурильска. К обеду ветер совсем стих и выглянуло веселое, яркое
солнце.
Первым к нам подошел танковоз с двумя синими почтовыми контейнерами и с него по штормтрапу, поданному матросами, поднялся приемщик почты. Следом за танковозом подошел небольшой, видавший виды катерок, и с него поднялся человек. Минут через двадцать катер отошел от борта.
— До утра отложили высадку! — смеясь, сказал третий, — В бараке, куда их селить будут, штормом часть крыши унесло, ее сейчас ремонтируют.
— Ты посмотри, — удивился я, — ну просто рок какой-то над ними, никак не принимает остров!
День был великолепный — теплый и безветренный. Надвигающиеся сумерки обещали прекрасный вечер. После штормовых дней пассажиры и экипаж были на палубе, наслаждаясь тишиной, теплом и доносившимися с берега иодистыми запахами только что выброшенных штормом водорослей. Я был на мостике. Заполнив журнал, вышел на крыло. Со стороны кормы слышался девичий смех.
— Счастливый, Иваныч! Пойдешь на вечер, а я тут… – сказал третий, пришедший на вахту.
— На какой вечер? – удивился я.
— Ты не знаешь? К капитану пришла делегация от пассажиров с просьбой сделать танцы. Мастер отправил их к комиссару, и тот согласился, поскольку спиртного на судне нет. Заодно решили, что и экипажу не грех расслабиться чуток.
— Здорово! А музыка какая?
— А в музыкальном салоне есть все, что для этого нужно. Записи нашлись неплохие. Я тоже пару своих кассет дал. Там уже начали. Иди!
— Тогда надо в каюту сходить сначала, переодеться.
— А чего переодеваться? Ты и так ничего себе, хоть куда!
— Наверное схожу, гляну.
Веселье в музыкальном салоне не клеилось, хотя людей было уже много.
Как мне показалось, пассажиры собрались практически все, а из экипажа
пока в – основном мужчины.
«Было бы странно, если бы наоборот», — подумал я, внутренне ухмыльнувшись этой мысли. Музыка довольно приличного качества гремела басами и звенела высокими частотами. Как раз то, что я люблю! Настроение
заметно улучшилось, хоть и не было плохим до этого. Девчонки стояли и сидели стайками, нарядные и разноцветные. Кто-то открыто, ни капли не смущаясь, в упор разглядывал парней. Кто-то украдкой бросал взгляды. Время от времени на пятачок выходила то одна, то другая парочка девушек, но их пример никого не впечатлял. Мне была знакома эта пауза. В училище, на вечерах всегда так было. Нужна была искра, чтобы весь этот накал, явно зреющий в зале, вспыхнул и загорелся ярким, ровным и жарким пламенем. Все именно так и произошло, когда радист, командовавший музыкой, поставил моих любимых «Kiss».
« I was made for loving you, baby
You were made for loving me…»
Этот завораживающий, жесткий, гипнотический ритм смог бы поднять на ноги и не совсем живых, а уж тех, кто собрался в этом салоне, смогло бы поднять и что-нибудь попроще. Как по команде, народ сорвался со своих
мест и ринулся на танцевальный «пятачок». Танцевали истово, с очень серьезным выражением лиц, отдаваясь огненному ритму и как бы стараясь наверстать упущенное за последний час. Наверное я выглядел точно так
же, как и все остальные. Все танцевали со всеми, то есть, ни с кем. Общий ритм, общие движения, общие эмоции. Перерывов не было. Словно заведенный и хорошо отлаженный двигатель, ритм музыки работал четко,
ровно. Менялись голоса, тембры, инструменты. Не менялся только он, этот жесткий ритм.
Ритмичные движения щедро расплескивали запахи жарких, раскаленных тел, извергающих сумасшедшие феромоны, которые смешивались с ароматом множества разных духов, создавая что-то совершенно иное,
новое. Оно становилось все плотнее, горячее, обволакивало тебя, делало другим, свободным и независимым в своих движениях. Ты становился уже частью этого большого живого тела, состоящего из множества маленьких.
Тебя касались, ты касался. Ты – клеточка этого, деталька, винтик. Очнулся я от этих ощущений только поняв, что танцую с «русалкой».
Господи, опять она! В длинном голубом платье, она двигалась всем своим тонким телом, не обращая внимания на меня. Это было очень красиво. Извиваясь, она как бы разговаривала сама с собой. Я уверен, такому нельзя научить, это врожденный, природный талант, который рождается внутри. Каждое ее движение было колдовством. Скорее всего, она не контролировала свои движения, просто отдаваясь тому, что шло из нее. Я
почти физически ощущал, как она обволакивает, обвивает меня, втягивая в свое жгучее, колдовское энергетическое поле. Глаза ее были прикрыты, но я абсолютно точно знал, что она все видит, все чувствует и все знает о моих реакциях и мыслях.
Раскрасневшееся лицо, веснушки на носу, чуть приоткрытый маленький ротик с розовыми губами… Она была невозможно прекрасна. Я не мог, да и не хотел ни о чем другом думать, двигаясь рядом и любуясь ею, время от
времени смахивая платком заливающий глаза пот.
«Долго так держаться уже не смогу», — подумал я. Как будто услыхав мои мысли, музыка стала затихать и перешла на медленный, очень чувственный, томный блюз. В сознании не возникло ни одной мысли насчет
того, что делать дальше. Мы просто шагнули друг другу навстречу, и она положила свои невесомые руки мне на плечи. Я с удовольствием ощущал под своими руками тонкий, упругий, гибкий стан. Это было совсем другое
тело по сравнению с теми, что я уже успел ощутить в своей жизни, и оно чрезвычайно сильно будоражило, вызывало ощущения новой, необычной силы.
— Да кто же ты такая, — прошептал в ее розовое ушко, ощутив, как золотистый завиток щекочет губы, — и как тебя зовут?
— Зачем тебе это? Тебе плохо сейчас?
— Нет, наоборот — мне слишком хорошо сейчас.
— Ты боишься этого?
— Уже нет.
— Вот и хорошо, — сказала она, положив голову на мое плечо, обвила руками шею и прижалась всем своим разгоряченным телом.
Вдыхая пряный запах ее волос, я чувствовал, как кружится голова. Прижавшись щекой к ее щеке, трогал губами маленькое ушко, с каким-то странным, даже несколько садистским удовольствием ощущая, как
отзывается все ее тело. Мне очень хотелось, чтобы она сейчас мучилась, страдала и извивалась от этой ласки…
— Пойдем отсюда, — вдруг сказала она и не ожидая моего ответа, взяла меня за руку и повела из зала.
Так мы и шли, словно сквозь строй, к двери на палубу. Номерные, официантки из ресторана и прочий судовой женский люд, стоящий в коридоре, буквально испепелял нас взглядами, стрелами вонзая их в наши
спины.
— Да-а, пропал наш второй! От этой ему уж точно, не увернуться! – тихо, но явно в расчете на то, что мы услышим, сказала одна из них.
— А ты, Верка, не завидуй! Самой не бабочек ловить, а действовать нужно! – тут же ответил ей мужской голос.
Выйдя на корму, мы подошли к релингам. Тихо, внизу изредка плеснет вода.
— Обними меня и давай так постоим, молча. Я прижимаю ее к себе и чувствую, что она дрожит всем телом.
— Тебе холодно?
— Нет.
— Почему же ты дрожишь?
— Потому, что мне хорошо. Это так редко бывает. Прижми меня крепче. Я пытаюсь поцеловать ее, но она отворачивается.
— Не надо. Все это потом, а сейчас не надо. Не сердись.
— А я и не сержусь, — совершенно искренне сказал я, прижимая ее к себе.
— Мне сейчас так хорошо, что так бы всю жизнь и простояла здесь, — прошептала она, прижимаясь плотнее всем телом, как только женщины умеют это делать. Глажу ее волосы, спину. Ее руки, обхватившие меня у
пояса, тоже оживают.
— Ты не сердись на меня за то, что так нахально к тебе прицепилась.
— Да не сержусь я.
— Но я же не слепая! Видела, как ты злился. Не перебивай меня. Хочу немножко пооткровенничать с тобой. Не знаю почему, но хочу этого.
— Потерпи чуточку, ладно? Мне нужно это рассказать! Я знаю, ты поймешь! Просто послушай, а потом забудешь. Хорошо?
Я кивнул.
— Понимаешь, это очень трудно – быть красивой и оставаться самой собой. Думаешь, легко быть все время только приманкой, «объектом»? Еще с детства, со школы начала ловить эти взгляды. Это обрушилось на меня
лавиной. Сначала я радовалась, а потом стала злиться. Понемногу стала понимать, что с этим нужно что-то делать. Училась лучше всех в классе, наивно полагая, что мальчишки будут обращать внимание на мой ум, мою сообразительность и прочее. Черта с два! Все равно, все мальчишки, а с некоторых пор и взрослые мужчины видели во мне одно и то же, а девчонки ненавидели. Один раз, еще в шестом классе, они сильно избили меня за то, что их мальчики заглядывались на меня. Это был сильный урок.
И тогда я стала играть роль. Сама стала задирать мальчишек, издеваться над ними. Пошла в спортивную школу. Я всегда ходила в танцевальные кружки и знала, что могу многое. В спортивной школе, стиснув зубы,
сначала терпела липкие лапы тренера по акробатике, а потом и по восточному единоборству. Спортивной звезды из меня не вышло, да я никогда и не ставила перед собой эту цель, зато получила то, к чему
стремилась — независимость. Никого и ничего с тех пор не боялась. Отпор, который получили два старшеклассника, которые, поспорили и, перехватив меня после уроков, хотели побаловаться со мной за школой, произвел впечатление на всех. Мальчишки теперь не цепляли меня, предпочитая поглядывать с почтительного расстояния. Девчонки же совсем перестали замечать. Последние два года я ненавидела каждый отдельный день, проведенный в школе, но училась по-прежнему лучше всех.
Независимость – хорошее дело, но, как и любое другое, она имеет и обратную сторону. Я привыкала жить в вакууме, ловя мужские взгляды. Этот вакуум стал преследовать меня везде. Поступив в институт, вновь
оказалась в вакууме после того, как однозначно и резко отшила несколько не в меру назойливых кавалеров. Все было бы хорошо, но природу не обманешь. Постепенно стала замечать, как девчонок встречают, обнимают,
куда-то ведут после занятий. Мне стало не все равно, что на меня глазеют мужчины. Не мальчики, не парни, а взрослые мужчины. От их взглядов я таяла, все во мне трепетало. Дотрепеталось…
Это был молодой доцент с одной из серьезных кафедр. Он так пожирал меня глазами на лекциях, что я даже позволила себе немножко поиграть с ним, сидя в короткой юбке за первым столом. Все кончилось тем, чем и должно было закончиться. Самое неприятное во всем этом было то, что я не испытывала к нему абсолютно никаких чувств, и какой — либо роман совершенно не входил в мои планы. Хотела одного – стать женщиной.
Стала. Даже очень. Через пару месяцев сделала аборт. Это был удар. Сильный и неожиданный. Он как будто разбудил меня. Разбудил на мою беду. В один прекрасный вечер я поняла, что больше уже не смогу быть
одна. В общежитии вдруг увидела то, что еще недавно для меня не существовало — секс. Совершенно неожиданно для себя поняла, что жизнь пропитана им. Он – везде, у всех… Кроме меня. И вот, с ума схожу от этого, умираю каждую ночь от переполняющей меня тоски. Когда ты убежал от меня там, на шлюпочной палубе, думала броситься в воду. Не бросилась.
— Моя ты хорошая… Да разве ж может хоть один мужчина в здравом уме понять, что у тебя в голове?! Ты же такая…
— Нахальная, бесшабашная и недоступная при игре в развратницу. — продолжила она за меня, — Я это знаю, но не могу остановиться.
— Чего ты ждешь от меня? Ведь ты же ждешь чего-то?
— А ты знаешь, я уже получила то, что хотела, только все получилось с точностью до наоборот. Мне хотелось завоевать тебя и заставить раскрыться, растаять, чтобы потом торжествовать на руинах твоей
независимости, а получилось так, что растаяла я, а руины сейчас перед тобой. Можешь торжествовать.
— Мне вовсе не хочется сейчас торжествовать.А что тебе сейчас хочется? – спросила она и тут же громко рассмеялась, — глупая я, да?
— Да нет, ты вовсе не глупая. Ты хорошая, и я очень тебе благодарен, что ты так доверилась мне.
— Наверное, это как в поезде, эффект тамбура вагона дальнего следования — говорить можно все, поскольку мы никогда больше не встретимся. Ни у тебя ко мне, ни у меня к тебе нет особых чувств. Однако, не хочу с тобой так просто расстаться. Думаю, твоя девушка простила бы тебя, если бы у меня был шанс самой все ей объяснить. Одним словом, думай обо мне что хочешь, но я хочу эту ночь провести с тобой.
— Я знаю, потому что тоже хочу эту ночь быть с тобой, хоть ты и права – у меня есть девушка и думаю, что я люблю ее и очень, очень боюсь потерять, но эту ночь я буду с тобой. Идем. Взявшись за руки, поднялись на шлюпочную палубу и не обращая внимание на взгляды, пошли к двери. В каюте включил свет, я посмотрел на
часы и увидел, что уже половина двенадцатого.
— А мне через полчаса на вахту…
— Опять эта вахта, — тихо рассмеялась она, — выключи свет.
Я выключил свет и хотел обнять ее, но она отстранилась.
— Успокойся. Ложись на диван и отдохни эти полчаса. Я побуду рядом с тобой. И не вздумай возражать. Ложись.
— Я…
— Ложись, говорю и не возражай мне!
Я лег. Она тут же склонилась надо мной и стала, еле касаясь, целовать.
Что ты делаешь со мной, — выдохнул я, и рука легла на бедро, обтянутое тонкой тканью.
— Потрогай, потрогай, можно, — тихо шептала она и стала быстро расстегивать мои джинсы. Одновременно с последним моим стоном раздался телефонный звонок.
— Пора на вахту.
— Ну, вот, — целуя меня, сказала она, — теперь ты готов.
— А как же ты?
— Это замечательно, что тебя это волнует. А я возьму свое после вахты, если ты не передумаешь.
— Не передумаю.
— Значит, я буду ждать тебя.
— Я хочу, чтобы ты ждала меня здесь.
— Если ты этого хочешь, буду ждать тебя здесь, в твоей каюте.
— Договорились.
— Тогда иди, умойся и неси свою вахту, куда ты там ее носишь всё время! Когда вернешься, найдешь меня здесь же и в том же самом состоянии, в каком сейчас оставляешь. Обещаю! Ты убедишься в том, что я не
обманываю тебя.
— Верю.
— Вот и прекрасно. Так иди же!
Закрыв за собой дверь, я поднялся на мостик.
— Ну вот, наконец-то и ты, Иваныч, в нормальном виде прибыл на вахту – помятый, пожеванный и выжатый, как лимон! — со смехом встретил меня третий.
— Ладно тебе, с чего это ты взял?
— А сорока на хвосте принесла! А еще она рассказала, как тебя сегодня лихо с танцев увели. Наши тетки еще не скоро успокоятся, обсуждать будут. Ну, ты и молодец! Так курятник разворошить, что только об этом и трещат сороки!
— А ты — то откуда все знаешь? Ты ведь здесь был.
— Так говорю же — сорока принесла, одна из них!
— Ладно, сдавай вахту и дуй к своей сороке, может еще чего припомнит!
— Вот уж это точно! Обязательно! Даже чего и не было, вспомнит!
Вахта тянулась очень медленно. Моряка не было – сняли на палубные работы. Как тигр в клетке, ходил по мосту. Что самое странное, ни разу не поймал себя на мысли, что хочу все отменить, чтобы ее не оказалось в
каюте, когда вернусь. Я действительно хотел, чтобы она там была, но если бы кто-нибудь спросил меня, хочу ли продолжать отношения с ней и дальше, я бы сказал твердое нет. Последние полчаса были настоящей пыткой. Буря чувств и сомнений терзала меня. С одной стороны, я знал, что она ждет меня. С другой
стороны, я понимал, что вероятность того, что ее там нет, очень велика. Мало ли, что наговоришь и наделаешь с вечера. Слетел по трапу с моста, тихо открыл дверь.
Заходи, не стесняйся! Это все еще твоя каюта, — со смехом сказала она, расставляя чашки на столике возле дивана. В каюте пахло женщиной. Это не были духи. Скорее, какое-то мыло или шампунь.
— Ты не рад, что я все еще здесь?
— Что ты! Боялся, что ты ушла.
— Я же тебе обещала. Ладно, миленький, у нас с тобой очень мало времени. Бегом в душ! Когда вернулся, в каюте было темно.
Иди сюда, — раздалось из закутка, где находилась кровать, и одновременно
щелкнул выключатель ночника над подушкой. Она стояла перед кроватью, полностью одетая, — теперь я полностью в твоем распоряжении и мне понравится все, что ты захочешь. Выключить свет?
— Нет, хочу видеть тебя.
Я тоже хочу, чтобы ты все время смотрел на меня, — сказала она и протянула ко мне руки, — иди же сюда, я так долго тебя ждала.
Тонкая, благоухающая незнакомыми мне запахами то ли трав, то ли каких- то колдовских снадобий. Я гладил и гладил ее спину, руки, бедра, вдыхая эти запахи, и не знал, что я хочу сделать с ней, все казалось недостаточным. Хотелось всего и одновременно! Еле касаясь, стал медленно целовать ее губы, глаза, щеки, шею…
— Не хочу платье снимать, хочу тайны! – прошептал я, — Будь в одежде как можно дольше…
Да, — прошептала она, — хочу так…теперь здесь… губами…еще… еще, еще здесь, — задыхаясь, шептала она.
Я опустился на колени, гладя и целуя ее. Нервными движениями она гладила мою голову. Дыхание стало прерывистым, частым. Во мне же, совсем наоборот, появилось какое-то сумасшедшее, неестественное
спокойствие. С ледяным спокойствием хищника, уже держащего лапами поверженную жертву, я наблюдал за тем, как она постепенно уходит в себя, поглощенная охватившими ее ощущениями, и еще нежнее касался, еще
нежнее гладил, стараясь уловить малейшие изменения в реакциях ее кожи, изменения дыхания , чтобы усилить, довести их до крайности, довести ее до полного исступления…
— Так, миленький, так, — шептала она каким-то горячечным шепотом, прижимая мою голову к невыразимо мягкому, нежному животу. Губами я почувствовал резинку под тонкой тканью
— Подожди, — прошептала она и я почувствовал, что платье ползет вверх, щекоча мои губы. Я думал, что она снимает его, но ошибся. Как только я коснулся губами ее тела, она задышала еще быстрее и вдруг, подняв подол платья, закрыла им свое лицо.
— Смотри на меня, миленький. Я тебе нравлюсь?
— Ты просто чудо, — еле дыша, прошептал в ответ.
— Посмотри, какие они красивые, — словно в трансе шептала она, трогая свои действительно прекрасные, небольшие груди с напряженными розовыми сосками, — ты их будешь потом целовать, да?
— Буду, — простонал я, целуя живот и трогая губами тонкую резинку. Время перестало существовать. Несоединимое соединилось, все чувства смешались в один сладкий, горячий клубок. Весь мир исчез, остались
только мы. Что было до и что будет после, утеряло свой смысл. Только здесь и сейчас, и только то, что мы ощущали. Пусть будет так, пусть будет это, а все остальное – потом!
Теряя силы и задыхаясь, я падал рядом с ней на жаркие, влажные простыни, она успокаивала меня своими прохладными, невесомыми руками, и совершенно непонятными образом, отключившись на какие-то мгновения, я снова и снова ощущал прилив сил и нежности к ней.
Когда проснулся, в каюте было уже светло. Рядом со мной никого не было. Вскочил, открыл иллюминатор и высунулся в него. Пассажиры уже стояли на большом пассажирском, свежевыкрашенном плашкоуте с хлипким
ограждением и зеленой деревянной будкой. Загудела лебедка, поднимая трап. Катерок заурчал и стал медленно оттаскивать плашкоут от борта. Я лихорадочно искал ее в толпе и, встретившись с ней взглядом, помахал рукой. Она тоже подняла руку и послала мне воздушный поцелуй.
— Имя? — крикнул я.
Широко улыбаясь, она отрицательно помотала головой и снова послала воздушный поцелуй.
— Меня спроси! Я – Лена, — вдруг откликнулась одна из девчонок на плашкоуте и звонко засмеялась.
— А я Света! Нина, Валя, Таня…, иди к нам! — понеслось оттуда на фоне девичьего смеха. Она смеялась вместе со всеми и продолжала посылать воздушные поцелуи.
Плашкоут был уже далеко, когда закрыв иллюминатор, я сел на диван и тоже рассмеялся.
«Ну что я за чучело такое? И почему все у меня не как у всех?! Стоп, а может быть, это у других тоже всякое такое случается, только я об этом не знаю?» — думал я,- «Нужно будет узнать у кого-нибудь!».
С этой мыслю я бухнулся на мягкий диванный валик головой и снова заснул сладким, глубоким, здоровым с ном. В половину двенадцатого раздался обычный звонок. Голова была немножко тяжелая, но настроение – класс! С удовольствием пообедав, с необыкновенной легкостью взлетел на мостик.
— Ага, вижу и одобряю! Вполне и ничего, блеск в глазах на девять баллов, — со смехом приветствовал меня третий, — имя-то хоть узнал?
— Не-а, как-то не случилось…
— Нет, док, ты глянь – на глазах человек матерым пассажиристом становится!
Только тогда я заметил, что на мосту находится молодой мужчина лет тридцати пяти.
— И правильно делает, если становится, что же тут такого странного или плохого?
— Ну да, конечно. А кстати, док, что там современная наука говорит о воздержании?
— Она много чего говорит, а ты имеешь в виду партийно-комсомольскую трактовку проблемы или медицинскую?
— А что, они разные? – вмешиваюсь в их беседу.
— Еще какие разные! Хотите почитать медицинское пособие для моряков?
— А что, такое тоже есть? – удивился третий.
— Есть, как не быть. Так вот, там сказано, что в случае, если у моряка начинает развиваться тяжелый случай «спермотоксикоза», то есть на стены мужик лезть начинает, судовому врачу рекомендуется дать об этом знать
первому помощнику капитана, то есть комиссару.
— И комиссар что, должен лично облегчить ему страдания?! – расхохотался третий.
— Так вот, в книге говорится, что комиссар должен провести с моряком беседу, поговорить о семье, о долге, на примерах положительных литературных и киногероев показать стойкость и высокоморальный облик советского человека в любых ситуациях.
— Обалдеть, — только и нашел что сказал третий, — аж слезу вышибло!
— Ну, а медицинская наука что говорит? – поинтересовался я.
— А медицинская наука говорит немножко иначе об этой проблеме. Человеческий организм – это такая умная скотинка, которая ко всему на свете способна приноровиться. Вот, например, бывает такое, что у человека
отказывают ноги. Причин может быть множество, не об этом разговор. Организм смотрит на это с недельку, да и перестает кормить их, чтобы попусту не тратить энергию…
— Отваливаются они, что ли? — не удержался Третий.
— Да нет, не отвалятся они, но мышцы ног уже через пару недель станут на треть меньше, а потом и вовсе останется кость, кожа да сосуды. То же самое и с руками, если не работают. В народе о таком говороят, что сохнет нога или рука. Это я к чему? А к тому, что если что-то не работает в организме, он сам этот орган переводит на голодный режим ограниченного снабжения, как бы забывает о нем. И вот, этот забытый всеми орган постепенно, сам по себе сходит на нет за ненадобностью. Понимаете, мужики, на что намекаю? А что касается волнующего вас органа, то система, к которой он относится, особенно чутко реагирует на простои, и все эти процессы с засушиванием за ненадобностью проходят очень быстро. Вот, как-то так.
— Да уж, порадовал…
— Одним словом, — продолжил доктор, — не хотите потерять – используйте! Как именно будете использовать, в данном случае и не важно. Будет ли это женщина, а может быть любимая и никогда не предающая и не мотающая вам нервы правая рука, или что-то еще, каждый решает для себя сам. Главное – чтобы оно было.
— Ну, ты и выдал, док…- озадаченно сказал я.
— А ты что, Иваныч, думал, что я тебе буду о Павке Корчагине рассказывать? Это медицина и это организм. Здесь никакая, даже самая лихая идеология не работает. Ему пофигу, каких ты идей, вероисповеданий, законов и правил придерживаешься. Ему свое подай и все тут… «И будь ты хоть негром преклонных годов…» — с чувством продекламировал док и засмеялся.
— Кстати, — добавил он, — считается, что самый пуританский народ – англичане. Однако это именно они множество лет назад придумали поговорку «Use Or Lose», относящуюся как раз к этой проблеме.
— Используй или потеряешь, — вслух перевел я.
Вот именно, други мои, вот именно! Третий, а мы обедать — то пойдем или ты хочешь, чтобы наши желудки по этой же схеме атрофировались от длительного простоя?!