Во Владивосток пришли рано утром. Нас с ходу поставили под погрузку леса. Вдоль всего причала, в несколько рядов стояли вагоны с лесом –толстыми и тонкими бревнами по четыре, шесть и восемь метров длиной. Вместе с боцманом и палубной командой, прямо со швартовки заступил на вахту и начал заниматься подготовкой трюмов к грузовым работам, а второй в это время готовился к «обороне». На причале стояли люди — человек пять в морской форме и в строгих костюмах с галстуками…
Я был у первого, носового трюма, куда уже спустились грузчики и вот-вот должен был пойти первый строп, когда раздался громкий свист и вахтенный у трапа знаками стал показывать мне, что меня зовут наверх, к
капитану. Как был, в телогрейке и с белой каской на голове, поднялся наверх.
— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказал один из этих людей, — я заместитель начальника пароходства и мне поручено заниматься расследованием и устранением последствий всего происшедшего на судне в этом рейсе.
— Добрый день. Мне очень приятно, — почему-то сказал я, вместо того, чтобы представиться, чем вызвал откровенные улыбки всех, кто был в каюте капитана.
— И мне приятно, что вам приятно! — улыбаясь неожиданно приятной улыбкой, ответил он, — Насколько я понимаю, перед нами третий помощник?
— Да, вахтенный третий помощник.
— Итак, — вставая, начал он торжественным голосом, — товарищ вахтенный третий помощник, я имею поручение от начальника пароходства объявить вам благодарность за проявленные в сложных условиях мужество, самоотверженность и профессионализм. Сам он не может это сделать, так как находится в командировке.
С этими словами он протянул мне руку. Я также протянул руку и еле сдержался, чтобы не крикнуть курсантское «Cлужу Советскому Союзу!»
— А теперь, — продолжил он, — я с удовольствием довожу до вашего сведения приказ о досрочном, без сдачи аттестации, переводе вас на должность второго помощника капитана. Для этого вы будете должны списаться с
судна, пройти специальные курсы и оформить все положенные документы. После этого отдел кадров направит вас на другое судно. Человек на замену вам уже готов и полагаю, он вскоре подойдет.
— Благодарю… — все так же растерянно ответил я, видя, как второй, широко улыбаясь, кивает мне головой.
— А сейчас занимайтесь своими делами. Вас позовут, если в этом будет необходимость.
Ошеломленный всем услышанным, вышел из каюты капитана и пошел на палубу.
— Ты чего, Иваныч, как зомби бродишь? –раздался голос боцмана.
— Да вот…Списывают меня, Степаныч.
— Как так, это за что же? Не-ет, это не дело. Экипаж свое слово скажет…
— Успокойся, Степаныч, все хорошо! Повышают меня, вторым делают досрочно и без аттестации! Только курсы пройду те, что для второго нужны.
— А, ну тогда все хорошо, поздравляю, Иваныч! К нам вернешься или нет?
— Скорее всего, нет. На другое судно направят.
— Вот и ладно. Хорошо все это, правильно!
Ближе к обеду пришла замена — знакомый мне парень, окончивший училище в прошлом году. Передавать было особенно-то и нечего. Карты в порядке. Оставалось только вместе с ним отстоять вахту и дождаться отхода. Обычная стояночная суета – прием топлива, снабжения, продуктов. К вечеру все поутихло. Сменщик мой никуда не торопился – дом его в другом городе и идти особо некуда. Воспользовавшись этим, второй поставил его на вахту, а меня пригласил к себе.
Что могут делать два мужика, которые только что закончили трудное дело, причем сделали его хорошо, и это было оценено начальством? Конечно же, мы сидели в каюте за бутылочкой великолепного «Арарата» из только сегодня полученных «представительских» запасов. Вспоминали все — Колыму с Серегой, старпома и капитана. Помянули как следует. И честное слово, даже слезы навернулись на глаза, когда мы оба вдруг окончательно осознали, что их нет и никогда уже не будет! Глядя в покрасневшие глаза второго, я подумал, что хорошо, что не только у меня такая слабость. Выйдя от второго, пошел к ней… Знал, что не должен этого делать, но шел, потому что не мог не идти.
Каюта была заперта. На мой стук никто не отвечал. Спустился в кают- компанию, но и там ее не оказалось. Спать не мог, пошел на палубу. У трапа был только вахтенный матрос, Синичкин. Я уже знал, что он
представлен к награде и поздравил его. И тебя, Иваныч, тоже поздравляю! Так, глядишь, скоро и капитаном
будешь!
— Да уж, капитаном… — буркнул я, закуривая.
— Что не спишь, а? Время-то позднее, Третий час уже.
— Да так… не спится что-то.
— Понимаю. Столько всего за один рейс.
— Ага…
— Да ладно тебе, Иваныч! Понимаю я все. Ушла она вчера, с вещами. Я сам помог ей донести до машины. Замена ей приехала. Она быстренько дела передала и обе уехали.
— Ты о чем? – попытался сделать удивленный вид, но, встретив серьезный взгляд Синичкина, опустил глаза.
— Да о том же все. Это же пароход. Нигде не спрячешься, Иваныч. Здесь, как в аквариуме, все все видят и понимают. Хорошая она баба… Вон, как за мастером ухаживала, да убивалась потом. Не каждая жена так будет.
Известие было неожиданным и произвело на меня очень сильное впечатление. Ушла и даже не попрощалась… Было очень, почти до слез обидно, а на душе стало холодно и пусто. Вздохнув, хлопнул по плечу Синичкина и пошел к себе. Диван давно уже ждал меня, и испытанный уже не раз способ заснуть был спасением. Под телогрейкой было тепло, уютно и все лишнее сразу же ушло, растворилось.
Утром приехал новый капитан. Немногословный, он собрал всех бывших на борту командиров, представился и без каких-либо прелюдий предложил всем доложить о том, что происходит на судне. Выслушав доклады сказал, что рекомендацию в старшие помощники второму дал начальник службы мореплавания, но в этот рейс он пойдет вторым, а по приходу его ждет замена. Затем он предложил всем продолжить исполнение своих
обязанностей.
— А вам, Алексей Иванович, — капитан вдогонку обратился к ко мне, — завтра утром надлежит быть в службе. Сегодня, до окончания рабочего дня доложите мне о передаче дел и — свободны.
Вечером была встреча с родителями. Какое же это ни с чем не сравнимое блаженство – после судна, после всех тревог, волнений, всевозможных обязанностей и ответственностей оказаться там, где ты – всего лишь
ребенок! Это место – одно единственное на всем белом свете, и находится оно в родительском доме. При этом совсем не важно, сколько тебе лет и каких ты достиг высот, а может быть и наоборот, глубин своего падения.
Важно одно – ты пришел. Тебя здесь ждут всегда, ждали и в тот раз. Смешная деталь, но долгие годы, поднимая стопочку в родительском доме, подсознательно, на долю секунды я сверялся с кем-то внутри себя – а можно ли при родителях? Ни о чем таком я не думал тогда всерьез. Не мог думать, потому что родители были живы и здоровы. Все было обычно и нормально, и не было никаких сомнений, что так будет всегда. Не терзали меня мучения от понимания того, что слишком редко звоню, слишком мало общаюсь. Мне просто было хорошо, спокойно и уютно в этом доме. Спокойное ворчание отца, суета матери, старающейся угодить редко заглядывающему домой сыну. Все это было тем драгоценным, что уравновешивало все суеты и невзгоды, залечивало царапины и раны, полученные где-то вдалеке, но забывалось в тот же миг, когда выходил из дома, окунаясь в иной, внешний мир, чтобы вспоминать о родителях редко, от случая к случаю. Стыдно, но это так.
Трудно было сразу перестроиться и осознать, что не нужно больше идти на вахту. Вазы и горшки с цветами, стоящие на окнах и на столе, не упадут во время качки, потому что здесь ее не бывает. Не отошедший еще от судна взгляд постоянно фиксировал «непорядки» в доме — неготовность всего к плаванию в штормовых условиях! Это проходит довольно быстро, но что-то остается. Как остается на всю жизнь недоверие и нелюбовь к тишине. Если для береговых людей тишина является признаком спокойствия и порядка, то на море она – зловещий знак беды, говорящий о том, что встал главный двигатель и вспомогательные, генераторы. Такая тишина – всегда признак аварии, и поэтому у моряков дома и на работе обычно тихо звучит радио или телевизор.
Спалось в ту ночь как-то особенно сладко, но утром неумолимый звонок будильника поднял меня и маму, которая тут же засуетилась на кухне, готовя завтрак. Три дня пролетели в непрерывном вихре — двери, лица, вопросы, ответы, подписи, анкеты. Очутившись в аудитории своего родного училища, на курсах по коммерческой работе и грузовым документам, внезапно вспомнил о ней. Где она, что с ней, почему я ничего не узнал о ней в кадрах? Эти и множество других вопросов внезапно встали передо мной, заставив внутренне покраснеть от стыда. Забыл! Просто – напросто забыл о ней! Это было настолько мучительно, что на ближайшем перерыве, рискуя нажить неприятности, быстро собрал свои тетрадки и помчался на автобусную
остановку.
В кадрах долго не хотели ничего говорить, ссылаясь на конфиденциальность информации, но потом пожилой инспектор сжалился и сказал, что Лида уволилась. Где она теперь, он не знает. Знает только, что жила в «бичхолле», как моряки называли между собой пароходскую межрейсовую гостиницу. Ринулся туда, благо она была рядом, за углом.
— Выехала сегодня утром, — сказала мне администратор гостиницы, — на поезд очень спешила.
— Какой поезд, куда?
Никто ничего не знал. Подруг у нее не было. На душе тяжело, горько, холодно и пусто. На вокзале узнал, что сегодня ушел только один поезд – на Москву. Сколько у него по пути остановок – не сосчитать. Я стоял
посреди большого, с высокими расписными сводами зала, совершенно не зная, что делать и куда бежать.
Курсантом, сотни раз доводилось пробегать по этому залу. Возвращаясь поздно вечером из увольнения, забегал обычно в привокзальный буфет с его примитивным ассортиментом, чтобы съесть абсолютно великолепный, свежайший молочный коржик за одиннадцать копеек и запить его очень странным на вкус и цвет напитком под гордым названием «кофе с молоком» на ценнике. Тогда я проносился через этот зал, даже не удосужившись разглядеть нарисованное на высоком сводчатом потолке панно. Помню только, что это были дебильно — счастливые пионеры с горнами, военные с винтовками и серьезные скуластые люди с флагами, пристально всматривающиеся во что-то на горизонте. Горечь от случившегося переполняла меня. Очень хотелось кого-нибудь обвинить, но выходило, что виноват только кто-то из нас двоих — она или я. Она не могла быть виновной, потому что прямо сказала мне, что намерена делать и сделала это, а у меня были возможности что-то сделать и было на то время, но не сделал я ничего. С другой же стороны, нашел бы ее… И что дальше? Нет, это трусость. Все равно, нужно было найти.
Все эти мысли перемешались каким-то странным образом в голове, и чем больше я чувствовал себя виновным, тем почему-то легче мне становилось. Не знаю, как это получилось, но тяжесть ситуации родила другое ощущение – чувство свободы! И эта свобода не была свободой от человека, от отношений с ним. Это было ощущение свободы после принятого решения! Решение это сформировалось само по себе – нужно жить! Я понял, что сейчас ничего с этим не нужно делать. Надо просто жить и пусть все будет так, как будет! Если нам суждено встретиться вновь, мы встретимся, а если нет — все будет так, как она и сказала. С этим я и направился в сторону буфета, чтобы закрепить там эту мысль положительным импульсом в виде молочного коржика с «напитком имени кофе с молоком».
Дни мелькали один за другим. Целый месяц, с утра до вечера шли занятия. Как только курсы закончились, началось хождение по кабинетам и получение всяческих инструктажей. Последний рубеж – отдел кадров.
Геннадий Иванович, инспектор по штурманам, критически оглядел с ног до головы меня, одетого во все еще новенькую форму с новенькими же погонами второго помощника.Так… Полюбуйся на героя! Чист и свеж, как молодой редис и незатейлив, как грабли! – громко продекламировал он, обращаясь к сидящему за столом
напротив инспектору по радистам. Я знал уже эту его привычку сыпать прибаутками и поэтому спокойно
парировал выпад.
— И стоит здесь, перед вами, словно пень на стадионе, в ожидании своей участи.
— Ага, понял! Сработаемся! Садись, дорогой, говорить будем. Так вот, быть тебе «золотым копытцем», а если по-простому, по-сермяжному –рассыльным побегаешь чуток. Нет для тебя работы пока.
— Ну вот…
Э, дорогой, не кручинься! Зато первый же хороший пароход будет твой. Обещаю! Мало того, по секрету скажу — дал торжественное обещание высокому начальству посадить тебя на хорошее судно за великие заслуги!
— Есть, понял, — уже более веселым тоном сказал я.
— Вот и ладненько. Вот тебе конверт, адрес на нем. Отвезешь и свободен. Утром – как штык, к восьми быть у двери этого славного кабинета! И чего ждем? Вперед и с песней!
Утром, на третий день довольно странной жизни, которая состояла из одного – двух конвертов и долгого ничегонеделанья в кабинете или в холле первого этажа отдела кадров, все изменилось. Геннадий Иванович, в
очередной раз пробегая мимо, резко остановился и вперил свой взгляд в
меня.
— И почему это, скажи на милость, мы сидим? Там пароход слезами горючими весь уже изошелся, его дожидаючи, а он, видите ли, прохлаждается и высиживает тут чего-то!
— Так я…
— На этом будем считать, — прервал меня инспектор, — что диспут наш закончен и прошел он с большим успехом. Направление твое лежит на моем столе. Хватай его в зубы и бегом в службу мореплавания и коммерческий
отдел, на утверждение! Завтра в четырнадцать часов, со всеми вещами, быть на «Феликсе Дзержинском», у пассажирского помощника. Все пассажирские документы на тебя будут у него. Между прочим, судно отходит от морвокзала славного города Находка назначением на не менее славный японский порт Иокогама. Твое судно туда как раз и подойдет. Так что, путь твой — в Находку.
— В Находку?! – переспросил я, — А како….
— Нет, ну вы посмотрите на него, люди добрые! Лети, говорю тебе, я ведь и передумать могу! По пути все сам прочтешь в направлении. Тебе еще загранпаспорт прописывать по судну, да в бухгалтерию попасть нужно, за
командировочными. В семнадцать часов следующего дня пассажирский теплоход «Феликс Дзержинский» вышел на створы, набрал ход и направился на выход из залива Находка, еще недавно бывшего заливом Америка. Пассажиров было не очень много. В-основном это были японцы, но попадались и наши. Туристов в Японию в то время не было, и все это был чиновно — командировочный люд, да всевозможные делегации.
Меня поселили в маленькой каютке на корме. Без малого трое суток я или спал, или бродил по палубе, наслаждаясь теплой, маловетреной погодой. Почти непреодолимо, физически тянуло подняться на мостик, но не поддался желанию, поскольку понимал, что меня там никто не ждет. Для них я — точно такой же пассажир, как и все остальные. Это было очень странно и дико – я на судне, оно на ходу, а я не нужен ни на баке, ни на
мостике! Тогда я и понял, что вряд ли смогу когда-нибудь путешествовать пассажиром на судне. Японию всегда узнаю по запаху. Ни у одной страны нет такого запаха. Уже на подходе, миль за пятнадцать появляется этот странный, сладковато- гнилостный запах. Кто имел дело c таким удобрением, как рыбная мука или «тук», сразу поймет — Япония пахнет именно им!
Через пару суток, проснувшись ранним утром выглянул в иллюминатор. Совсем рядом светил ярким белым огнем маяк. Мы входили в Токийский залив. Сказывалось волнение перед вступлением в новую должность — спать больше не хотелось. Привел себя в порядок и вышел на палубу. По всему горизонту — огни. Суда шли навстречу, попутно, пересекающими курсами.
Большие, маленькие, огромные, как в броуновском движении, они были всюду. Представил себе, какая напряженная обстановка сейчас на мосту и вновь подавил навязчивое желание подняться и предложить свои услуги. Рассвело. После завтрака вышел на палубу. Впереди по курсу виднелись очертания берега. Понемногу проясняясь, они превращаясь в индустриальный пейзаж. Трубы, большие сооружения, огромные «грибницы» баков нефтехранилищ все четче и четче вырисовывались в дымке. Сбавив ход до самого малого, подходили к большому волнолому с маячками на его оконечностях, которые еще не поняли, что уже рассвело и продолжали моргать красным и зеленым. От него к нам уже бежал маленький катерок с лоцманским флагом на мачте.
Сухонький, пожилой японец с сумкой на ремешке через плечо поднялся с легкого катерка по штормтрапу, низко поклонился встречающим его штурману и матросу, и семенящей походкой побежал к входу в надстройку.
Вскоре судно задрожало — дали ход. Волнолом пронесся, мы быстро шли мимо судов, стоящих на якоре. В лучах яркого утреннего солнца было видно, что берег весь изрезан на узкие и широкие щели, по обе стороны
которых у причалов стояли суда. Впереди виднелись два буксира. Они явно ждали нас. Не сбавляя хода приблизились, и буксиры, выдав вспененные водовороты за кормой, лихо рванули за нами, пристраиваясь на ходу к борту. Матросы, уже вышедшие на швартовку, приняли с буксиров толстые плетеные концы и уложили петли на конце, называемые странным словом «гаша», на кнехты.
Постепенно сбавили ход и оказались напротив щели, на одной стороне которой высились большие склады и стояли два судна, а на другой сверкал сталью и стеклом огромный морской вокзал. Медленно, осторожно мы
подкрадывались к нему. Поравнявшись, остановились. Двигатели замолкли. Буксиры тут же стали толкать нас к причалу. Чем ближе подходили к морскому вокзалу, тем больше становилось ясно, какое наше судно маленькое по сравнению с ним и какие лайнеры здесь швартуются. Большие портальные выдвижные рукава — трапы предназначались совсем не для нашего маленького судна. Они оказались на уровне нашей трубы. На
причале для нас приготовили совсем другой, небольшой трап. Как только прижались к причалу, оборудованному большими резиновыми отбойниками, в открытый лацпорт подали трап-сходню. По нему
поднялись власти – несколько офицеров в синей форменной одежде и парочка гражданских. Минут через десять к трапу подъехали большие сверкающие автобусы, и пассажиры начали спускаться, усаживаясь в них.
На корме открыли другой лацпорт, и там началась выгрузка пассажирского багажа на специальные тележки.
— Вот вы где, — раздалось за спиной. Я обернулся – это был четвертый помощник.
— Поднимитесь к капитану. Там агент, и у него есть информация для вас.
— Прошу разрешения, — постучал я в косяк открытой двери каюты капитана.
— Да, заходите. — приветствовал меня чуть полноватый капитан, — Это агент, мистер Мацуока. У него есть для вас информация.
— Драсбуйте, — с явным удовольствием произнес симпатичный японец лет тридцати, кланяясь и подавая мне руку.
— Охаё гозаимас, — не преминул и я блеснуть своим японским.
Хай! Охаё, — широко улыбаясь, ответил он, и я понял, что контакт
состоялся.
На этом мои познания в японском, а его в русском и закончились, разговор продолжился в обычном порядке, на английском. Оказалось, что мое судно, «Комсомолец Приморья» изменило ротацию, то есть очередность заходов в порты, и будет оно в Иокогаме только через трое суток, а завтра к обеду приходит в Кобе. Мацуока — сан добавил, что у него есть дела в Кобе, и он готов отвезти меня туда на своей машине, если я не буду возражать. Естественно, я не возражал — прокатиться по Японии с ветерком было заманчиво! Выезд назначили на полдень. Взяв паспорт моряка и остальные мои документы, он уехал в город, оформлять в иммиграционной службе разрешение на мой переезд в другой город. Примерно к семи часам вечера мы должны были быть на месте.
Все новое ново только вначале. Уже через полчаса поездки все стало обычным. И фанерные полицейские, стоящие на битком забитых машинами улицах огромного города, и двухэтажные дороги-эстакады, летящие над
крышами домов, и аккуратные, красивые, словно игрушечные домики с рисовыми полями вокруг, и фантастические спирали многоуровневых развязок. Все это стало казаться нормальным и мало интересным. Время от времени Мацуока рассказывал о том, что мы проезжали, и эта информация, не задерживаясь в моем сознании, улетала в открытое боковое окно. Было как-то спокойно, надежно и уютно на этой великолепной скоростной дороге. Машина неслась, не качаясь и не трясясь. Скорости не чувствовалось. Если бы не стрелка на спидометре, застывшая на отметке 120, можно было усомниться в том, что она столь высока. Единственное, к чему я так и не привык – мы ехали по левой стороне! Да, в Японии, как и в Англии, левостороннее движение. Часа через два въехали в очередную деревушку, ничем не отличающуюся
от множества других, и наша машина свернула на узкую улочку. Метров через сто остановились возле небольшой, в японском стиле харчевни. О том, что это именно она, говорили два больших, продолговатых красных фонаря с черными иероглифами, висевших по бокам от входа, да витрина у входа с муляжами — образцами того, чем здесь кормят. Из всего, что я увидел, знакома мне была только лапша «Рамен». На нее я и показал. Мацуока засмеялся и сказал, что почти все русские почему-то всегда на нее показывают. Тогда я сказал ему в ответ, что отказываюсь от своего выбора и полностью полагаюсь на его вкус. Он поклонился и поблагодарил за оказываемую ему честь.
Когда мы сели, откуда-то беззвучно возник пожилой японец, вероятно хозяин харчевни. Мацуока долго что-то говорил пожилому японцу, и тот только кланялся и произносил обычное в Японии «хай». Когда хозяин
ушел, симпатичная японочка принесла пару бутылок пива, чайничек с зеленым чаем, маленькие чашки и высокие стаканы. Поклонившись, она улыбнулась и исчезла. С удовольствием пил светлое, очень вкусное пиво, а Мацуока – зеленый чай. Минут через пятнадцать на столе появилось большое блюдо с разной
снедью морского происхождения, пиалы с жидким супом бело-кораллового цвета, рис и палочки. Посмотрев, как я взял палочки, он сказал пару слов хозяину, стоящему в отдалении, и тот, улыбаясь, принес мне вилку. В
пиале была короткая фарфоровая ложечка странной формы, оказавшаяся довольно удобной.
Обед был замечательный, и я понял, что до вечера точно доживу, а там – посмотрим. В кармане у меня была пара тысяч иен, мои командировочные. Дальнейший путь я добросовестно проспал. Просыпался пару раз по
требованию выпитого пива, и мы останавливались. Туалеты на трассе, словно по волшебству, всегда находились как раз там, где они были нужны, и все до единого в удручающе-однообразном, великолепном состоянии.
Долго ехали по таким же, как в Иокогаме, забитым машинами улочкам. Припарковавшись в маленьком, примерно на четыре-пять машин дворике с красиво обрезанным кустарником по периметру, вошли в небольшой двухэтажный дом. Это была семейная гостиница. Хозяин и хозяйка, улыбаясь и постоянно кланяясь, предложили нам сесть. Тут же на столе появились две чашечки кофе. Мацуока подал им мои документы и что-то объяснил на словах. Постоянно кивая, они выслушали, и хозяин подал Мацуоке ключ с брелком.
Допив кофе, встали и по скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Первая же дверь в узком коридорчике была наша. Номер оказался вполне скромным — маленький душ с туалетом, большая кровать с
тумбочкой, встроенный шкаф и кресло у маленького журнального столика. Я ожидал увидеть что-то иное, в японском стиле, но это была гостиничка европейского типа. Мацуока сказал, что мои вещи вряд ли мне понадобятся в номере, потому что все, что мне необходимо, то есть туалетные принадлежности, халат,
тапочки в номере предусмотрены. Решили, что вещи останутся в его машине. Уходя, он сообщил, что через час вернется, и мы поедем ужинать, если я не возражаю. Я не возражал. Через час спустился вниз и вышел во дворик. Мацуока был уже там, но машина была другая. Из нее тут же выскочил и стал кланяться довольно
молодой японец.
— Мистер Асата-сан, ваш агент в Кобе, — представил его Мацуока.
Ресторанчик оказался небольшим, но довольно дорогим, если судить по внутреннему убранству. Мы прошли вглубь полутемного зальчика с несколькими столиками и барной стойкой. Людей было мало. Тихо играла мелодичная японская музыка. Красивая, красного дерева лестница с резными перилами вела вверх. Поднявшись по ней, оказались в довольно большом помещении. Там нас приветствовала молодая японочка в ярком кимоно. Пол покрывали мягкие циновки. Японцы разулись и прошли к низкому столику в центре. Я последовал их примеру. Под столом было углубление. Как потом объяснил Мацуока, это традиционное японское устройство стола. В японских домах, сделанных из деревянных каркасов, обтянутых либо бумагой, либо циновками, отопления практически не было, поэтому угли из очага насыпались в жаровню и ставились в углубление под столом. Скатерть со стола покрывала ноги сидящих, и там, под столом становилось жарко.
На столе стали появляться блюда. Не буду описывать все, что там было, но мне больше всего понравилось то, что называется «скияки».
Наверняка, существует множество рецептов этого традиционнейшего национального японского блюда, но речь не об этом. Сам процесс просто завораживал! Перед каждым из нас поставили маленькую, в половину тетрадного листа, газовую плиточку с мелкой решеткой сверху. Плитки подключили тонкими шлангами к краникам в центре стола. Пламя было небольшое и ровное по всей площади под решеткой. Каждому поставили по красивой прямоугольной тарелке с тонкими ломтиками мяса с прожилками. Оно явно было подмариновано чем-то. Процесс состоял в том, что нужно было взять палочками ломтик и положить его на решетку, через десять — пятнадцать секунд перевернуть его и потом, не ожидая остывания, еще шипящим
отправить в рот! Все это запивалось вкуснейшим горячим саке, что наливалось из маленьких глиняных кувшинчиков в глиняные же, чуть больше наперстков, рюмочки. Всякие солености и маринованности на
блюдах только раздразнивали аппетит, а мясо было потрясающе вкусным! Настроение – супер! Много говорили. Практически ни о чем. В гостиницу вернулся к полночи. Завтра за мной приедут в полдень. Будет свободное время до обеда.
«Зачем оно мне?» – успел подумать, засыпая.
Проснулся поздно, но успел выпить чашечку кофе внизу. Ровно в полдень машина Асаты въехала во дворик, и мы тут же поехали в порт. На мое замечание о том, что мы ничего не сказали в гостинице, он ответил, что все
нужные формальности и условия были оговорены и выполнены вчера, и больше никто никому ничего не должен.
Узнав, что я не сдал ключ, он взял его у меня и сказал, что завезет им его позже, но и это не обязательно, так как у хозяев наверняка припасена не одна копия ключей на этот случай. Судно только подходило к причалу. Мы сидели в машине и наблюдали за швартовкой, не выходя из нее,. Когда подали трап, к нему подъехали
власти. Мы тоже подъехали к трапу и Асата-сан подал мои документы офицеру. Прочитав их, тот кивнул, сказал что-то другому офицеру и ступил на трап. Следом пошли и мы. Стандартное «разрешите войти, представиться и т.д.» заняло буквально одну минуту.
— Алексей Иванович, — без вступлений, вернув мне мои документы, начал говорить капитан, — времени у вас очень мало и поэтому сейчас зайдите к старпому, сдайте ему документы и идите ко второму, начинайте принимать дела. До Иокогамы, где он сойдет с борта, у вас будет возможность двое суток днем и ночью задавать ему любые вопросы, а в дальнейшем вы будете задавать их мне. Учитывая, что вам наверняка не захочется задавать мне слишком много вопросов, постарайтесь побольше задавать их второму помощнику.
— Я понял. Могу идти?
— Да, идите.
Кивнув на прощание Асате, вышел из каюты капитана и увидел знакомое лицо. Он был третьим помощником, с которым я стоял вахту в позапрошлом году, на преддипломной практике.
— Привет, студент! Никак, это ты меня будешь менять?
— Да, Николаич, буду!
— Ну, ты даешь! Это как ты успел меня догнать-то?
— Потом расскажу. Его величество, случай!
— Понятно… Ладно, потом расскажешь, а сейчас пошли работать, а то времени у нас слишком мало.
Бумаги, бумаги, бумаги… Море бумаг на этой линии у второго, потому что груз на линии идет очень разный, мелкими партиями. А кроме того, все это нужно уложить, отделить, да так, чтобы к нужному порту нужный груз
оказался свободным, не заваленным другим грузом. И все это при том, что в каждом порту одновременно идет и погрузка, и выгрузка. Стало ясно — скучать не придется. Время от времени Николаич бегал на палубу, чтобы взглянуть на то, как там идут дела. Японцы работали на три трюма. После ужина мы снова зарылись было в бумаги, но раздался звонок.
— Да, второй, — взял трубку Николаич, — когда? Понял, бегу!
— Что случилось?
— Шкентель на втором трюме лопнул, третьего придавило.
«Ну вот, — подумал я. Противный холодок пробежал по спине, — и здесь
началось!»