Минут через двадцать усатый вернулся, развалился на диване в штурманской и закурил что-то очень вонючее.
— Ну, вы даете, ребятки! Капитана у них нет, старпома тоже. Слышь, Толян? Мы, оказывается, в самый подходящий момент подоспели! Прикинь, получается, вроде как спасители мы!
— Ага, спасители! – ухмыльнулся Толян, — А куда делись-то?
— Одного зеки беглые замочили, другой сам загнулся.
— А кто командует кораблем?
— А второй помощник, пацан совсем. Да и вообще, детский сад какой-то. Эй, штурман, — крикнул он мне, — а тебе сколько годков-то?
-Двадцать три… почти.
— Во, Толян, видишь? Аксакал у нас тут правит! Ты уж будь повежливее с ним, не то обидится ненароком!
— Да буду, буду… — буркнул тот.
— Ну, да ладно, а теперь о деле. Значит, так, — обратился усатый ко мне, — твоя задача – править, куда скажут. Попытка установить связь с кем-нибудь будет пресечена самым серьезным образом. Если хочешь состариться
нормально, детей настряпать и с внуками повозиться — не делай глупости. Обмануть меня не удастся, а посему правь точно и аккуратно.
— Понял, — ответил я, глядя на экран радиолокатора.
— Вот и хорошо, что понял.
— А как насчет отдыха? Вроде бы как десять часов я уже на вахте.
— Отдыхать будем потом, когда дело сделаем.
— Ага… а если засну вдруг.
— А тогда я развлеку тебя. Я хорошо умею это делать. Можешь быть уверен
– больше не захочется спать!
— Иди, отдыхай, — сказал второй.
— Что с экипажем? — спросил я, но наша попытка поговорить тут же была пресечена Толяном.
— А ну, разошлись! Сдали вахту и все, нечего тут базарить.
— Иди в свою каюту, — сказал мне усатый, — и чтобы я не видел тебя нигде, иначе мы с тобой очень близко познакомимся!
— И на завтрак нельзя сходить?
— Ты мне надоел уже. Толян, своди его, пусть там кусок чего-нибудь возьмет и сразу в каюту.
Толян повел меня вниз, в столовую, где сидели все кроме вахты. Виднобыло, что они просидели так всю ночь. Один стол был накрыт. Лида вынесла из буфета чайник с кофе, масло, сыр, колбасу. Улыбнувшись мне,
она встала у двери в буфет и, спрятав руки под фартук, осталась такстоять. Сев рядом со мной, Толян тоже налил себе кофе и сделал несколько бутербродов, чтобы взять их с собой.
— Давай, жуй в темпе, — сказал он мне.
Я ел и смотрел на присутствующих. Что-то меня настораживало… Внезапно я понял, что именно! В столовой, когда судно на ходу, находились оба радиста! Наверняка, они просидели здесь всю ночь, и это был наш шанс на спасение! Реальный, совершенно однозначный шанс! Все дело в том, что судно на ходу обязано в определенные часы выходить на «явки», то есть связываться с радиоцентром, давая свои координаты. Кроме этого, судно должно в определенное время давать так называемую «диспетчерскую радиограмму», то есть посылать в пароходство более развернутую, кодированную информацию о том, где находится, что делает. В случае, если пропущена явка или эта информация не поступает в положенный срок, в пароходстве поднимается тревога, создается специальный штаб по ситуации и начинается активный поиск судна, к которому подключаются другие суда, военные моряки и авиация! Допив свой кофе, Толян поднялся и жестом приказал мне вставать и идти за ним. В каюте он забрал ключ и закрыл дверь снаружи. Проснулся от того, что судно покачивало. Часы показывали около половины первого. Нужно пообедать и второго подменить. Выглянул в иллюминатор. Небо затянуло тучами. На море виднелись небольшие барашки, значит ветер четыре-пять баллов. Часа через три-четыре такой ветер нагонит волну. Умылся, оделся и позвонил на мост.
— Иди обедай и меня сменишь, — сказал второй, — сейчас тебя откроют. Обед накрыли там же, в столовой.
Человек с автоматом, радисты, комиссар, женщины по-прежнему были здесь же. Деда с мотористами и боцмана с матросами не было. Видимо им всё же разрешили заниматься своими делами. Подавала дневальная. Поднявшись на мостик, нашел там прежнюю ситуацию — усатый с Толяном, да второй у карты.
— Похоже, циклончик подходит, — сказал второй, — боцман с моряками на палубе, крепят все по штормовому. Дед в машине то же самое делает.
-Ладно, пойду пообедаю и вернусь.- Да отдохнул уже, если что нужно – делай, я здесь буду. Курс без
изменения?
— Да, курс прежний. Тогда стой, а я гляну, что и как.
— Карту погоды брали?
— Нет, не дали.
— Зачем тебе карта? – вмешался внимательно слушавший нас усатый.
— Хотелось бы посмотреть, что за циклон. А может быть, бежать уже нужно
и под островом прятаться?
— Ишь, какие пугливые попались! Никаких островов. Вперед и только
вперед! – сказал усатый.
— Как скажете, — сказал второй и вышел из штурманской.
Часа через два волнение усилилось. Ветер теперь свистел и достигал силы в шесть-семь баллов. Судно на качке кренилось до десяти градусов. Авторулевой стал плохо справляться. После небольших препирательств с
дремлющим на диване усатым, позвонил в столовую боцману, чтобы прислал на мост матроса.
Вскоре пришел коренастый крепыш и весельчак со смешной и совершенно не подходящей к его виду фамилией Синичкин. Несколько удивленный выбором боцмана, я поставил его на руль. Этого моряка боцман никогда не ставил на вахту, предпочитая держать при себе в рабочей команде, на палубе.
К вечеру море разгулялось серьезно. Волны были высотой метров пять, ветер достиг силы в восемь баллов и свистел в снастях. Судно с пустыми трюмами вело себя совсем иначе, чем в грузу, резко зарывалось носом и
раз за разом принимало воду на палубу. Усиливаясь, качка становилась стремительной, крен достигал теперь уже пятнадцати градусов на оба борта. Толян вышел на крыло и высунул голову на ветер. Ему было плохо –
укачался, бедолага, напрочь. Усатый встал и подошел к лобовому иллюминатору.
— Ну и как, долго это все будет продолжаться? — спросил он у меня.
— Откуда я знаю? Вы же не дали карту принять. Похоже, все еще только начинается и неизвестно, что дальше будет. Ветер продолжает усиливаться, да и давление падает.
— Ты меня пугать решил, что ли?
— А чего мне пугать-то? Шторм и шторм, ничего необычного. А вы что, никогда не бывали в шторм в море?
— Твое-то какое дело, бывал или не бывал? Ты, знай, правь и нечего тут мне допрос устраивать!
— Да молчу я. Оно мне надо?
— Вот и молчи себе, пока язык-то не укоротили, — все больше раздражаясь, буркнул усатый.
В открытую на крыло мостика дверь видно было, как Толян перегнулся через релинги. Морская болезнь вступала в основную стадию.
— Эй, ты чего там? – крикнул усатый. Толян поднял руку, давая понять, что все слышит, но поднять голову так и не смог, продолжая свое дело. Через пару минут он вошел в рубку, кашляя и отплевываясь.
— Здесь я. Что-то мутит меня. Может, съел чего? На крыле буду.
— Говорил же тебе, чтобы не жрал столько вяленой рыбы, а ты накинулся, словно с голодухи.
— Да вроде свежая, вкусная …
— Ага…вкусная. Вот и стой там, проветривайся!
Стемнело. Судно теперь уже просто швыряло. Крен достигал двадцати градусов. На ногах стало трудно стоять, приходилось обеими руками держаться за поручень у лобовой переборки. Толяну стало совсем худо, он уже не отходил от релинга. Похоже, усатый был не в лучшем состоянии.
— Иваныч, похоже наш шанс намечается, а? — прошептал матрос, когда усатый тоже вышел на крыло.
— Что ты имеешь в виду?
— Так я же в ВДВ служил, кое-что умею. Давай, договоримся. Как только кашляну два раза, мигом меняй меня у руля, а я знаю, что делать.
— Договорились.
Раздался звонок. Усатый вошел в рубку и сам взял трубку.
— Да, слушаю. Ну и что? А мы что, на Гаваях находимся? Точно так же, как и всех качает. Терпи, говорю! Куда отпустить? Я тебе отпущу! Сейчас спущусь, разберусь.
— Толян, смотри тут! Я спущусь, – крикнул он, но ответа не последовало. Так и не дождавшись ответа, усатый вышел с моста и было слышно, как он чертыхался там, на крутом трапе, видимо оступившись.
— Иваныч, быстро! Давай! – прошипел Синичкин. Я перехватил руль, а он кошкой метнулся на крыло и через несколько секунд вернулся.
— Что, нет его там?
— Ага, нет.
— Не понял, ушел куда?
— Ох, Иваныч, ну ты даешь! Ушел, ушел Толян! Совсем ушел. Вредно так сильно укачиваться!
— Ты его…
— Ага, — ответил Синичкин и тяжело стукнул по палубе. Этот жесткий звук вместе с бряканьем металлических деталей ни с чем не спутаешь – это был звук оружия.
— Ладно, рассусоливать некогда. Коли начали, дальше делать нужно. Ты, Иваныч, рули, а я покараулю того борова. Он старший. Его положим – легче будет. Остальных троих легче будет скрутить…
— Он со света войдет и с минуту ничего не будет видеть, — сказал я, — там, за дверью выключатели, весь свет на трапе включи, а в штурманской выключи настольную лампу над картой – она с оранжевым стеклом. В таком свете адаптация к темноте почти мгновенная, а без нее он слепой будет со света. Усатый вернулся минут через десять. Открыв дверь, он замер, глядя со света в рубку.
— Скорее закрывайте, впереди же ничего не видно. Там кто-то встречный, как бы не столкнуться! – импровизировал я.
— Ладно, чего раскричался! Толян, сюда иди! – крикнул усатый, сильно хлопнув дверью. Глухой удар, стон и звук падающего тела.
— Сейчас, как же, бежит твой Толян, спотыкается. Укачался сильно, рыбы объелся! — пробурчал Синичкин, — Иваныч, связать бы его, пока отдыхает.
Кончик нужен.
— Возьми под диваном в штурманской, там линь есть капроновый.
— Ага…
— Ну вот, клиент готов, — сказал он вскоре, выволакивая усатого на крыло. — Оставляю тебе, Иваныч, один ствол. Сумеешь, ежели чего?
— В училище, на военных стажировках стрелял на стрельбище.
— Вот и ладно. Так что, будь начеку! Пошел я. Надо бы с остальными пообщаться.
Минут через двадцать на мост влетел второй. Возбужденный, он хлопнул меня по плечу.
— Ну, вы и молодцы, Иваныч!
— А что я? Это Синичкин все сделал. Он молодец!
— Да знаю, он все рассказал. Один бы не смог. Молодцы! Где усатый?
— Да вон он, на крыле лежит.
Второй взял фонарь и вышел на крыло.
— Эй… Да он же обделался весь. Укачался, бедолага! Переверну я его на
пузо, а то как бы не захлебнулся. А так — пускай страдает себе потихоньку,
да о грехах своих думает. Синичкин постарался на славу – не развяжется!
Дверь в рулевую открылась, заглянул начальник рации.
— Есть связь!
— Бегу, — ответил второй.
Еще через час на мостик поднялись комиссар, боцман и стармех.
— Что ж, будем считать, что и эту задачу решили, — сказал боцман.
Осветив рулевую, вошли второй и начальник рации.
— Все в сборе, — сказал второй, — можно начинать совещание. Я получил
указание следовать на Сахалин, в Корсаков и сдать там этих орлов. Где
они, кстати?
— Трое связаны и закрыты в кладовой прачечной, а четвертый на крыле
лежит, — ответил боцман.
— Насчет четвертого знаю, а почему именно в кладовой прачечной?
— Так в ней же по проекту камера-карцер и все приспособлено для этого, — ответил стармех, — у меня была возможность узнать об этом, когда три года назад везли преступника.
Понятно. Как они, сильно помяты? — спросил второй.
— Да нет, от неожиданности даже про оружие забыли, да и поукачивались напрочь! Правда, ребята чуток приложились, конечно. Так, для острастки, чтобы не повадно было, – ответил боцман и даже в темноте, по его тону чувствовалось, что он довольно улыбается.
— Так что, собирать экипаж будем или завтра? – спросил комиссар. Думаю, что это тот случай, когда на нас не обидятся за беспокойство среди ночи.
Дверь штурманской открылась, и вошел второй радист с метеокартой. Все переместились туда, под свет лампы над штурманским столом. Мощный тропический циклон цеплял нас довольно серьезно. Прятаться было поздно, мы не успели бы дойти до ближайшего острова.
— Будем штормовать, — сказал второй, — держаться носом против волны. Если начнет сильно бить – сбавим обороты. Иваныч, я схожу кофейку хлебну и поднимусь, сменю тебя.
— Понял, — ответил я, почему-то только после этих слов ощутив усталость, которая буквально валила меня с ног.
Резко загудел телефон. Второй взял трубку.
— Слушаю. Ну и что же, что кричат. Мы их не приглашали. Дайте им ведро и воды, пусть пьют и… Как, соленая? Понял… Хорошо, сейчас разберемся.
— Бунтуют? – спросил комиссар.
— В системе пресной воды забортная, соленая, — ответил второй, — расход у нас идет из форпика …
— Значит водотечность в танке, — мгновенно среагировал я, представив себе
мысленно схему танков, висящую в коридоре, недалеко от моей каюты.
Форпик – самый, что ни на есть, носовой танк.
— Точно. А мы уж думали успокоиться и отдохнуть. Вот и новая вводная
подоспела… Вызывай стармеха и боцмана.
— Понял.
— Что на этот раз? — с порога спросил стармех, пропуская вперед боцмана.
— Водотечность, — ответил второй, — в форпике забортная вода.
— А в трюмах как? — спросил боцман.
Вот сейчас и будем выяснять, как в трюмах, — ответил второй, — Дедушка,
спускайтесь в машину и попробуйте выкатать воду из льял всех трюмов по
очереди. Степаныч, все льяльные колодцы в трюмах почистили после
выгрузки?
— Ну да, плотник все колодцы прошел, приемные сетки почистил. Все сухие
были.
— Тогда начнем. Мостик машине, — раздался минут через пятнадцать голос стармеха в
динамике.
— Слушаю, — взяв микрофон, ответил я.
— Льяла первого трюма чистые и сухие. Насос сорвал через пару минут. Во втором трюме правый колодец забит. Из левого минут десять качаем, не срывает.
— Та-ак, в трюме вода. Нужно смотреть, что там… Если не очистим колодец,
одним можем не справится. Степаныч, кого пошлешь? – спросил второй,
обращась к боцману.
— Сам пойду. Возьму плотника – его это дела.
— Добро, Степаныч. Только осторожнее, прошу тебя! И так достаточно всего
уже напроисходило, чтобы еще что-то… Возьмите фонари. Если что –
сигнальте! Мы включим громкую трансляцию на палубу и ответим голосом.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — ответил боцман.
— Будете готовы – позвоните, — сказал второй вдогонку боцману и добавил, обращаясь ко мне, — Иваныч, включи палубное освещение, посмотрим как волна идет.
Волны в свете палубных прожектов казались просто огромными. Метров семь — восемь, не меньше. Словно поплавок, судно то взлетало на гребень, то глубоко проваливалось меж двух валов, черпая массы воды носом. Вода стеной падала на палубу и пенным потоком горной реки неслась по ней, готовая сокрушить на своем пути все, что ослабло или плохо закреплено. Время от времени судно кренилось, и тогда масса воды перехлестывала через фальшборт, мгновенно заполняя пространство между полутораметровым стальным фальшбортом и такими же по высоте комингсами трюмных люков. О том, что будет с человеком, попавшим в этот водоворот, страшно было даже подумать. Боцману с плотником предстояло идти именно туда, на палубу.
— Иваныч, скажи стармеху, чтобы еще оборотов пять сбавил. Может, чуток
поменьше будет заливать.
— Есть, пять оборотов сбавить.
Вглядываюсь в зеленый луч радара, бегающий по кругу из центра круглого экрана, но ничего кроме засветки от волн и низких туч не вижу. Судов нет. До островов далеко – радар не достанет, да и нет смысла прижиматься в
такую погоду к скалистым, опасным островам. На тамбучину между вторым и третьим трюмом упало пятно света фонаря. Через мокрый, засоленный иллюминатор вглядываемся вниз. Видно было,
как в промежутках между двумя волнами один запрыгнул с палубы на люк третьего трюма, за ним — второй. Быстро перебежали к тамбучине, забрались на нее и спустились на второй трюм. Все понятно – идут по центру, чтобы не попасть под волну с борта. Главное и самое сложное будет – попасть в тамбучину между первым и вторым трюмами. Дверь во входной тамбур располагалась в самой опасной зоне. С волнением наблюдали, как
они быстро выскочили к двери и кувалдами выбивали деревянные клинья, которыми заклинены задрайки на стальной двери. Судно глубоко нырнуло и все во мне сжалось – успеют ли… Успели! Юркнув в пространство между тамбучиной и комингсом трюма, они переждали поток и вновь выскочили с кувалдами. Через несколько секунд дверь распахнулась. Боцман нырнул в нее, а плотник что-то замешкался. Судно в очередной раз зарылось носом. Плотник захлопнул дверь и одним рывком, уже по колено в пенной воде, бросился за тамбучину. Как только вода схлынула, он снова метнулся к двери, открыл, быстро вошел и захлопнул ее за собой. Минут через десять дверь снова приоткрылась, и оттуда морзянкой заморгал фонарь.
Читаем вслух : «О», «К».
— Вот и славно, — сказал второй, — ответь им и скажи деду, чтобы попробовали покатать из первого трюма. И скажи, пусть перейдут на расход пресной воды из кормовых танков. Минут через пять из машины сообщили, что из обоих колодцев взяли нормально и насосы сорвали. Теперь стало понятно, что трюм сухой, водотечности в нем нет. Тем временем, боцман с плотником начали обратный путь, вышли из тамбучины и стали забивать клинья в задрайки.
Если бы я не знал, что вода обладает такой силой, что легко открывает эти задрайки, то подумал бы, что рискуют они зря, теряя время. Быстро забив парочку, они метнулись к комингсу, успев увернуться от очередной стены воды. Затем, перебежав через второй и третий трюма, замерли, прежде чем спрыгнуть вниз, на палубу. Переждав, когда схлынет поток, несущийся с бака, плотник спрыгнул вниз. Он не успел сделать и шаг, когда судно, накренившись на этот борт, вдруг зачерпнуло бортом, и мощная порция воды обрушилась туда, где он стоял. Когда вода схлынула, плотника не было видно. Боцман спрыгнул вниз и кинулся под трап. С мостика не было понятно, что там происходит, но мы увидели, как сверху, с палубы туда же метнулись еще две фигуры. Через какие-то секунды наверх по трапу подняли плотника. Я позвонил доктору, чтобы он подошел туда, вниз.
— Выруби палубное освещение. Я вниз, — сказал второй, выходя из рубки. Вернулся он минут через десять
— Как плотник, — спросил я?
— Нормально. Ногу вывихнул, да синяк на все плечо. До свадьбы заживет!
-Ладно, Иваныч, иди отдыхай. Как проснешься – сменишь меня.
— Понял. Журнал утром запишу. Спокойной вахты!
— Спасибо, отдыхай.
Проснулся около десяти утра и сменил второго. Слева виднелся еле различимый силуэт острова. Мы входили в Охотское море. Волны стали уже не такими крутыми, но все еще большими. Это была уже скорее зыбь,
очень пологая волна. Тучи неслись все так же низко, темными рваными клочьями, однако чувствовалось, что солнце где-то рядом и вот-вот на небе появятся просветы.
На следующий день пришли в Корсаков. К нам сразу же подошел катер с военными. Весь день шло разбирательство. Вызывали по одному в каюту первого помощника, где следователи подолгу расспрашивали обо всем случившемся. Почти весь экипаж высыпал на палубу возле трапа, когда солдаты с автоматами выводили захватчиков. Вид их был жалок… По радио, еще до подхода мы заказали водолазный осмотр, и вскоре подошел серенький катерок. На корме у него расположилась как бы вешалка для больших резиновых водолазных костюмов. С мостика наблюдал за одеванием водолаза. Вчетвером, крупные мужчины растянули костюм в верхней части, и человек в теплом вязаном белье влез в него через отверстие, сузившееся затем вокруг шеи. На голову ему надели большой латунный шлем с небольшими круглыми иллюминаторами, болтами соединили его в одно целое с костюмом и стали надевать грузы – большие свинцовые бляшки на ремнях. На ноги также надели массивные свинцовые башмаки. На палубе катера запустили компрессор, который и будет по шлангам подавать ему воздух.
Вскоре водолаз спустился по трапу на корме катера в воду. За ним тянулся шланг и тонкий сигнальный конец. На поверхности воды время от времени всплывали большие пузыри. Катер перетягивали вдоль борта по мере
продвижения водолаза от носа к корме. Часа через три старшина катера принес на мост акт осмотра. Оказалось, что в форпике есть вмятина, а в ней пробоина примерно со спичечный коробок. Собрались на мосту. После небольшого обсуждения, приняли решение – поставить цементный ящик. Для этого на следующий день решили провести учение по борьбе за живучесть.
Вечер был тихий. Мерно, практически незаметно шумел вспомогательный двигатель в машинном отделении, давая свет и все остальные удобства. Второй позвонил на мост и сказал, чтобы я спустился к нему. Стукнув,
вхожу. На столе — коньяк, две рюмки и большая тарелка с нарезкой.
— Садись, Иваныч. Давай выпьем по стопочке.
— Давай. Наверное, мы уже заработали с тобой это!
— За что выпьем?
— Давай за капитана.
— И за старпома.
Выпив, долго молчали, а потом пошла спокойная, плавная беседа двух мужиков за бутылочкой хорошего напитка. Как-то потихоньку, шаг за шагом мы обсудили все, что случилось в этом рейсе, и напряжение
помаленьку спало, отпустило. Вскоре, однако, сказался недосып и переживания прошедших дней. Мы оба ощутили почти непреодолимое желание уснуть и по возможности надолго.
— Все, Иваныч, -сказал второй, — иди отдыхай, а я пойду на мостик, в штурманской на диванчике вздремну. Матрос есть на вахте?
— Да, конечно.
Вот и хорошо. Давай, спокойной тебе ночи. Завтра шебутной день будет. Затем случилось то, что случилось. Я стоял перед дверью с табличкой «Буфетчица»… Какое-то время колебался – постучать или нет? И все-таки,
я должен был это сделать, потому что не мог иначе. Протянул руку к двери, но в это мгновение она сама открылась. Рука моя повисла в воздухе.
— Здравствуй, Алешечка. Я ждала тебя.
— Но ты…
— Не говори ничего. Все знаю. Просто входи. На столе стояли два бокала и бутылка вина.
— Лида, ты знаешь…
— Ш-ш, — сказала она, прикрыв мои губы кончиками прохладных, пахнущих чем-то сладким пальцами, — я все знаю. Ничего не надо говорить. Просто налей вино в бокалы и забудь обо всем на свете. Никого и ничего нет.
Только ты и я.
И вновь было колдовство, наваждение и страсть, действительно заставившие забыть обо всем на свете, кроме этого чувственного водоворота, в котором плавились и сгорали все волнения и тревоги прошедших дней. Жар ее тела долго не мог уравнять жар моего, а когда это произошло, провалился в мягкий, теплый и уютный сон.
Когда проснулся, она была уже одета и сидела на диванчике, не отрываясь глядя на меня. Сладко отянувшись, улыбнулся ей.
— Привет, Лидушка! Сколько я проспал?
— Привет, Алешечка. Не так уж и много, сейчас всего лишь пять утра, — Вставай, одевайся. Самое время нам поговорить немножко.
— Хорошо, я быстро.
— Не торопись, не уйду никуда.
Минут через пять-семь, умытый и одетый, подошел к ней.
— Сядь, Алеша и налей в бокалы.
— Ты такая серьезная…
— Да. И хочу серьезные слова тебе сказать, мой милый дружочек.
— Ты меня пугаешь.
— Нет, все хорошо. Просто, иногда нужно, чтоб слов не было вообще, а иногда без них не обойтись.Хорошо, хорошо. Разве я против? За что мы выпьем в пять утра?
— А выпьем мы с тобой, Алешечка, за нашу последнюю с тобой ночь.
— Ты хочешь сказать…
— Да, хочу сказать, что эта ночь была последней. По приходу во Владивосток я спишусь с судна и уволюсь из пароходства. Моя не очень долгая морская жизнь на этом закончится.
— А что ты будешь делать на берегу, куда хочешь поехать?
— Мне бы не хотелось об этом говорить, мой хороший.
— А почему? Разве мы совсем чужие? И вообще, ты не хочешь услыхать мое мнение обо всем этом?
— Твое мнение понятно. Больше того — я знаю, что именно ты сейчас хочешь мне сказать и отвечу тебе. Нет, Алешечка… не будет этого. Не буду я твоей никогда, останусь навсегда только в твоих мечтах и обещаю тебе, что очень скоро ты начнешь сомневаться, была ли я на самом деле в твоей жизни. А и была, и не была. Первое — для того, чтобы ты хорошо знал, чего ты хочешь, а второе — потому, что не хочу и никогда не буду мешать тебе, поскольку знаю — не я тебе нужна. Очень скоро ты встретишь свою женщину, и она будет чуточку мной. Ты будешь в ней узнавать какие-то мои черточки, но это буду не я, это будет она, твоя любовь. Другая. Не такая сумасшедшая и горячая, но ровная и надежная. Ты будешь счастлив с ней, потому что она даст тебе все, что ты ждешь от любимой женщины. Я тоже буду очень часто вспоминать тебя, мою такую сладкую, запретную и потому очень короткую любовь. И еще, я буду счастлива тем, что заронила в тебя зернышко,
которое уже прорастает и очень скоро окончательно сделает тебя настоящим мужчиной – счастьем для женщины. Для той, единственной, твоей.
— Лида… Но все-таки, что будет с тобой? Я хочу это знать.
— Хорошо, отвечу тебе. По приходу уеду домой, на родину. Там у меня есть маленькая дочь. Она сейчас живет с моей мамой, но я не хочу больше жить вдали от нее.
— И ты будешь там одна?
— Нет, я не буду одна. Со мной всегда будешь ты, будут и другие настоящие мужчины, которые любили меня и которых любила я. То, что было дано мне здесь, на море, дается не каждой женщине, и я счастлива тем, что у меня все это было. Мне хватит этой любви на всю мою жизнь. Не сомневайся в этом и не переживай. Живи своей жизнью и помни меня. Это все, что я у тебя прошу, мой сладкий мальчик.
— Я не очень понимаю тебя.
— И не надо понимать. Просто поверь мне.
— Все это не укладывается в голове… Не хочу все это понимать, но разве я могу силой заставить тебя остаться со мной?
— Вот и умничка. Я рада, что ты это знаешь и еще раз подтвердил, что не случайно тогда сразу тебя увидела и выбрала. Ты – чудо на моем пути. Все понимаешь.
— Да уж… Чудо в перьях!
— Лёшечка, милый, улыбнись! Я хочу, чтобы ты знал, что до самого прихода я буду смотреть на тебя и запоминать каждое мгновение, каждый твой взгляд. Так что, больше улыбайся, и это будет счастьем для меня! А сейчас мы выпьем это вино, и ты уйдешь. Спокойно уйдешь, мой хороший, и пусть тебя никогда ничто не мучает и не тревожит на этот счет.
-Ты меня поцелуешь? — спросил я, ставя пустой бокал на стол.
— Нет. Иди, прошу тебя!
— Да. Ухожу. Я люблю тебя. Ты — единственная и лучшая в моей жизни ведьма.
Второй не удивился, увидев меня так рано на мостике. Отставив стакан с чаем, он кивнул в ответ на мое приветствие и показал на чайник. Молча отхлебывая крепкий чай, долго сидели на диване. Я был благодарен ему за то, что он ни о чем не спрашивал.
Утром закипела нормальная работа. Все занимались своим делом. Судно готовилось к следующему переходу. Что-то красилось, что-то выправлялось. Сыграли тревогу по борьбе за живучесть и заделке пробоины. Завели под днище аварийный пластырь и обтянули его с помощью грузовых лебедок. Теперь осталось откатать воду из форпика и заделать пробоину. Внутри, в форпике на пробоину поставили цементный ящик – деревянную
конструкцию на упорах, в которую залили специальный гидротехнический цемент, встающий намертво за считанные часы и не боящийся воды. Теперь до докового ремонта, когда эту часть обшивки вырежут и заменят на новую, он будет надежно держать воду.
Закончив с пробоиной, снова занялись обычными судовыми работами. Теперь стояли в ожидании капитана-наставника, который должен был прилететь из Владивостока. Часов в семь вечера к борту подошел катер, на
носу которого стоял знакомый мне по оформлению на работу капитан- наставник. Поднявшись на борт, он прошел за мной в лоцманскую каюту, поставил свой чемоданчик и внимательно посмотрел на меня.
Занимайтесь своими делами, всё сам увижу, — сказал он и неожиданно улыбнулся.
Понял, — ответил я и пошел на мост.
Ну что же, сам так сам, — сказал второй, выслушав мой доклад, — переводи машину в постоянную готовность, проворачивай двигатель, руль и вызывай боцмана на бак, снимаемся через пятнадцать минут. Пойду пока с
наставником познакомлюсь, да кофейку заодно выпью. Все будет готово и останется пара смычек каната – зови.
— Понял, останется две в клюзе — позвоню.