Как и предсказывал старпом, капитан вернулся на третий день, к обеду. Вид у него был не ахти. Он прошел в свою каюту, вызвал старпома, переговорил с ним и закрылся, чтобы снова появиться через сутки.
Больше двух недель стояли мы в полынье или, как обозначил наше положение старпом, «болтались в проруби». По информации ледовой разведки, впереди были тяжелые, сплоченные, многолетние арктические
льды. Ничего вокруг не менялось, только подходили новые пароходы. Нас собралось уже больше десятка, когда из штаба ледовых операций пришло сообщение о том, что к нам идет ледокол, который сформирует караван, чтобы войти в лед.
Затосковавший от долгой стоянки народ ожил. Лица у всех стали не такими серыми и потухшими. Снова в кают-компании и в столовой команды начались затихшие было шахматные баталии, вновь слышался мощный стук «козлятников» по столу, иногда сопровождаемый истошным криком «Рыба!»
Большой, красивый и мощный ледокол подошел рано утром. Еще только появившись на горизонте, он стал по радио делать перекличку и составлять караван, сообщая каждому судну его место. С ледокола взлетел вертолет и улетел куда-то. Вернулся он через полчаса и снова сел на вертолетную палубу. Подойдя к судам, ледокол лихо пробежался вдоль строя и суда стали по очереди, которую установил ледокол, входить в сделанный им канал.
Мы шли четвертыми. Кроме вахты, на мосту был капитан. Он сидел в высоком деревянном кресле у лобового иллюминатора и, глядя на корму идущего впереди судна, одним глазом косил то на меня, то на рулевого, явно оценивая нашу способность нормально работать в караване. В принципе, моего участия и не требовалось в этом процессе. Канал за ледоколом получался такой, что выскочить из него было невозможно даже
при большом желании – кромки получались ровные и очень толстые. Главное – не отставать и не прозевать, если судно впереди начнет замедлять движение, чтобы не въехать ему в корму. Так и прошла моя вахта. За ней вторая, третья. Капитан спускался с мостика, только если там оставался старпом. На моей вахте и на вахте
второго он то отдыхал на диванчике в штурманской, то сидел в том самом кресле у иллюминатора.
Лед был то в разводьях, и тогда караван добавлял ход, то сплошным полем, и ход сильно замедлялся. Все было однообразно и спокойно. Рухнуло это спокойствие в одно мгновение. Видимо, ледокол получил информацию с вертолета, который время от времени поднимался и летал в ледовую разведку, и решил повернуть по направлению к большему разряжению во льдах. Заложив резкий вираж, ледокол пошел влево. За ним и караван. Суда с трудом вписывались в крутой поворот на довольно высокой скорости.
— Видишь? — спросил я матроса.
Вижу, — ответил он и повернул штурвал. И тут произошло неожиданное. Скорее всего, наш тяжелый и довольно
острый наклонный форштевень врезался в трещину, судно вышло из канала и, содрогаясь всем корпусом, пошло по целине. Я потерял дар речи, матрос побелел. Капитан повернулся и строго посмотрел на нас.
— И что теперь, господа мореходы, будем делать? – ехидно спросил он и одновременно перевел ручку машинного телеграфа на «полный».
А займемся мы тем, что будем карабкиваться, — спокойно ответил он за нас, — раз уж вляпались!
Судно задрожало сильнее и так, трясясь и скрипя всем корпусом, стало протискиваться через эту девственную целину.
— Дедушка, добавь сколько можешь, по целине идем. Нельзя тормозить, зажмет, — подняв трубку связи с машинным отделением, сказал капитан.
— Помаленьку сбавляя скорость, мы всё же шли. Лед глухо скрипел по корпусу. Чтобы выйти снова в канал, нужно было пройти с полмили.-Ледокол «Иркутск», дальше сами пойдете или как? А то, может и караван вам отдать, сами поведете? – раздался в рации ехидный голос капитана ледокола. Капитан подошел к рации и взял трубку.
— Если за хороший коньячок, почему бы и не провести?
— Если самостоятельно сумеете вернуться в канал – две поставлю! – ответили с ледокола.
— Дед, всё тебе прощаю на год вперед, только дай все обороты, какие можешь! – медленно, с расстановкой проговорил капитан в телефонную трубку.
Теперь судно уже не дрожало, а тряслось как в лихорадке. На мачтах тряслись тяжелые стальные блоки, все вокруг звенело и брякало. Судно скрипело и чуть ли не стонало от напряжения, медленно протискиваясь
вперед. Когда до канала осталось метров двести, судно стало набирать скорость. Это было не наше место в караване, но ледокол подтвердил, что мы можем войти и в этом. Плавно вписались в канал и постепенно
настроили обороты на скорость каравана.
— Молодцы, «Иркутск», могёте! -раздался в динамике голос капитана ледокола.
— Благодарю, готовлю рюмки, — удовлетворенно произнес в трубку рации капитан и, повернувшись ко мне и матросу, погрозил нам кулаком, но в глазах его был совсем не гневный блеск! Это был взгляд победителя.
На вахте второго тяжелые льды закончились. Теперь вокруг нас были совсем небольшие льдины и большие просветы. Ледокол попрощался со всеми, развернулся и пошел куда-то по своим ледокольим делам. Как и все
другие, наш капитан поблагодарил ледокольщиков за хорошую работу и опять сел в кресло. Минут через десять нас снова вызвал ледокол.
— «Иркутск», примите пакет с документами с вертушки.
— А куда ж ты денешься! — с улыбкой пробормотал капитан и добавил, чтобы я позвонил чифу – организовать прием пакета с документами. Затем он поднял трубку и набрал номер.
— Дедушка, минут через десять зайди ко мне в каюту – разговор есть.
— Я в каюте. Если что, сразу звоните, — сказал капитан вахтенному помощнику, — А вы повнимательней на руле, — добавил он, повернувшимсь к рулевому и вышел с моста.
Ночью встали на якорь у устья Колымы. Утром с дежурящего в устье лоцманского судна должен был подойти лоцман, чтобы провести нас по реке. В каюту с бака я вернулся в половине второго. Разделся, лег и
практически сразу заснул. Утром допивал чай, когда в динамике раздалось: «Боцману и третьему помощнику на бак, с якоря сниматься». Поднявшись в каюту и помня, что на дворе все-таки Арктика, оделся как следует. Боцман был уже на баке.
— Привет, Степаныч!
И тебе привет, коль не шутишь! – откликнулся боцман, откручивая маховик стопора, держащего якорную цепь.
— На баке, — раздалось в динамике рации, — сообщить канат и вира.
Передал команду боцману. Он закрутил маховик устройства, подключающего барабан брашпиля к механизму и, отдав мощный стопор на цепи, включил мотор. Якорный канат, как по традиции моряки зовут якорь-цепь, медленно пополз. В клюзе шумел поток воды, смывающей черный ил с цепи. Я внимательно глядел на проползающие мимо меня звенья, килограмм под тридцать каждое, и когда шло очередное соединительное
звено, означающее, что прошло еще двадцать пять метров цепи, отбиваю «склянку» надраенной до сияния колоколом-рындой, висящей рядом с брашпилем. Якорь вышел из воды. Мы его так и оставили висеть у воды. Судно дало ход, разворачиваясь носом на вход в реку. На удивление, быстро набираем довольно приличную скорость.
— Сейчас по бару пойдем скакать, — буркнул Степаныч.
Кивнул в ответ. Я уже знал, что на Колыме довольно большой бар – вал песка и ила, возникающий в месте впадения реки в море, и суда, имеющие осадку четыре с половиной метра, буквально ползут по перепаханному за многие годы илу, обдирая приросшие к корпусу водоросли и мелкие ракушки. И вот, судно явственно стало тормозить. Ход постепенно замедлялся. Это продолжалось минут пять, но затем, словно кто-то, держащий судно за корму, отпустил ее, и судно легко, даже весело побежало по светло-мутной, уже речной воде.
— Вот и перескочили, — сказал Степаныч, — теперь веселее будет.
Сначала шли по широкому руслу, но вскоре оно разделилось и мы вошли в один из рукавов. Он был гораздо уже основного, но также достаточно глубок, чтобы мы могли идти довольно хорошим ходом. Боцман открыл пожарный ящик на баке и достал из него электрочайник, банку кофе и две большие кружки.
— Пока суть да дело, давай погреемся, Иваныч. Нам здесь долго еще торчать, — предложил он.
Меня не нужно было упрашивать! Устроились у брашпиля. Чайник, включенный в массивную розетку с завинчивающейся крышкой, вскоре закипел, и мы с удовольствием наслаждались теплом, разливающимся
внутри. Примерно часа через полтора судно стало замедлять ход.
— Оба якоря до воды, приготовить к отдаче, — раздался в динамике голос старпома.
Вскоре машина застопорилась вовсе. Шли по инерции. Справа, недалеко от берега виднелись несколько бараков. Вокруг — сплошная тундра с ее низкой растительностью, да кое-где разбросанные маленькие сопочки — курганы темнели вдали.
— Ну, здравствуй, Михалкина протока… — задумчиво сказал боцман.
Через полчаса мы стояли на двух якорях посреди глубокой протоки. Еще через час к борту подошел небольшой речной грузовой теплоход с надписью на борту «СТ-450». Моряки приняли с него кончики. На речнике концы подавал тщедушный человек неопределенного возраста. Когда все было закреплено, из деревянной рубки степенно вышел огромный детина лет сорока в болотных сапогах, видавшей виды тельняшке и накинутой на плечи стеганной ватной телогрейке защитного цвета. На голове красовалась мятая- перемятая, практически бесформенная и донельзя засаленная черная фуражка с большим, позеленевшим «крабом». Весь его вид говорил о том, что это он главный на корабле, и все должны понимать, что на борту этого речного лайнера все происходит только под его контролем, а любые попытки опровергнуть эту истину будут немедленно пресечены! С нашего борта на СТ подали штормтрап. Капитан поднялся на борт, где его встретил второй. Я стоял на крыле мостика и наблюдал за происходящим. Мое созерцание прервал звонок. Это был старпом.
— Иваныч, есть желание размяться?
— Что именно нужно сделать, — тут же насторожился я, подозревая очередной подвох.
— Да не пугайся ты так! Я всего лишь предлагаю поработать в бригаде на самовыгрузке. Воздухом подышишь, да и денюжку заработаешь. Как тебе идейка, а?
— А у меня выбор есть?
— А как же, конечно есть! Между моей бригадой и бригадой второго!
— А вахту кто будет нести?
— Капитан и комиссар, по очереди.
— Всё понял, — сказал я в полном смятении, не зная, как отнестись к предложению-распоряжению – радоваться или грустить.
— Ага, — не дожидаясь ответа, сказал старпом, — вот и прекрасно! Учитывая твое пожелание, так и пишу — в бригаду к старпому.
— А… — попытался вставить я, но в трубке уже были гудки.
Почти сразу же раздался звонок. Звонил второй.
— Алексей, ты уже записался в бригаду?
— Ну и ладно, — сказал второй, выслушав рассказ о звонке старпома, — так даже лучше, хоть немножко поживешь нормальной жизнью! Чиф же себя не обидит – наверняка в дневную смену бригаду свою запустит!
Вскоре к нам подошел странный катер. По форме, если смотреть сверху, это была инфузория-туфелька, которую мы проходили в школе, на уроке биологии, но с миниатюрной рубкой. Всё было в ней странным – странная форма, странный, тонко хрюкающий звук двигателя, странный грязно- фиолетовый цвет и такие же странные люди поднялись с него к нам на борт то ли военные, то ли нет. По кокардам на шапках – военные, по всему их виду – нет. Двое из них – грузные пожилые люди с кожаными портфелями в руках, а другие – молодые люди в очках, «ботаники» совершенно интеллигентской наружности, которые неплохо смотрелись бы в какой-
нибудь научной лаборатории, а не здесь, в устье Колымы.
Встречал их сам старпом. Они прошли в каюту капитана, и минут через пятнадцать туда полетела буфетчица с подносом. Часа через полтора на мост позвонил чиф и сказал, чтобы я нашел второго. К обеду молодые военные уехали, а пожилые остались. Как я выяснил потом, эти люди – приемщики военного груза.
Как и предсказывал второй, старпом назначил свою бригаду в день. Нам предстояло выходить с восьми утра, а бригаде второго – с восьми вечера. Работать предполагалось минимум восемь, а если нужно – двенадцать часов. На камбузе была своя вахта – обеспечивать чай, кофе и горячую пищу сменам. В бригадах были все – штурмана, механики, матросы, мотористы, электрики, радисты.
В тот момент это заинтересовало меня лишь с одной стороны – мне предстояла совершенно свободная ночь! При этом вечер тоже был моим! Я настолько обрадовался такой перспективе, что даже брошенное на бегу
старпомом сообщение о том, что я буду стоять на вахте не до полудня, а до шестнадцати часов, не испортило мне настроение. К концу вахты на мост поднялся второй.
— Есть предложение.
— Подобнее, пли-из, — ответил яесть официальное приглашение от шкипера СТ посидеть чуток вечерком у
него на борту.
— А вахта как же…
— Твою вахту комиссар будет стоять, а ты с утра на работу выходишь. Забыл, да?
— Понял. А чифу надо сказать?
— Значит так, сменишься — приводи себя в порядок и заходи ко мне. Чифу сам скажу.
Так я и сделал. Сменился, быстренько заполнил журнал. Спустился в каюту,
нырнул в душ. Через полчаса стукнул в дверь каюты второго.
— Заходи, Иваныч.
На столе стоял ополовиненный коньяк, пара рюмок и остатки «дежурной» закуски – сыр и колбаса. Ревизор как раз наливал себе и тому экзотическому шкиперу с СТ, в гости к которому мы и собрались.
— Знакомьтесь, мужики.
— Алексей, — сказал я и подал шкиперу руку.
— Серёга, — совершенно неожиданно прозвучало в ответ, и моя рука утонула в его огромной, жесткой лапище.
— Ну вот, теперь закрепим знакомство и можно двигать.
Выпили по стопке и засобирались.
— Вы идите, а я через полчасика подойду, — сказал второй и исчез.
Каютка у шкипера была совсем маленькая. Узкая кровать за шторкой, маленькая раковинка с пятнистым зеркалом над ним, деревянный двустворчатый рундук, угловой диванчик и стол. Самым необычным был
иллюминатор. Совсем как небольшое окошко в дачном домике – деревянная рама, стекла…
Ряпушку ел когда? — прервал мои размышления Серега.
— Тогда тебе повезло, – продолжил он в ответ на мое мотание головой, — у меня как раз созрел ящичек. Идем, глянешь. Прошли на корму. Он открыл металлическую дверь, за которой оказалась кладовка для разной палубной утвари – на полках лежали стропа, блоки, скобы, какие-то железки, фонари и прочий скарб, который может понадобиться на швартовке или при грузовых работах. Взяв с полки видавший виды тазик, Серега подвел меня к большому металлическому ящику, когда-то выкрашенному в красный цвет. По идее, в нем должен быть пожарный песок. Песка там не оказалось, зато стояли там несколько плоских, плотно сбитых деревянных ящиков с крышкой. Когда он открыл верхний, я увидел, что там плотно, спинка к спинке, уложена рыба, покрытая тонким слоем прозрачного сока-тузлука. Судя по спинкам, это была довольно полненькая рыбка, похожая на нечто среднее между селедкой и ивасем.
— Ну вот, это и есть наша колымская ряпушка! Набросав полный тазик, — сказал Серега.
А зачем так много? — наивно спросил я.
— Много?! – удивился Серега,- не успеешь и оглянуться, как снова бежать
придется!
Второй был уже на палубе СТ и принимал сверху довольно увесистый картонный ящик, который на тонком кончике спускал матрос.
— Ну вот, я здесь, — сказал второй, ставя на пол коробку. Оттуда появились три булки свежего судового хлеба, пара палок вареной колбасы, лимон, пакет яблок и пара бутылок водки.
— Замечательно, — сказал Серега, — теперь можно и начинать!
— Сереж, там в ящике еще пять кило картошки, да с пару десятков луковиц, — сказал второй.
— Вот это класс! Это мы сейчас, быстренько, — громко сказал Серега и
неожиданно заорал, обращаясь в никуда, — Валюшка, шагай сюда!
Почти немедленно в дверях появилась пухленькая, румяная женщина лет тридцати с яркой, цветастой косынкой на голове и в белом, явно нарядном переднике.
— Вот, Валентина, это — штурмана с судна. Не ударим в грязь лицом?
— Не ударим, Сергей Николаевич, — слегка покраснев, но совершенно беззастенчиво оглядывая нас, ответила женщина тонким, приятным голосом.
— Вот и славно. Здесь картошка и лук. Изобрази нам что-нибудь на закуску, только побыстрее. Договорились?
Я хотел было встать, чтобы помочь ей с ящиком, но Серега жестом остановил меня, взял ящик и вышел из каюты. Вернулся через пару минут с плохо стертыми следами яркой помады и с тремя большими луковицами.
Достав бандитского вида нож, Серега стал рубить ряпушку на серой оберточной бумаге. Слова «нарезать» или «разделать» никак не вязались с тем, что он делал. Все происходило элементарно просто — он рубил рыбу на
три части. На этом процесс ее разделки заканчивался. Мы со вторым почистили лук, и Серега тут же и его нарубил на крупные куски.
Открыв рундук, он достал большой свернутый кусок белой ткани и оторвал нам примерно по метру. Учитывая отсутствие вилок, это было то, что надо! На столе появились граненые стаканы и графин с водой.
— Я не запиваю, — сказал второй.
Не-е, — протянул Серега, — не люблю чистый. Уж больно сушит.
С этими словами он поставил на стол бутылку с этикеткой «Спирт питьевой». Мы с Николаем переглянулись.
Первую выпили в некотором напряжении. Благо, курсантские годы дали всякий опыт, вот и спирт тоже научили пить. Наука нехитрая, но если не знать ее, можно и на беду нарваться. Прежде, чем выпить чистый спирт,
нужно обязательно и до конца выдохнуть воздух из легких. Выпив, опять выдохнуть и тогда все будет нормально. Если выпить на вдохе – можно обжечь гортань. И еще один момент – запивать следует совсем чуточку, только чтобы «задавить» спирт, а не разбавить его в желудке! И главное – закусывать, закусывать и еще раз закусывать! Малосольная, жирная рыба для этого – просто идеальная закуска! Мы смотрели, как Серега ловко расправлялся с ряпушкой. Одним движением пальца он вычищал внутренности и, взяв кусок двумя пальцами за хребет, вытаскивал его изо рта, оставляя там всю рыбью мякоть! Острая необходимость закусить не оставляла ни возможности, ни желания пофилософствовать насчет гигиеничности и эстетичности этого процесса, мы стали делать то же самое!
Боже, что это была за рыба! Чудо какое-то, а не рыба! После первого же тоста я съел две рыбки, оставив только головы, хвосты и хребты. Я был не один такой за столом. Рыба таяла на глазах в тазике.
— Ну что, много ряпушки? – подмигнул мне Серега.
— Да… Боюсь, с таким аппетитом ящичка может и не хватить, — рассмеялся в ответ.
— Хватит, — ответил Серега, — мы позавчера много взяли, хороший замет получился!
— Так она всего два дня солилась? – поразился я, с сомнением прислушиваясь к тому, что происходит в моем животе. Там было тихо.
— Не боись, Леха! Мы и на следующий день ели – живы все. А под шильце – тем более!
В моей голове к этому моменту сложилась уже довольно уютная обстановка – я всех любил и все любили меня. Все было так замечательно, так здорово! Вторая проскочила еще легче, чем первая. Мне стало вообще замечательно жить на этой планете с классным и даже экзотическим именем Земля! Рыбка супер, компания – класс! Не хватало чего-то, а чего – не мог понять. Все встало на свои места, когда в каюту вплыла Валентина с тазиком дымящейся картошки в мундирах.
А Валюше налить… — забеспокоился я и тут же осекся, наткнувшись на острый, внимательный взгляд Сереги. Сразу понял, что он не очень-то хотел бы, чтобы она с нами пила здесь и сейчас. Второй же, то ли не увидев
Серегиного взгляда, то ли во взгляде не осталось больше силы, стал настаивать, и Серега нехотя встал, достал стакан и пододвинул ей тяжелый металлический стул. Я навалился на рыбу и, обжигаясь, заедал ее картошкой. Все было прекрасно, вот только что-то случилось с резкостью в глазах. Образы то расплывались, то опять собирались в кучку. Помню, что еще пил и ел…
Единственное, что даже и в этом состоянии четко отпечаталось в моей голове – Серега и яблоки. Это было совершенно необычное зрелище и именно поэтому оно задержалось в моей угасающей памяти. Все люди по-разному едят яблоки. Кто-то громко вгрызается, стараясь откусывать чуть ли не половину и потом, давясь, старается быстрее пережевать его, чтобы снова, как будто за ним гонятся, отхватить кусок побольше. Кто-то откусывает помаленьку и размеренно, не торопясь жует, стараясь делать это как можно тише. Кто-то чистит яблоко и, нарезав его на дольки, степенно и красиво съедает. Кто-то причмокивает, кто-то чавкает. Одним словом, по тому, как человек ест яблоко, можно много чего о нем понять.
Так вот, Серега не ел, он перерабатывал яблоко. Зрелище не для слабонервных эстетов! Откусив небольшой кусок, он быстро-быстро, подобно кролику, мелкими резкими движениями, стуча при этом зубами, измельчал его передними зубами. Потом, высосав сок из полученного, выплевывал сухой остаток себе в кулак и, положив его в тарелку, отправлял в рот следующую порцию яблока. В конечном итоге на его тарелке лежала кучка мелко переработанного яблока и маленький корешок. Все остальное пошло в дело.
Проснулся я от вселенской, непереносимой жажды. Язык во рту, казалось мне, распух и ни пошевелить им, ни сглотнуть – сухо там было, как никогда. Попытался сесть. С третьей попытки получилось. В каюте было
довольно светло, но я ничего не узнавал. На окне — иллюминаторе цветная занавеска. Дивана не было. Вместо него – маленький столик и стул. На столе стояли две мягкие игрушки. Каюта явно женская. Провел рукой по
кровати рядом с собой. Там не было никого. Мои размышления прервал грохот. С трудом, перебарывая тошноту, отодвинул занавеску. Неглубокий, широкий трюм был открыт. Человек пять солдат разносили мешки с поддона, поданного судовой лебедкой, по трюму. Взял будильник со стола. Стрелки показывали почти четыре часа утра.
«Таак… Чудненько… Где второй?» – с этой мыслью, хватаясь руками за все подряд, двинулся к выходу. Выйдя в узкий коридор, узнал соседнюю дверь – это была каюта шкипера. Постучал и не услыхал ответа. Открыв дверь, чуть не поперхнулся тугим, тяжелым запахом вчерашней пьянки. На столе лежала одна наполовину очищенная картофелина, куча рыбьих останков и графин. Вода! Это было то, что мне нужно! Ринулся к нему. Раздался звон – по пути сшиб несколько пустых бутылок. Все это – потом, а сейчас – вода! Схватил графин и с жадностью, захлебываясь, стал пить.
— Остановись, не пей! – раздался с кровати голос Сереги.
— Почему? – прохрипел я обожженными связками.
— Шило мы пили, а спирт нельзя похмелять водой, плохо будет тебе! — ответил он и отодвинув шторку. Краем глаза успел увидеть, что рядом с ним кто-то есть. Он задернул шторку и как был, в черных «семейных» трусах и тельняшке, залез в рундук и достал бутылку.
— Нет! Не буду! — в ужасе попятился я.
— Да ладно тебе, не боись! Я же понимаю… Не шило предлагаю, а водку.
Не знаю почему, но этот довод убедил и совершенно успокоил. Принял стакан, наполненный на треть водкой и графин.
— Сергей Николаевич, под газетой пара кусочков рыбки есть, — раздался из-за шторки голос Валентины.
Угу, буркнул он, отвернул газету и подал мне кусок. Я сжевал его, запил водой и почувствовал, что мир постепенно начинает возвращаться в свое нормальное состояние.
— Ну что, оживаешь? – спросил Серега, пристально глядя на меня и почему-то улыбаясь хитрющей улыбкой.
— Ага. А где второй?
— Так он же еще часов в десять ушел к себе.
— А…
— А ты раньше спать пошел – Валентина тебя пристроила в своей каюте. Ты что, не помнишь?
— Не-а…
— Ну и ладно, теперь можешь и домой. В душ сходи, попарься подольше – все и пройдет, к утру будешь как стеклышко! Горяченького бы тебе сейчас поесть – совсем хорошо было бы!
С трудом поднялся по штормтрапу. Сергей страховал внизу. Второго на палубе не было. Видимо, где-то прикорнул. По пути в каюту решил заглянуть на камбуз – может чего осталось с ужина. Открыл дверь, включил
свет. На большой печи стояли какие-то кастрюли. В одной – компот, во второй – просто вода.
— Так, так, так! И что это здесь происходит, позвольте поинтересоваться? — раздался женский голос. Онемев от неожиданности, замер и оглянулся. В дверях, руки в боки, стояла она, Лида.
— Никак, мой милый дружок проголодался? Аль еще по какой причине не спится?
— Да я это… Так есть захотелось… Мы тут со вторым …
— Второго-то я видела, когда и как он вернулся, а вот тебя, Алешечка, что-то не приметила рядом с ним!
— Да я …
— Ну-ка, ну-ка… Повернись ко мне, — прервала она меня, — дай-ка посмотрю на тебя. Что у нас здесь?
Она долго и очень внимательно разглядывала мое лицо. Затем, не выражая ни малейших признаков того, что принимает во внимание мои желания и ощущения, расстегнула мою рубашку и стала со всех сторон, бесцеремонно поворачивая и шумно втягивая воздух носом. Совсем как пес, подумалось мне.
— Ну ладно, допустим… Похоже – нет, не было! — пробормотала она себе под нос и добавила, обращаясь ко мне, — Ох, смотри мне, котик! Доиграешься, мой сладкий! Не дразни меня! Что пили-то?
— Шило, — сказал я.
— Вот же, психи ненормальные! Половина трюма водки и столько же коньяка привезли, а им все мало, еще чего-то хочется! Сядь вон там, кормить буду!
Горячий борщ со сметаной с каждой ложкой разливался по телу горячей волной, возвращая к жизни. Объевшийся, со слипающими глазами, я был готов идти в каюту, чтобы там вздремнуть немножко, но у моей
спасительницы имелся иной план моего спасения.
— Вперед, в душ! Под горячую воду и раньше, чем через полчаса, чтобы не выходил! Я проверю. Кстати, не забудь в зеркало посмотреться перед тем, как воду включать.
Я вошел в душевую, разделся подошел к зеркалу, висевшему на переборке и взглянул на себя. Увидел не совсем то, что ожидал. Из зеркала смотрела усталая, небритая физиономия, перепачканная губной помадой. Я
оцепенел, вспоминая и ехидную улыбку Сереги, и «обнюхивание с пристрастием» на камбузе. Самое обидное – память ничего не сохранила. Кто мог оставить такие следы, сомнений не возникало — кроме Валентины женщин на СТ не было.
Ровно в половину восьмого, свежий и бодрый, вошел в кают-компанию, позавтракал и пошел к боцману, чтобы подобрать рабочую одежду. Работа в трюме была не сложная — стропить конструкции, поддоны с мешками, бочки и тюки. Лебедчик поднимал все это и переносил груз на СТ. Время летело быстро, весело. Народ работал здорово, подогреваемой мыслью о том, что все это щедро оплачивается сразу же по окончании
выгрузки, здесь и наличными. Старпом находился наверху, одновременно руководя действиями бригады в трюме и работой лебедчика, показывая ему условными движениями, что и как делать. Незаметно подошло обеденное время. Быстро поев прямо на палубе, куда принесли бачки и тарелки, пошел в подшкиперскую и там, на тюках ветоши и бухтах канатов отключился. Как мне показалось, сразу же и разбудили – обеденный
перерыв закончился.
К вечеру закончили погрузку СТ. Закрыв трюм, он принял кончики и дал ход. На корме стояла Валентина. Я махнул ей рукой. Она ответила тем же и, как мне показалось, хитро подмигнула мне. Машинально повернулся в сторону нашей надстройки. В иллюминаторе кают-компании была Лида. Не знаю почему, но мне было все равно, что она увидела и что об этом подумает. А потом к трапу подошла хрюкающая «инфузория» и забрала своих людей, сообщив нам, что баржи-самоходки под остальной груз будут утром. Это означало, что ночные вахты будет нести рабочая смена Второго, а у меня опять вся ночь была свободна!
Кино в столовой не досмотрел – глаза слипались, а нить сюжета никак не удавалось удержать в голове. Встав, пошел в каюту, поставил глухари на иллюминаторы, упал в постель и мгновенно отключился. Мне приснился томный, горячий сон. Такой сон, какие часто снятся очень молодым людям. Очень стыдный и очень сладкий. Закончился он взрывом, заставив мое тело выгнуться дугой. Было и сладко, и немножко стыдно…
«Ну, да во сне произошло, простительно», — подумалось в полудреме. Я хотел было повернуться на бок, но что-то заставило открыть глаза.
— Ну вот, теперь я за тебя спокойна — жить будешь! – в темноте послышался тихий смешок, и когда я попытался вскочить, она удержала, положив мне на голову свою мягкую, теплую и практически невесомую ладошку.
— Тихо, тихо, миленький. Тебе все это приснилось. Спи. Меня нет…
Я немедленно провалился в глубокий, спокойный сон.