Болел Васька тяжело. Несколько дней почти не приходил в сознание. В краткие минуты пробуждения Иван поил его бульоном, сваренным из мяса, да кашей. Кашель очень медленно, но все же отступал под натиском натираний и постоянного приема питья с барсучьим жиром и отваров из трав.
Дело пошло на улучшение, болезнь сдавалась, но Васька очень беспокоил Ивана. Он не вставал и почти не разговаривал, короткими фразами отвечая на попытки разговорить его, требуя немедленно сниматься и уходить. На сообщение Ивана о том, что лед в бухте бухта встал, а поэтому, в любом случае, уйдут они только весной, Васька разразился длинной бранью и потребовал дозу.
Сколько мог, Иван оттягивал этот момент, давая Ваське хоть чуть окрепнуть, но теперь, видя растущую агрессию, вынужден был сдаться. С тяжестью на душе, прекрасно понимая, что в таком состоянии еще и наркотики – это к добру не приведет, Иван дал Ваське желаемое, а сам решил отвлечься и заняться чем-нибудь интересным.
Накануне Иван нашел в одном из камбузных шкафчиков старую, потрепанную книгу «Технология приготовления пищи», и теперь буквально вгрызался в то, что там было написано. Он понимал, что все это ему не нужно, но не мог оторваться. Главное — это занятие очень хорошо отвлекало от проблем с Васькой и помогало скоротать время.
Первым, что Иван решил попробовать, был хлеб. У него имелся уже опыт и возможность понять, что без хлеба и остальная еда не так радует. Много ли поешь соленой рыбы или мяса без хлеба? В последнее время Иван пек лепешки, которые все-таки не были хлебом.
Все для выпечки хлеба на судне – и мука, и сухое молоко, и сухие дрожжи, а к ним — сахар и соль. Главное же сокровище стояло в углу камбуза – большая, с узкими горизонтальными дверцами и градусником у каждой, профессиональная хлебопечь, а рядом с ней – стопка металлических форм. Выучив наизусть рецепт, взялся за дело.
Что удивило Ивана — с первой же минуты, как только взялся за это дело, у него резко улучшилось настроение. Все плохое ушло на задний план, захотелось петь, и он стал мурлыкать что-то себе под нос.
Поставив опару в небольшой электрической тестомешалке, набросил на плечи телогрейку и вышел на палубу. Шапка встретила как всегда — бурно и радостно, выскочив из устроенного для нее Иваном убежища под траловой лебедкой.
— Ах ты, собачья твоя душа, — присев, Иван ласкал собаку, — скучно одной всю ночь коротать?
Шапка терлась об него, норовила лизнуть в лицо, и Иван со смехом уворачивался от нее.
— Да какая шерсть-то у тебя выросла, Шапка! – удивлялся Иван, — Густая да красивая! Папа — енот наверняка гордился бы тобой сейчас!
Опара бурно «гуляла». Иван мешал ее и снова накрывал. Мысли бродили вокруг хлеба. Пришло довольно странное, не испытанное до этого ощущение созидания чего-то живого! Ивану вообще нравилось готовить пищу, но то было просто и обычно, а вот с хлебом появилось это ощущение. Ивану стало казаться, что он не делает тесто для хлеба, а помогает ему родиться — новое, непонятное и очень приятное состояние. Единственное, чего он боялся – появления Васьки до окончания процесса, но и этот страх ушел, когда опара, в который уже раз вымешанная, замедлила свое брожение.
— Есть! – громко сказал Иван, помня о написанном в книге, — Вперед!
Работа закипела. Он всыпал муку, добавлял воду, с интересом наблюдая, как плоские металлические лапы аккуратно, но сильно мешают вкусно пахнущую массу.
За этими занятиями, незаметно, пролетело полдня. Согласно тому, что говорила книга, пора было уже и начинать печь. Иван включил печь, достал формы, оторвал кусок теста, скатал его как следует в шар и положил в смазанную маслом форму. Всего получилось десять форм. Иван накрыл их и пошел заниматься приготовлением обеда.
Минут через двадцать приподнял тряпку и увидел, что тесто в формах заполнило уже две трети объема.
«Пора!» — сказал себе Иван, посмотрев на круглые термометры на печи. Все стрелки стояли в зеленом секторе.
Открыв длинную дверцу, Иван поставил на полку печи пять форм. Остальные пять пошли на другую полку. Оставалось только ждать. Через полчаса приоткрыл одну дверцу и увидел, что корочка еще немного поднявшегося хлеба уже подрумянилась.
«Все, жду еще пять минут и вынимаю, а там – будь что будет!» — подумал Иван.
Надев висевшие на крючке над столом брезентовые рукавицы, Иван вынимал одну за другой раскаленные формы и переворачивал над столом. Красивые, до одури вкусно пахнущие батоны падали на расстеленное полотенце, и Иван ровно выставлял их. Десять красавцев лежали перед ним во всем своем великолепии. Ему очень хотелось попробовать хлеб тут же, немедленно, но он переборол себя и продолжил все делать «по науке».
Обильно смочив под краном небольшую тряпочку водой, смазал все румяные корки и укутал весь хлеб простыней в несколько слоев. Теперь хлеб должен был остыть.
Словно кот вокруг сала, ходил Иван по камбузу. Мясо готово, рыба нарезана. Он исходил слюной, но к хлебу не подходил.
— Ну, ты даешь! – раздался Васькин голос. Он стоял в проеме двери и жадно принюхивался, — Неужели сам хлеб спек?
— А вот, сейчас будем обедать и как раз посмотрим, что получилось – спек или не очень.
Достав еще теплую булку, Иван не удержался и обнюхал ее. Одним ароматом можно было насытиться! Осторожно, чтобы не смять мягчайший батон, он разрезал булку пополам.
Хлеб оказался пористым и великолепно пропеченным. Нарезав его крупными ломтями, Иван положил их на тарелку и поставил на стол.
— Эх, молока бы парного сейчас, к этому хлебцу! — мечтательно сказал Васька, с явным удовольствием уплетая хлеб.
Иван был счастлив. У него получилось, да еще и как! Хлеб получился очень вкусным, можно есть так, без ничего. Глядя на умильную физиономию жующего Васьки, чувствовал, что счастлив вдвойне – кулинарный подвиг оценен!
«А может, все образуется и дальше пойдет хорошо?» — подумал Иван и на минутку задумался, представляя себе, как дружно они могли бы жить. Ведь, по сути, у них для этого было все.
Сказка закончилась так же внезапно, как и началась.
— Ладно, Иван, — тихо сказал Васька, отодвигая стакан с отваром, налитый Иваном, — давай, побазарим чуток.
— Давай.
— То, что мы здесь остались на зиму, — сказал Васька, глядя в стол, – это твой косяк. Нам нужно было уходить. Счет тебе предъявлять не буду, но кое-какое условие у меня есть.
— Даже так? — изумленно спросил Иван, — Ты мне прощаешь какой-то счет?! То есть, ты хочешь сказать, что, освободив тебя и вернув к жизни, я еще остался должен?
— Что сделано – сделано тобой самим. Никто тебя не заставлял ничего делать. Оставил бы меня там – ничего не случилось бы, мне все по барабану. Однако случилось то, что случилось – ты меня освободил. Все, на этом та история закончилась! Забыли ее. Началась новая.
— Удобная же у тебя история. Что интересно – помним, а что не очень – забыли. Ладно, говори дальше.
— Так вот, хочу сказать тебе свое условие.
— Условие для чего?
— Для того, чтобы мы могли жить здесь вместе.
— Интересно… Говори.
— Ты отдаешь мне все, что было у Анвара. Имею в виду порошок,. За это обещаю не трогать тебя и жить спокойно.
— Ах, так ты меня, может быть, еще и не тронешь? Интересно как! Спасаю, лечу, выхаживаю, кормлю тебя, а ты выдвигаешь условие, при котором не тронешь меня? Замечательно! А если не захочу выполнить твое условие?
— Тогда пеняй на себя.
— А теперь послушай мое слово. И не подумаю выполнять ни это, ни какие-то другие твои условия. И знай — никакие твои угрозы на меня не подействуют. Как и было тебе уже сказано, дозу буду давать только при условии, что ты беспрекословно подчиняешься мне. Во всех остальных случаях я буду сопротивляться и добьюсь твоего подчинения всеми доступными мне средствами.
— И оружием? – спросил Васька.
— И оружием, если этого потребует ситуация.
— А сможешь?
— А ты попробуй, и мы оба узнаем, смогу или нет.
— Хорошо, — криво усмехнулся, вставая, Васька, — попробую. Ты не сомневайся.
Утром следующего дня Иван вышел на палубу и увидел, что небо непроницаемо-серое, в воздухе уже кружат первые снежинки.
— Привет, Шапка! Пойдем, сходим в наши хоромы?
Радостно поскуливая Шапка вьюном крутилась вокруг Ивана.
— Понял, сейчас только в каюту схожу, оденусь как следует и пойдем.
Повесив «калаш» на плечо, Иван вышел из надстройки и, насвистывая, сошел на пирс. Шапка бежала впереди, все на своем пути обнюхивая и оставляя метки.
В котельной все было нормально. Ничто не изменилось с тех пор, как Иван перешел жить на сейнер. Обойдя каждый уголок, Иван остановился у входа в баньку.
— Ты знаешь, Шапка, а я соскучился уже по этой бане! Не устроить ли нам сегодня банный день, а? Того и гляди, буран начнется – тогда не скоро можно будет помыться.
Идея понравилась Ивану, и он тут же взял охапку дров и выложил их в камине, предварительно уложив там несколько камней. Минут через десять огонь весело трещал сухими дровами. Иван подбросил угля.
— А теперь, Шапка, идем за лапником – у меня уже заканчивается хвоя.
Через полчаса, с охапкой мохнатых кедровых веток, Иван зашел на палубу, взял в каюте чистое белье и пошел обратно. Васьки не было видно.
«Спит, наверное», — подумал Иван.
Жар в камине был хороший. Иван подсыпал угля, налил и повесил чайник. Наносив воды в чан, бросил калину в чайник и стал выкатывать камни.
Один за другим, Иван бросал раскаленные камни в чан. В бане стало жарко. Сбросив полушубок, зашел в баню и поставил автомат в угол. Быстро раздевшись, шагнул в почти нестерпимо горячую воду.
Какое же это блаженство – лежать в горячей, ароматной воде, в расслабленной полудреме, стараясь ни о чем не думать, просто наслаждаясь ощущениями. Это продолжалось до тех пор, пока он не почувствовал пресыщение горячей водой. Сладкая истома вмиг ушла, и вместо нее появилось ощущение беспокойства.
Растираясь большим махровым полотенцем, со все растущим беспокойством Иван думал о том, что там делает Васька. В голове возникали картины, одна страшнее другой.
Ступив на палубу, Иван сразу же почувствовал резкий, неприятный запах. Так пахнет ацетилен. Сомнений не было – Васька вскрывает сейф.
Иван не собирался мешать ему делать это. Все было неплохо продумано, и это даже входило в его планы. Единственное, чего Иван не мог предположить – это применение автогена.
Вдоль коридора, из машинного отделения тянулись два тонких шланга. Дверь в каюту Ивана была выбита, остатки замка валялись на полу. Из каюты шел едкий дым, слышалось шипение горелки.
Иван вошел в каюту и молча, с удивлением смотрел, как умело Васька ведет острый голубой язычок пламени по толстой стали. Он как раз завершил вырез и круг величиной с блюдце упал куда-то во внутрь. Иван почувствовал першение в горле от едкого дыма и кашлянул. Васька резко обернулся.
— Чего тебе? – приподняв темные очки, спросил Васька.
— Да нет, ничего. Проходил тут мимо. Дай, думаю, загляну, чем ты здесь занимаешься, — улыбаясь, ответил Иван и, повернувшись, пошел на выход из каюты.
Через мгновение Васька обрушился на него сзади, захватив одной рукой, словно петлей, вокруг горла, а второй поднеся остро шипящую горелку близко к лицу.
— Нет, Ванятка, — шипел Васька, дыша в лицо смрадным дыханием, — ты не уходи, погоди чуток! Расскажи по старой памяти Васильку, где ключики держишь, куда порошок да денюжки дел, а? Васька же не дурак, сразу понял, что ты перепрятал все.
Иван чувствовал жар от пламени. По коже на лбу расплывалась острая боль.
— Говори, говори, Ванятка! Ты не стесняйся, а то сейчас добавлю чуть, и глазки-то долго не выдержат! Не дай бог, полопаются, красивые такие.
Из последних сил, уже задыхаясь и стараясь не паниковать, Иван сумел достать из кармана фонарь, развернув его, плотно прижал к Ваське и изо всех сил надавил на кнопку. Раздался утробный рев и Васька, отпустив руку, замер. Иван все давил и давил на кнопку, ощущая, как Васькино тело закаменело и навзничь, увлекая за собой Ивана, упало.
Иван вскочил и увидел, что от пламени горелки горит ножка стола. Быстро схватив ее, Иван перекрыл краники на ней и шапкой сбил огонь.
Васька лежал без движений. Быстро выдернув из его брюк ремень, Иван перевернул его лицом вниз и связал руки за спиной. Он не знал, как долго будет продолжаться Васькино беспамятство, а потому действовал быстро. Схватив за шиворот, Иван потащил его по коридору, в сушилку и там, затолкав в клетку, закрыл дверь. Посмотрев вокруг, нашел кусок проволоки и закрутил ею проушины для замка.
Рассудив, что пока Васька очнется, да еще со связанными руками, по крайней мере полчаса есть для того, чтобы найти замок, Иван стремглав побежал на бак, в подшкиперскую. Замки нашлись быстро. Целая гирлянда их висела на проволочной петле. Выбрав покрепче, вернулся. Васька по-прежнему лежал без движений. Иван обыскал его, забрал небольшой кухонный нож в сапоге, напильник, зажигалку и закрыл клетку.
Лоб отчаянно болел. Иван зашел в каюту и подошел к зеркалу над умывальником. На лбу темнело бордовое пятно величиной со спичечный коробок, покрытое белыми волдырями.
«Вот же, урод! – подумал Иван, — И ведь точно, выжег бы глаза.»
Не зная, что делать с ожогом, Иван намазал это место все тем же барсучьим жиром. То ли ему показалось, то ли действительно так, но болеть стало чуточку меньше. Иван спустился в сушилку. Васька сидел на палубе.
— Развяжи меня немедленно и выпусти! – прохрипел он, увидев Ивана.
— Еще чего! Мне моя жизнь дорога.
— Правильно боишься, сука… Быстро открывай, говорю.
— А чего мне бояться? Ты теперь для меня безопаснее веника. Живи себе, отдыхай и наслаждайся жизнью.
— Нет, Ванюшка, ты бойся меня теперь! Ох, как бойся меня! Я же тебя живьем есть буду, когда доберусь…
— Глупости, что ты такое говоришь, Васёк? Я же тебя кормить хорошо буду. Мне не сложно, да и не зверь ведь, чтобы в голоде тебя держать.
— И еще, Васек, чуть не забыл сказать тебе, — добавил Иван, — что ненавижу антисанитарию. Именно поэтому принесу тебе ведро. Ходить будешь в него. А выносить — не сочту за труд, буду сам. Цени! И если здесь не будет идеальной чистоты, ты знаешь, чего лишишься.
Васька разразился потоком брани, но Иван не стал слушать его и вышел.
Двойственные чувства боролись в нем. С одной стороны, он посадил человека в клетку. Иван понимал, насколько это дико и бесчеловечно, но, с другой стороны, мог ли он не делать этого? Ответ получался только один – не мог. Оставалось лишь привыкать к такому положению вещей.
Когда Иван вышел на палубу, там шел густой снег. Дыша полной грудью, стоял и думал о том, что ему еще доведется пережить, пока…
А что, собственно, пока? Иван в эту минуту не знал, чего хочет достичь и к чему стремится. Восстановить память? Наверное, но для чего? Ведь, если быть честным с самим собой, ему уже вполне понятно, что его прежняя жизнь не сможет просто продолжиться с той, нулевой точки отсчета, когда потерял память. Изменилось и еще больше изменится всё, а главное – он сам. Каким выйдет из всего этого, что получит и что потеряет? И нужен ли будет таким, изменившимся, тем людям, которых он сейчас не помнит? А будут ли они ему, по сути – другому человеку, нужны?
— Что, подружка ты моя дорогая, скажешь мне, а? – спросил у Шапки, которая молча сидела напротив и серьезно глядела на него умными глазами. Собака завиляла хвостом, радуясь тому, что Иван обратился к ней, и Иван, погладив ее, пошел в каюту. Нужно было приводить ее в порядок.
Вечером Иван принес Ваське хлеб, рыбу, воду и ведро с крышкой.
— Ну, вот, теперь уже и при параше, – мрачно сказал Васька, подавая через прутья клетки связанные руки. Иван развязал их и ушел, не ответив.
Спал Иван беспокойно, часто просыпаясь и с трудом засыпая вновь. Проснувшись в очередной раз, встал и, пройдя на цыпочках, заглянул в клетку. Васька спал.
«Нужно будет завтра принести ему матрац и одеяло», — подумал Иван, вернулся в каюту и сразу же заснул.
Лодка, на которой Иван плыл посреди широкой, величественной реки, оказалась довольно утлой и казалась очень ненадежной. Весел не было. Лодку просто несло по течению. Иван не знал, как и почему он попал в нее, но беспокойства не испытывал. Все вокруг было тихо, спокойно и казалось неподвижным, однако Иван точно знал, что лодка движется.
Оба берега были одинаково далеко. Левый берег представлял собой очень высокий, неприступный обрыв, а правый – зеленую низину, тучные луга, переходящие в лес из высоких, темных сосен, и очень далеко, на горизонте — изломанная синяя линия гор.
Лежа в полудреме, Иван глядел на белые, словно нарисованные рукой расшалившегося ребенка, завитки облаков, плывущих на синем фоне неба и изредка, совсем чуть-чуть, затеняющих яркое солнце. Он чувствовал себя частицей этой мирной и великой вселенной, слился с вечностью, полностью отдаваясь такому сладостному, такому всеобъемлющему чувству свободы и умиротворения.
Внезапно Иван почувствовал, что это благостное состояние начинает куда-то уходить. Облака на небе, солнце, берега – все это осталось и было на том же месте, но что-то изменилось, внося ощущение тревоги. Что? Иван мучительно вглядывался в небо. Там ничего не было такого, что могло бы встревожить его. И левый, и правый берега по-прежнему пустынны, ни одного зву…
«Стоп! – встрепенулся Иван, — Вот именно! Звук!»
Новый звук, низкий и глухой, словно далекий, непрерывный гром, появился и стал тревожить его. Иван встал в лодке и осмотрелся. Ничего нового не увидел, разве что впереди по течению, над рекой висела огромная яркая радуга.
Иван смотрел на нее и радовался чистым, сочным краскам, но шум мешал ему, не давал расслабиться. Он все усиливался и усиливался, постепенно перерастая в низкий, тяжелый рокот.
Иван поднимался на цыпочки, чтобы заглянуть – что там впереди, но ничего не было видно кроме гладкой, почти зеркальной поверхности воды. В какое-то мгновение лодка под Иваном покачнулась, и он чуть не упал в воду, но в последний момент, широко расставив руки, сумел сохранить равновесие.
Шум тем временем стал уже почти невыносимым. Он больно давил на уши, теснил грудь. Иван почувствовал, что лодка ускоряет движение и хотел было сесть, но сидеть было еще страшнее, и он снова встал.
Фантастическая, совершенно неправдоподобная, а потому еще более ужасная панорама медленно открывалась перед его глазами.
Река, оставаясь все такой же стеклянно-зеркальной, искривляла свое движение и загибалась куда-то вниз. Рев шел именно оттуда, снизу, а впереди, в огромном и очень глубоком ущелье, на самом его дне, текла широкая река. За мгновение до того, как Иван понял, что там, внизу, течет та самая река, по которой сейчас плывет, он уже точно знал, что сейчас с ним случится чудо. Иван не знал, какое именно, да и не хотел этого знать, потому что только чудо могло его сейчас спасти, а значит, оно должно было случиться. В том, что он будет спасен, Иван совершенно не сомневался, потому что не был еще готов умирать.
Иван медленно, как в замедленной киносъемке, широко расставил руки и,ни капли не волнуясь, стал смотреть на солнце, отражающееся в пологом спуске реки.
Сначала он почувствовал, что лодка резко наклонилась вперед и пошла вниз, а потом и вовсе перестал ее чувствовать. Взглянув вниз, Иван увидел, что лодка летит вертикально вниз, все еще пытаясь оставаться на поверхности уже распадающейся на миллионы частичек толщи желто-зеленой воды.
Иван совсем не удивился тому, что летит над этим сумасшествием превращения падающей воды в тысячи разноцветных радуг, широко раскрытыми глазами глядя вперед, на солнце. Странно, но оно совсем не слепило, и Иван видел под собой не сбесившиеся воды, а изумрудную равнину с сочной, чистой травой. Он видел каждую травинку под собой. Ему даже показалось, что на одной из них сидел кузнечик.
Иван почему-то знал, что для того, чтобы приземлиться, ему нужно только захотеть этого. Ох, как же ему не хотелось прерывать этот изумительный полет, но он чувствовал, что дальше нельзя, что рано ему еще лететь дальше, нужно сейчас же приземлиться!
Иван слегка повернул невесть откуда взявшиеся крылья, направив полет навстречу упругому, но такому теплому, ласковому потоку воздуха, мягко приземлился на траву и…
Проснувшись, Иван долго лежал с открытыми глазами, пытаясь задержать ощущения, только что пережитые во сне.
«Что это было?» – подумал Иван, когда ощущения начисто растворились, вытесненные воспоминаниями о том, что произошло вчера.
Ответа не было, но Иван всей душой чувствовал, что сон хороший.
«Эх, Марье бы рассказать его! Уж она бы точно объяснила, что к чему», — подумал Иван, выходя на заснеженную палубу.