Утром Иван вышел на улицу и не узнал ставший привычным уже пейзаж. Все было белым – бело. Крыши, вершины деревьев, кусты – все накрылось пухлыми шапками снега. Надев валенки, Иван решил прогуляться к цеху, чтобы взять вяленой рыбы. Снег на ровных местах лежал уже по колено, но продолжал идти.
Весь день он то валил густыми хлопьями, то сыпал не менее густой крошкой. Перед тем, как лечь, Иван выглянул наружу и убедился – снег по-прежнему идет.
«И чем, интересно, это кончится?» — подумал Иван, никогда не видавший ничего подобного.
На следующее утро он понял, почему входные двери и ворота здесь, в этом поселке открываются вовнутрь, а не так, как везде – наружу.
Открыв дверь, Иван не сразу сообразил что перед ним. Это была стена. Белая, плотная стена снега.
— Приехали мы, Шапка! — громко сказал Иван и, постояв чуток, добавил:
— Сейчас попьем чайку, перекусим и начнем выковыриваться. Согласна?
Шапка была согласна, судя по доброжелательному вилянию хвостом.
Снег оказался не очень плотным, лопата хорошо резала его. К тому моменту, когда Иван пробил, наконец, брешь в стене и увидел, что снег все еще идет, на полу выросла основательная куча. Не менее часа понадобилось Ивану для того, чтобы у двери образовался тамбур из снега. Иван продолжал расширять его. Теперь снег можно было кидать наверх, где его уносил поднимающийся ветер. Выйдя на постоянный уровень снега, Иван определил, что он уже больше метра. Стали понятны слова Марьи «Снег вот-вот ляжет – далеко не уйдешь»
«Куда уж тут пойдешь», — подумал Иван, в который уже раз радуясь тому, что у него есть Шапка, и что успели они приготовиться к зиме.
А еще, понял Иван, что знает теперь, что станет его основным занятием в зиму – борьба со снегом.
— Вот, Шапка, — усмехнувшись, сказал Иван, кинув на собаку лопату снега, — это и будет нашей главной забавой теперь.
Шапка отпрыгнула и, крутя всем телом, словно отряхивая воду, сбросила снег и заливисто залаяла на Ивана.
— Что, еще? – засмеялся Иван и набрал снег в лопату. Шапка отскочила и залаяла на него.
— Ладно, ладно, не буду больше!
Весь день, с перерывами на то, чтобы перекусить и выпить горячего чаю с лимонником, Иван пробивался к керосину и дальше – к цеху.
На следующий день дорожка оказалась наполовину занесенной, но снег в ней был мягкий, пушистый, и Иван быстро почистил ее. Обрадованный столь очевидным доказательством того, что делает не бесполезную работу, Иван стал прикидывать, откуда ему лучше вести дорожку к речке. Получалось — почти со средины уже проделанной дорожки. Иван с энтузиазмом взялся за работу. Время от времени, разгрызая зернышки лимонника, Иван ощущал, насколько легче после этого работать!
Речка еще не замерзла, только по берегу появилась совсем незначительная наледь. Иван набрал в канистры свежей воды, чтобы сегодня же попробовать испечь лепешки. Немного желудевой муки сделал еще накануне, растирая высушенный корж меж двух плоских камней. Предвкушая, как будет есть мясо и рыбу с хлебом, захлебывался слюной.
Шапка внимательно следила за тем, как Иван на широкой доске, принесенной из засолочного цеха, насыпал немного пшеничной муки и добавил к ней желудевой. Сделав в горке ямку, налил в нее немного воды и стал замешивать, добавляя воду помаленьку.
Никто ему не говорил, что нужно делать именно так. Иван не помнил, когда и где, но точно знал, что далеко не один раз видел, как это делается. Растерев камнями немножко соли, Иван рассыпал ее на доске, добавил пару щепоток древесной золы и стал вновь вымешивать тесто. В конце — концов, получился колобок примерно на килограмм. Теперь можно было заняться и мясом. Поставив его вариться, Иван лег вздремнуть.
Через час Иван вновь вымесил тесто, сделал из него большую лепешку и, смазав лист нержавейки кусочком сала, положил на него. Выровняв угли в камине, Иван положил лист на них.
Уже минут через пять по каморке поплыл волшебный аромат свежеиспеченного хлеба, сильно трогая Ивана, бередя его душу. Он чувствовал, что его прошлая жизнь как-то связана с этим запахом, силился вспомнить что-нибудь, но напрасно — ничего из этого не получалось.
Приподнимая лепешку, Иван видел, как она поджаривается. Ему стало казаться, что лепешка немного поднялась, стала чуть толще. Слишком большой жар стал слишком зажаривать лепешку и, метнувшись к куче кирпичей, принес несколько штук. Через пару минут лист был на кирпичах. Теперь жар снизу можно было регулировать, и лепешка пеклась ровно, не горела.
Когда, наконец, готовая лепешка легла на вымытую уже чистую доску, Иван смазал ее водой и накрыл чистой тряпкой. Зачем он это сделал, Иван также не мог себе объяснить. Он знал, что нужно так делать.
Похлебка и мясо были на столе, Шапка тоже сидела и поскуливала от нетерпения, когда Иван торжественно взял почти уже остывшую лепешку и разломил ее. Она была белоснежная и пропеченная внутри. Не такая пористая и мягкая как настоящий, испеченный по всем правилам, хлеб, но совершенно потрясающая для того, кто впервые испек лепешку!
На радостях, Иван накрошил немного лепешки в Шапкину похлебку и дал ей. Она понюхала и стала весело хлебать.
— Ну, теперь — то мы, Шапка, ничего и никого не боимся! Все у нас с тобой есть, и зима нам не страшна. Правильно я говорю?
Шапка была занята похлебкой и поэтому не ответила, но Иван и не ждал от нее ответа. Жмурясь от наслаждения, он ел похлебку, мясо и рыбу, закусывая свежей, ароматной лепешкой и был совершенно счастлив. Много ли человеку нужно для простого, сиюминутного счастья?
Снег шел уже четвертые сутки. Иван целыми днями чистил дорожки, не переставая удивляться про себя, откуда берется столько снега?!
На пятые сутки небо стало светлее, и снег стал мелким.
— Хорошо-то как! — воскликнул Иван, выйдя утром на воздух. Восхищаться было чем – все вокруг превратилось в белоснежные холмы с шапками крыш, верхушек деревьев.
Снег все пригладил, сделал круглым и мягким. Окружающий пейзаж стал совершенно сказочным, состоящим из округло — овальных линий и фигур.
Словно нарочно, для него, в небе начал расширяться большой просвет темно — голубого неба, и невозможно ярко вспыхнул выглянувший из-за тучи солнечный диск. Иван жмурился от неестественно интенсивной белизны и блеска, обрушившихся на него. Все вокруг сверкало и излучало ярчайший свет. Глаза наполнились слезами, и он закрыл их, с удовольствием подставляя лицо лучам.
К вечеру ударил мороз. Настоящий, не менее двадцати градусов, как оценил его Иван. Солнце зашло за мыс, и вскоре стемнело. На прозрачном, словно хорошо промытом небе, сразу же стали появляться, и вскоре засверкали, изредка подмигивая, необычно большие и яркие звезды.
В котельной было не так холодно, как на улице. Сказывался солидный снежный покров снаружи, да и жилье с обогревом внутри.
Шапка на ночь попросилась к Ивану в каморку, в тепло. Иван, пристыдив ее, долго думал, но решил, все же, этого не делать.
— Ты, Шапка, пойми меня правильно, — посадив ее напротив, объяснял собаке Иван, — я разве против? Нет, совсем не против того, чтобы ты жила со мной в каморке моей, но ведь ты же не человек, ты – собака! Человек, привыкший к теплу, наденет на себя теплой одежды побольше и все, он уже готов к холодам, а ты? Если не будешь готова к холодам, просто погибнешь. У тебя должен вырасти пух, подшерсток, чтобы ты не боялась холода, а в тепле он не растет. Понимаешь?
Собака сидела и, не шелохнувшись, слушала его речь.
— Ты, подружка, — погладив Шапку по голове, сказал Иван, — не обижайся, но ночевать ты будешь не со мной. Ветра в котельной нет, подстилка у тебя хорошая, мягкая, так что – спокойной ночи! Завтра, если хочешь, я тебе будку сложу из кирпича у двери – будешь в ней жить.
Ночью Шапка разбудила Ивана громким лаем.
— Что там, Шапка? — не вставая с топчана, крикнул Иван.
Возбужденная собака вертелась вокруг Ивана, явно требуя от него выйти наружу.
— Нет, я туда не пойду. И не проси! Давай спать, утром со всем разберемся.
Полаяв еще немного, Шапка успокоилась, но села рядом с дверью, не отрывая от нее взгляда и явно не собираясь уходить с этого места. Иван взял ее подстилку — подаренный мужиками старый тулупчик, и положил рядом.
— Все, ложись здесь, раз ты так хочешь, а я пошел спать. Спокойной тебе ночи.
Наутро, встав, Иван сразу же оделся и вышел из котельной. Шапка тут же, чуть не сбив его с ног, умчалась по дорожке то ли к цеху, то ли к речке.
Вскоре она вернулась и, возбужденно кружась вокруг Ивана, стала звать его за собой. Зная, что просто так она этого делать не будет, Иван вернулся и взял «калаш».
— Ну, веди! Куда от тебя денешься! Надеюсь, по делу?
Шапка побежала по тропинке. Иван зашагал следом. Привела к цеху. Открыв дверь, откопанную накануне, Иван вошел. Шапка бросилась к тому месту, откуда Иван уже дважды наблюдал за «Кавасаки».
— И что, ты хочешь сказать, что тебе понравилось, как мы с тобой наблюдали отсюда, и ты не прочь бы еще раз это сделать? – со смехом спросил Иван, подозревая, что Шапка придумала для себя новую игру, — Хорошо, давай попробуем!
Он прильнул к щели. У пирса стоял сейнер. Тот же самый «Каваски».
— Ну, ты даешь, славная ты псинка… Как же так… Погоди, что-то я не пойму ничего… — бормотал Иван, разглядывая сейнер.
Удивляться было чему. С зажженными ходовыми огнями, сейнер стоял не как обычно, а под углом к пирсу, ткнувшись в первый, полупрозрачный еще ледок почти у самого его основания. Ни одного конца с судна на пирс не было заведено. Снег на пирсе оставался девственно чистым.
На сейнере совсем тихо работал небольшой вспомогательный двигатель.
— И что будем делать? – задал Иван вопрос то ли собаке, то ли самому себе.
Прикинув, что залаяла собака в самом начале ночи, Иван понял, что сейнер простоял так всю ночь, и никто с него не сходил. Похоже было, что можно попробовать…
-Так что, идем, что ли?
Открыв дверь, с автоматом наизготовку, Иван пошел по краю пирса. Сейнер был довольно далеко, метрах в двух – трех от пирса, и попасть на него можно было, только подав длинную сходню или перебросив конец с «кошкой». Сходни не было. Вернувшись в цех, Иван довольно быстро нашел пару стальных прутьев и, согнув их, связал так, что получилась вполне подходящая «кошка». Сходив в котельную, принес конец и, привязав к нему кошку, метнул на нос сейнера. С третьего раза она зацепилась прочно и, сбросив полушубок, Иван перебросил автомат за спину и полез. Оказавшись на борту, огляделся. Полуметровый слой снега был девственно чист. Осторожно, держа палец на курке автомата, Иван шел вдоль борта. На промысловой палубе лежали трупы. Их было четыре. Одного из них Иван узнал – это был Гном. Видно было, что их застрелили в упор.
Иван метнулся в надстройку. Остановился и прислушался. Ни одного звука, ниоткуда. Только тихое, мерное гудение дизель-генератора говорило о том, что на сейнера есть какая-то жизнь. В столовой также не было никого. Иван, готовый ко всему, тихим, кошачьим шагом прошел вдоль кают – везде было тихо.
Заглянув в раздевалку, никого там не обнаружил и, уже повернувшись, чтобы выйти, краем глаза уловил какое-то движение. Мгновенно развернувшись, готов был дать туда очередь, но увиденное потрясло его.
В дальнем углу сушилки была решетчатая дверь, сваренная из толстой стальной арматуры, за ней сидело странное существо. Обросшее так, что только глаза сверкали среди всклокоченных, спутанных волос, оно смотрело на Ивана. Сначала Иван подумал, что это чернокожий человек, но, подойдя ближе, понял, что все тело этого совершенно истощенного и скрюченного несчастного представляло собой сплошной кровоподтек. Из-за решетки несло застоявшимся запахом разложения и нечистот.
— Господи… — тихо сказал Иван, — это что же здесь такое творится?
— Во-овчик, — вдруг глухо заныло существо.
— Кто ты? – удивленно спросил Иван.
— Васька я, — хрипло сказал человек и в голос, навзрыд заплакал.
— Да что же это, звери они, что ли? Где ключ, Васька?
— Не знаю я, Вован. Я давно уже ничего не знаю.
— Где весь экипаж?
— Не знаю, стреляли. Много стреляли. Потом тихо стало. Никто не приходил. Уже двое суток меня не кормили и не били.
— Ладно, ты посиди еще немного, а я пойду, осмотрю все, найду ключ и выпущу тебя.
— Ты только приди, не обмани, Вовчик. Хорошо?
— Хорошо. Только не зови меня Вовчиком. Иван я.
— Мне все одно, только ты вернись!
Поднявшись по трапу, Иван открыл дверь в штурманскую. Едва шагнул туда, из темноты раздался выстрел, и плечо обожгло. В то же мгновение он нажал на спусковой крючок автомата и дал длинную очередь туда, откуда стреляли. В ответ – стон.
Выждав пару минут, Иван протянул руку и, нащупав выключатель на стене, щелкнул им. На диване лежал Анвар. Грудь и живот его были в свежей крови. Раны на груди пузырились. Нога, лежащая на диване, была обмотана простыней, пропитанной кровью.
«Легкие пробил», — отметил про себя Иван.
Подняв с палубы выпавший из руки Анвара «ТТ», Иван внимательно посмотрел на лежащего.
— Где все? Что с экипажем?
— Нету… нету экипажа, — с трудом шевеля запекшимися губами, сказал Анвар.
— Где ключ от Васькиного карцера?
— Зачем тебе? Он дохлый уже давно, падаль.
— Не твое дело. Ладно, лежи здесь, я скоро вернусь, — сказал Иван, — только никуда не уходи.
Спустившись, Иван открывал по очереди каюты. Если каюта оказывалась закрытой, выбивал дверь ногой. В сушилке, сказав Ваське отойти в сторону, Иван приставил ствол автомата к замку и выстрелил. Замок разлетелся, и часть его, отскочив от переборки, ударила Ивана по ноге. Даже через валенок удар был весьма чувствителен.
— Выходи!
— Вовчик, я по гроб тебе… Всю жизнь буду…
— Потом будем разбираться. Еще не все осмотрел. Анвар в штурманской.
— Он убьет нас! – в страхе согнулся Васька.
— Не убьет. Я убил его. Он или умер уже или вот-вот умрет.
— Вовчик… Пока сам не увижу – не успокоюсь.
— Идем, все увидишь.
— Васька… собака… – с трудом открыв глаза, захрипел Анвар, глядя на них безумным, горячечным взглядом, — и ты, штурманец, живой… Не доделали, суки, дело. Трепыхаешься еще. Значит, долго жить будешь. Надо было там же, в общаге тебя домочить, да ты не помнил ничего, я и пожалел тебя. Не было уже зла на тебя. Нет, не надо было жалеть. Вишь, как вышло-то. Ты же меня и замочил.
— Что случилось на судне?
— Ждали джапы нас. Еле успели, они уже хотели уходить. Сдали мы им краба, получили деньги, топлива у них под завязку взяли и пошли. Еще раньше порешили мы с Рыжим, что пора нам уже за бугор линять – бабки хорошие взяли за путину, да и на счете неплохо подкопилось. Он должен был своих мотористов, а я – наверху народ «уговорить» сойти с судна в море. Я-то сделал свое дело, а он … — Анвар натужно дышал, часто замолкая. Слова становились все менее разборчивыми, превращаясь в булькающий хрип.
— А дальше что?
— Как всегда – прохрипел Анвар, — пока сам не возьмешься, любое дело испоганят! Пришлось самому за него доделывать. Все нормально пошло, да вот, не углядел — у молодого ствол оказался. В ногу, сволочь, попал. Кость задел. Думал, отстоюсь зиму здесь, рану залижу – не впервой. Не получилось – ты место занял.
— Теперь расскажи, кто я, почему ты меня убить приказал?
— Обидел ты меня там, в кабаке, в Се… — тут, задыхаясь, Анвар сильно напрягся, захрипел и попытался поднять голову. Изо рта его хлынула кровь, и голова упала. Широко раскрытые глаза застыли и стали стеклянными.
— Всё! Теперь можно успокоиться, — сказал за спиной Ивана Васька, — а уж там, на том свете достану, не сомневайся! Пусть пока один там побудет. Приду – за всё поквитаемся. Всё ему — каждый день, каждую минутку припомню.
— Понял. Схожу в машинное отделение. Хочу проверить, нет ли кого.
— Иди. Я на крыле постою, воздухом подышу свежим. Уже забыл, когда это было в последний раз.
В машинном отделении тоже не было никого.
«Всех Анвар повыкидывал за борт. Четверым только, да ему самому в земле доведется быть похороненным», — подумал Иван, возвращаясь к Ваське.
— Никого? – спросил Васька, с каким-то подобострастием заглядыва в глаза.
— Никого, — ответил Иван и с трудом подавил тошноту, ощутив исходящий от Васьки запах.
«С этим нужно что-то делать!» — подумал Иван и добавил вслух, — Идем вниз!
Толкнув одну дверь, другую, Иван нашел то, что искал – душевую. Открыв воду, подождал пару минут и, когда пошла горячая вода, приказал Ваське сбросить с себя все и связать в узел.
Смотреть на Ваську был невозможно – некогда большое, кровь с молоком, а теперь избитое, истерзанное, костлявое тело, покрытое струпьями, казалось, не могло принадлежать живому человеку. Однако же, оно принадлежало, и этот человек явно боялся идти под струи воды.
— Вов…
— Иван я! – резко перебил его Иван.
— Иван, слушай… А может, я того, потом помоюсь как-нибудь?
— Иди, говорю! Начинай, а я принесу мыло и полотенце, — таким же резким, не терпящим возражений тоном, сказал Иван и закрыл за Васькой дверь. Мыло, полотенце, мочалку и кое — какую одежду Иван нашел в ближайшей же каюте.
Больше часа Васька был в душе. Иван начал было уже беспокоиться, но на стук Васька ответил, что все нормально. Когда он вышел из душа, Иван тут же взял со стола в той же каюте ножницы, и стал под самые корни обрезать спутанные Васькины волосы на голове и бороду.
— Дай, я сам, — сказал Васька и подошел к зеркалу. Иван стоял и смотрел, как Васька стрижет волосы, возвращая себе мало-мальски человеческий облик.
Иван прекрасно понимал, что теперь жизнь его здесь изменится, не будет больше отшельнической,. В какую, только, сторону изменится?
«Посмотрим», — сказал он себе и вышел на палубу. Тут же с пирса раздался лай Шапки.
— Да здесь я, здесь! Не волнуйся ты так. Все нормально. Нашего полку прибыло!
Васька, явно посетивший сушилку, вышел на палубу в телогрейке, сапогах и шапке. Одежда висела на нем, как на колу.
Нужно было как-то подтянуть сейнер и подать концы. Из Васьки помощник был никакой. Подумав, Иван решил подать носовой «шпринг[1]», с бака. Потом можно будет на нем сыграть и поставить судно как нужно.
Иван пошел на бак, набрал слабины швартовного конца, опустил его на пирс. Затем, спустился по тому же концу, по которому забирался и, не преминув погладить по голове радостно скачущую вокруг Шапку, положил «шпринг» на швартовную «пушку». Теперь нужно было снова забраться на сейнер и положить «шпринг» на кнехт.
— Вась, — сказал Иван, взобравшись обратно на сейнер, Ваське, все еще стоящему на палубе, — сейчас я заведу двигатель и прижму корму к пирсу, а ты постарайся подать конец на «пушку».
На мостике, внимательно осмотрев пульт, Иван нашел кнопку пуска двигателя под прозрачной пластмассовой крышечкой. Подняв крышку, надавил на кнопку, с удовольствием слушая, как с крыла донесся звук запускаемого двигателя. Он пыхнул, взревел и стал ровно, глухо работать на малых оборотах. Выждав минут пять, Иван дал ручкой телеграфа передний ход и, поворачивая рукоятку, стал добавлять обороты. Сейнер медленно пошел вперед, но, натянув «шпринг», остановился. Иван переложил руль на борт и корма пошла к причалу. Лед был еще слишком слабый, и сейнер, смяв его своим корпусом, буквально прилип к пирсу. Не сбавляя оборотов двигателя, Иван вышел на крыло.
Васька был уже на причале. Медленно, с большими усилиями, заставляя свое истерзанное, истощенное тело делать привычную ранее и почти непосильную теперь работу, он тащил конец к палу. Шапка молча шла рядом, готовая в любой момент броситься на него.
— Шапка, все хорошо, все нормально! – крикнул ей Иван. Собака завиляла хвостом.
Когда кормовой конец был заведен, Иван остановил двигатель, быстро спустился на промысловую палубу, выбрал слабину швартовного конца и положил его на кнехт. Васька не смог бы самостоятельно подняться на борт, и поэтому Иван открыл дверцу в фальшборте и подал ту самую, знакомую уже сходню на причал. Теперь оставалось только завести еще по паре концов с бака и кормы, и можно было быть уверенным, что судно безопасно простоит так до весны следующего года.
Все было хорошо, но мысли, одна тяжелее другой, тревожили Ивана. Жизнь вступала в следующий этап. Каким он будет, что принесет — радости или горести? Никто не мог бы этого сказать. Ясно было только одно – это будет совсем другая жизнь. Если до сих пор все, что бы он ни делал, решал сам, соотнося эти решения и дела только со своим пониманием и умением, то сейчас…
Васька – это особенный человек. Иван прекрасно понимал, что оправившись, Васька попытается установить свои правила и порядки. Его тюремный, да и вообще, весь жизненный опыт тому и учил – в любой ситуации всех подмять, починить себе. Этого Иван ни в коем случае не мог допустить.
— И не допущу! – вслух сказал он.
— Что? – спросил подошедший Васька
— Да нет, это я так, мысли вслух, — ответил Иван, — поесть нужно что-нибудь. Идем на камбуз.
На камбузе не было ничего кроме пары булок хлеба. Васька схватил булку, отломил кусок и, налив стакан воды, стал жадно есть.
— Ты особо-то хлебом не наедайся, — сказал Иван, — я сейчас кой — чего принесу. Жди меня здесь.
Шапка весело бежала впереди, явно надеясь, что они останутся там, дома, и все будет как всегда, но Иван взял котелок с вареным мясом и пошел в цех. Зайдя в засолочный, сорвал пару пластов вяленой рыбы. Через полчаса, осоловевший от такой еды, Васька чуть не падал со стула, засыпая.
— Выбирай себе каюту и ложись спать, — сказал Иван.
Васька, словно зомби, с помощью Ивана прошел в ближайшую каюту и совсем как ребенок, свернулся калачиком и немедленно уснул.
Иван поел, накормил Шапку, порыскал по камбузу и найдя то, что искал, поставил чайник на печь. Вскоре он с наслаждением пил ароматный, вкуснейший, настоящий чай с сахаром и с корочкой настоящего белого хлеба!
Мысли роились в голове. С одной стороны, жизнь с сейнером в полном распоряжении, с его запасами и возможностями, становилась великолепной. Многое из того, что сделал Иван, стало бесполезным или вовсе не нужным на фоне совершенно цивилизованного жилья на сейнере с освещением, отоплением и постельным бельем. С другой стороны, отчего так тревожно, неспокойно было у Ивана на душе?
«Пусть Васька спит.» – подумал Иван, решив быстро сделать обход на всякий случай изъять все оружие, какое только сможет найти на судне. Заглянув в каждый уголок, собрал полтора десятка автоматов, три пистолета, ручной пулемет с коробкой лент, несколько ящиков с патронами и ящик ручных гранат. Арсенал этим не ограничивался. В каюте Анвара, а Иван сразу понял, что это его каюта, обнаружился ящик с двухсотграммовыми брикетами тротила и коробка детонаторов к ним.
Что делать с таким «богатством», куда его деть? Это была очень непростая задача, но решить ее нужно было без Васьки, пока он спит.
[1] Шпринг – швартовный конец, подаваемый на причал против хода судна