Тайфун

В тот рейс мы шли из Штатов на Филиппины мимо Гавайских островов, так как на севере океана сильно штормило. Впереди было ненамного спокойнее, но всё-таки полегче.

В трюмах в основном были контейнеры с электроникой да пелец –сублимированный зелёный корм для скота. Пелец представлял собой небольшие твёрдые зелёные колбаски длиной пару сантиметров и диаметром сантиметр. Политая водой, колбаска эта через десяток секунд превращалась в шар зелени диаметром сантиметров десять, с крепким запахом свежескошенной травы.

Когда до Филиппин оставалось трое суток пути, нас встретил только что зародившийся прямо перед нами тайфун. Вообще, в мире есть несколько мест зарождения таких ураганов. В Европейской части это Бискайский залив, в Америке – район Карибских островов, в Тихом океане – район Филиппин. Тайфун – это огромный вихрь, в котором ветра достигают 250- 300 километров в час. Этот вихрь движется то со скоростью курьерского поезда, то очень медленно, неся с собой огромное количество осадков.

Зародившись у Филиппин, тайфун может достигнуть Берингова моря, пройдя через Корею, Приморье, Японию, Сахалин и Камчатку. Мощные тайфуны обычно собирают свой мрачный урожай, выявляя все слабые места и оставляя за собой загубленные человеческие жизни. Почти все тайфуны, проходящие через сушу, делают это. Пример – то, что произошло в Новом Орлеане.

Тайфун практически уничтожил город и затопил его. В том году свои «урожаи» тайфуны собрали в Китае, Корее, Японии. В среднем, это по 10-20 человек. В Приморском крае тайфуны также творят беды. Реки становятся бурными и выходят из берегов, сметая на своём пути всё – мосты, дома, машины с дорог и неся стволы вырванных с корнем деревьев. Ветры во время тайфуна достигают 40-45 метров в секунду, что соответствует скорости 150-180 км/час, поднимая очень высокие волны и выбрасывая на камни неосторожные или не успевшие укрыться за мысами суда. Перед тайфуном в наш залив Находка набивается до 300 японских и корейских шхун. От их огней становится светло, как днем.

Предсказать зарождение тайфуна практически невозможно. Ученые говорят, что тайфуны – это дыхание планеты. Если бы не было тайфунов и ураганов, человечество давно вымерло бы, задохнувшись углекислым газом. Эти вихри перемешивают атмосферу Земли.

Тот тайфун оказался перед нами совершенно неожиданно. В прогнозах его не было. В течение часа небо закрыли тяжёлые низкие тучи. Потемнело, как в сумерки. Ветер усиливался с каждой минутой, срывая с волн гребни.

По судну объявили аврал по подготовке к встрече шторма. Матросы прошлись по всей палубе, проверили крепления дверей, люков. По периметру судна задраили все тяжёлые стальные водонепроницаемые двери. Иллюминаторы взяли на «глухари», то есть изнутри, поверх двухсантиметрового стекла, их закрыли тяжёлыми толстыми стальными крышками и затянули болтами-барашками. Каждый на своем рабочем месте и в каюте проверил крепление всего оборудования. Судно изготовилось к плаванию в штормовых условиях, и теперь оно представляло собой почти герметичное сооружение, которому не страшны волны. До определенной степени, конечно.

Вскоре ветер заревел в полную силу, а по воде уже сплошным слоем стелилась серая пена. Волна разгуливалась всё больше и больше, и через пару часов наша скорость упала до минимума, а волны начали перекатываться по палубе. Матрос, поднимавшийся на верхний открытый мостик, чтобы замерить скорость ветра, вернулся растрёпанным и ошалелым. Мотая головой, он протянул мне анемометр (прибор для измерения скорости ветра). Стрелка застыла между цифрами 30 и 35 метров в секунду.

Волна была градусов 20 слева по носу, и стали ощущаться всё более сильные удары о корпус. Когда нос судна зарывался в волну, мощная пенная масса катилась по всей палубе до самой надстройки. Судно качало и с носа на корму, и с борта на борт. Максимальный крен достигал уже 15-20 градусов на оба борта. Радист занес в штурманскую рубку очередную  синоптическую карту, и мы увидели там своего обидчика.

Это был довольно жёсткий, только что зародившийся тайфун. Я не помню сейчас его имени. Бортовая качка к полуночи усилилась до 25 градусов на оба борта. О сне при такой качке и думать было нечего. Судно весом 17 тысяч тонн буквально швыряло, и при падении вниз все внутренности в животе стремились вверх. Как в детстве на качелях – стремительное падение вниз и такой же взлёт вверх. На мгновение судно застывает, лежа в нижней точке падения на борту, и невольно возникает мысль – встанет ли, поднимется? Всё трещит, скрипит, содрогается от ударов волн.

Голова гудит, как будто надутая, от физической нагрузки и чрезвычайно низко упавшего атмосферного давления. Ноги широко расставлены, иначе не устоять. Локтями, руками и всем телом стараешься расклиниться в каком-то уголке у локатора или у пульта. Перейти от локатора к карте – задача для каскадёра. Выбираешь момент, когда находишься выше двери в штурманскую, и, отпустив поручень, летишь в дверь. Там цепляешься за что-то и, если повезёт, то не ударишься боком или животом об угол стола. Сделав у карты что нужно, решаешь обратную задачу.

По пути, больно влепившись в нактоуз (тумбу) компаса, отлетаю к локатору и, вцепившись в ручки, прилипаю лицом к «голенищу» – резиновому раструбу на экране радиолокатора. При очередном крене повисаю на локаторе, успев одним глазом заметить на кренометре, что стрелка дошла до отметки 35 градусов и, замерев, бесконечно долгие две-три секунды там оставалась. Потом медленно, как бы нехотя, стрелка поползла обратно. Судно, набирая скорость, стремительно валилось на другой борт. Я знаю, что сейчас крен будет ещё больше, и всё внутри застывает в ожидании – сколько? На этот раз 38 градусов. С резким, пушечным звуком захлопывается дверь в штурманскую. Раздаётся телефонный звонок. Обезьяной, хватаясь за всё, перелетаю к телефону. Это старпом сообщает, что на камбузе сорвало холодильник, и он врезался в тестомешалку. Людей не зацепило. Спрашивает, будем ли готовить?

Передаю всё капитану, который всё это время, с начала шторма, беззвучно стоит на противоположном борту мостика, время от времени подходя к карте и давая рулевому небольшие изменения курса. Капитан сказал, что готовить не будем. Старпому – послать бригаду для закрепления холодильника. Мне – объявить экипажу осмотреться по судну и доложить на мостик. Ближайшие полчаса принимаю доклады. Всё нормально за исключением сорванного сейфа у старпома и смытых волнами бочек с моторным маслом на корме. Большие 200-литровые стальные бочки, пять штук, на моих глазах крепили толстенным концом. Теперь все они были за бортом, куда улетели, предварительно снеся стальные релинги.

В ту ночь поспать никому не довелось. Судно швыряло во все стороны и было странно, что такое громадное сооружение может вести себя так несерьёзно, словно паршивая шлюпчонка. Крен достигал 45 градусов, но это уже не так волновало, как первые 38.

Утром, когда рассвело, картина была фантастически нереальна и несколько страшновата. Стремительно черпая воду то левым, то правым бортом, судно изо всех сил держалось носом на волну. Волна была метров 8-10, не меньше. Громадные горы воды свинцового цвета вздымались одна за другой, и судно карабкалось на них, валясь то на один, то на другой борт, а потом, скатываясь вниз, проваливалось, окутываясь пенными массами воды, с рёвом несущимися по палубе.

Ветер стих совсем внезапно. Вскоре показалось солнце, и над нами распахнулось голубое небо, воцарилась тишина! Капитан долго смотрел на барограф, рисующий кривую изменения давления, идущую резко вниз, стучал пальцем по его стеклу, а затем позвонил в машину и сказал стармеху, чтобы тот быстро проверил всё, так как через часик нам даст уже как следует, и всё будет зависеть от него и машины. Так и получилось.

Мы попали в «глаз» тайфуна. Это – центр вихря, как внутренняя полость трубы. Небо снова затянули низкие чёрные рваные тучи, и ветер заревел с удвоенной силой. Так мы бились около суток. Было совершенно ясное понимание того, что если с машиной что-то случится и она встанет, судно развернет лагом (вдоль корпуса) к волне, и тогда эти огромные волны легко смогут его перевернуть. Слава Богу, машина работала как часы. Мысли же в головах были разные…

Постепенно ветер снова начал стихать. Вскоре он уже был довольно слабым, и только по-прежнему громадные валы и стремительная качка ещё двое суток не давали забыть о том, что было.

За сутки до прихода мы смогли осмотреться. Повреждения были довольно серьёзные. Самое опасное, чего мы больше всего боялись – это появление водотечности в трюмах, где был пелец. Судно в этом случае ничто бы не смогло спасти – его бы просто разорвало набухшим грузом. Этого не случилось.

Всюду на палубе были следы волн. Если кто-то думает, что вода – это мягкое вещество и нечего её бояться, он сильно ошибается! Вода – одно из самых плотных на земле веществ. Её невозможно сжать. Волны в массе  воды крушат всё. Стальные листы толщиной более сантиметра скручиваются в плотную трубку, как цигарки! Иллюминаторы толщиной два сантиметра выбиваются ударом волны, как бумажные! С фундаментов срываются грузовые лебедки весом 3-5 тонн. От ударов корпуса о воду днище превращается в гармошку, а оно ведь сделано из стали толщиной четырнадцать  миллиметров, да ещё с набором из тяжёлых, мощных рёбер-шпангоутов.

По приходу в Манилу мы заказали сюрвейера (независимого эксперта), в присутствии которого и открыли трюма. От увиденного волосы дыбом встали. Контейнеры посрывались со всех креплений, срезав их и порвав, словно бумажные, стальные замки, соединившись в одну какую-то бесформенную массу, которая упёрлась верхним краем в нижнюю часть комингса (порога) люка. Зацеп составил всего какие-то полметра. Именно это нас и спасло. Если бы этот ком из контейнеров свалился на один борт, вряд ли дождались бы нас на берегу.

А потом началась дикая для глаз картина – контейнеры автогеном и турбинками резали вместе с магнитофонами и другими товарами в них и вынимали из трюма кусками. Продолжалось это неделю.

ДАЛЕЕ

Вернуться к оглавлению