Разбудил меня звук работающей траповой лебедки. Встав, открыл иллюминатор и выглянул. К трапу подходил катер. На его палубе стояла Лида, доктор, моторист и два матроса. Рядом — еще двое мужчин. Взглянул на часы. Почти двенадцать. Быстро сполоснувшись, пообедал в осиротевшей кают-компании. Поднялся на мостик.
— Ты это чего здесь, выспался уже? – встретил меня второй.
— Да, вполне. И даже пообедал.
— Тогда побудь, пойду и я пообедаю.
— Давай.
Минут через десять двое чужих спустились на катер, и он ушел в порт. Зазвонил телефон.
— Мостик, третий.
— Капитан. Где второй?
— Я подменил его на обед.
— Хорошо, как вернется – сразу идите на бак и вира канат, снимаемся.
— Есть, понял.
И снова идем в сторону Сиреников. Вернувшись с бака, с мостика уже не уходил. На подходе к тому злополучному месту, где все и началось, заметил на экране радара отметку. Кто-то стоял там, на нашем месте. Взяв бинокль, разглядываю. Самоходная баржа, танковоз. Докладываю капитану. Поднявшись, он сразу дает «самый малый».
— Объявите — второму и палубной команде принять груз. На якорь становиться не будем. В дрейфе примем. И еще, как снимемся — сделайте прокладку курса на переход до Владивостока.
Матросы во главе с боцманом стояли у фальшборта, ожидая подхода танковоза. Судно почти остановилось. Окутанный облаком синего, очень вонючего дыма танковоз подошел к нам и плавно пристроился к борту. С
его бака и кормы к нам полетели концы, которые тут же подхватили на судне. На палубе танковоза стояли ящики. Шесть штук. Небольшие, с металлическими ручками, защитного цвета, размером с большой чемодан.
Рядом с ними — огромного роста майор и человек десять солдатиков в засаленных телогрейках и совершенно растоптанных сапогах. Натягивая швартовные концы, матросы подтянули танковоз к трапу, и двое солдат, оттянув его, поставили на свою палубу. Через полчаса все ящики были на борту. Еще через полчаса ревизор попрощался на трапе с майором, и танковоз, изрядно испортив нам жизнь своим дымом, отошел от борта и
пошел в ему одному ведомом направлении, оставляя за собой широкий пенно-дымный след.
— Давайте полный ход и ложитесь на курс. Машину в ходовой режим, — сказал капитан, поднявшись на мост и посмотрев сделанную мной прокладку на карте.
— Есть, «полный» и машину в режим.
— Боцману – все крепить по-походному, -сказал капитан, — я беру на себя вахту старпома. Если что – звоните.
И снова мы идем в открытом море, а если точнее – в океане. Серо-стальная поверхность воды до самого горизонта зеркально гладкая, без единой морщинки. Словно в городском пруду, в ней отражаются чайки,
парящие над кормой в ожидании чего-нибудь вкусного. Время от времени они ныряют, выхватывая из водоворотов кильватерного следа то ли рыбешку, то ли еще какую-то вкусность. Жизнь вновь вошла в накатанный ходовой режим.
«Сходить в кают-компанию, что ли? Может, компот остался?» – подумал я, очнувшись от короткого послеобеденного сна, и взглянул на часы. Было около трех. Даже самому себе не желая признаться в том, что надеюсь встретить там Ее, сполоснул лицо и вышел из каюты. Лида сидела за столом и пила чай, глядя не видящим ничего взглядом прямо перед собой. Увидев меня, улыбнулась.
— А вот и Лёшечка пришел. А я уж было подумала, что забыл ты меня! – тихим, грустным голосом сказала она, — чайку попьешь со мной?
Конечно! Как ты? Капитан сказал, что тебя ранило. Сильно?
— Да чуточек совсем, царапнуло только. Хочешь, покажу?
Не ожидая моего ответа, она встала и высоко приподняла юбку. На левом бедре была внушительная повязка.
— Болит?- спросил я и внутренне поежился, представив рану на ее такой гладкой, нежной коже.
— Тебе жалко меня?
— Да, очень…
— Значит, потом пожалеешь. Подуешь, поцелуешь и все заживет быстренько.
— Когда?
— Я же сказала – потом. Пей чай, миленький и не переживай за меня. Вот ребяток жалко – их сильно зацепило. Но доктора хорошие, вылечат.
— Страшно было?
— Когда стрелять начали – нет, Мы и не поняли что к чему сначала, а вот когда ребята падать стали, страшно стало. В камнях попрятались, позаползали в щели. Видела только, что мотобот почти полностью был в
воде уже, а старпома в нем не видела.
— А те, стрелявшие, не искали вас?
— Нет… Они из укрытия стреляли, из камней. Мы подальше ушли от этого места и не видели, как и что они потом там делали. Перевязались, как могли. Аптечка в палатке осталась. Когда вертолет прилетел, мы поняли,
что нас спасут. Он низко летал, и нас сразу заметили, но пока не разобрались с теми, не садились. Мы видели гадов этих, уже когда летели в вертолете, глаза в глаза с ними.
— Целый боевик получился…
— Ох, Лешечка, никогда я не любила смотреть боевики в кино, а уж в жизни-то и подавно тошно от такого. Люди-то не понарошку падали, как в кино! Ну, да ладно, пойду я. Ты не скучай, работай себе спокойно. Я теперь рядом буду!
— Хорошо!
Жизнь текла по накатанному руслу. Всё на своих местах, всё понятно и спокойно. Постоянно мрачным был только капитан. Каждый раз, взглянув на его почерневшее лицо, я вспоминал слова боцмана об ответственности капитана за случившееся. Он прекрасно сознавал, что его ждет по возвращении домой, но главное, как я понимал, съедала его вина в гибели старпома, в чем почти никто уже не сомневался.
Ночью разбудил телефонный звонок. Взглянув на часы, удивился – только половина пятого, до подъема еще больше двух часов…
— Иваныч, быстренько поднимайся на мостик, — взволнованным голосом сказал матрос, — похоже, мастеру плохо.
— Бегу.
Через минуту, застегиваясь на ходу, взлетел на мостик. Капитан сидел с закрытыми глазами в штурманской, на диване,. Быстро оглядев горизонт, сказал матросу, чтобы внимательно смотрел вперед и подошел к капитану.
— Эльмарт Андреевич, вам плохо?
Капитан молчал. Дышал он тяжело, как-то с надрывом. Открыв глаза, взглянул на меня и снова закрыл.
— Быстро за доктором, поможешь ему, если что-то нужно будет нести, — сказал матросу, одновременно поднимая трубку, чтобы позвонить.
Минут через пять доктор и матрос с чемоданчиком были на мосту. Вскоре запахло спиртом и еще чем-то медицинским. Минут через десять доктор вышел из штурманской и знаком показал мне выйти на крыло.
— Худо дело, Иваныч. Похоже, инфаркт у капитана. Он спит сейчас. Я спущусь в каюту, приведу себя в порядок и поднимусь. Поглядывай. Если что – сразу зови.
— Как думаете, это серьезно? – спросил я.
— Инфаркт не бывает несерьезным. Пока не будем его шевелить, пусть полежит. Через часик перенесем в каюту или в лазарет.
— Так, Лёха… Обстановка усложняется, — сказал второй, поднявшись на мостик после моего звонка, — ты бди, а я пойду. Найду дока, поговорю с ним, да буду радиограмму писать и радиста тормошить – пусть связь с
начальством налаживает.
Весь день прошел в напряжении. Оно чувствовалось во всем. Никто не шутил, никто не травил анекдотов, а вечером не было ни кино, ни нардов, ни обычного вечернего «козла» в кают-компании.
Ночью на мост поднялся доктор.
— Раньше, чем через двое суток до Питера не дойдем.
— Ладно, посмотрим по ситуации.
— А кто с мастером сейчас?
— Лида сидит. Она молодец, ни на минуту не отходит. Ей бы медиком быть! Он в сознании?
— Нет, — ответил доктор и, постояв еще несколько минут у лобового
иллюминатора, ушел.
Утром состоялась связь с пароходством. Разговор получился долгий. Участвовали второй и доктор.
Там, в далеком Владивостоке, собралось руководство и медики. В конечном итоге, приняли решение. Мы должны были зайти в Петропавловск и сдать капитана в больницу. Других вариантов не было. Стармех добавил оборотов. Скорость немножко выросла.
К вечеру капитана не стало… Судно осиротело. Это ощущалось во всем. Бывало и раньше, что капитан сходил с судна, уезжал куда-то, занимался чем-то, болел. Он мог не показываться подолгу, он мог быть в каком угодно
состоянии, но все равно, капитан был! А тут, в одно мгновение, все вдруг осознали – капитана у судна нет! Совершенно дикое состояние для судна и экипажа. Усугублялось все это тем, что на нашем судне также не хватало и старпома, который всегда был рядом с капитаном, готовый в любую минуту встать на его место.
На мосту собрался практически весь, теперь сильно поредевший командный состав. Молча курили, напряженно вглядываясь в пустынный, бесконечный горизонт в подсознательном стремлении увидеть там хоть что-нибудь.
— Нужно немедленно собрать экипаж и поставить все на свои места, — неожиданно громко сказал комиссар.
— Вы правы. Когда соберем? – отозвался второй.
— Да прямо сейчас и соберем. Самое время.
— Хорошо. Иваныч, объяви.
«Всему экипажу собраться в столовой команды», — раздалось во всех
динамиках.
— Нужно сказать так, чтобы все поняли — судно в надежных руках и все должны работать нормально на своих местах. Не сомневаюсь, что именно так и будет в любом случае, но вы должны сказать свое твердое слово, —
сказал комиссар второму.
Я понимаю, — сказал второй и вышел из рулевой.
Вернулся он через полчаса. На мой вопросительный взгляд только махнул рукой. Долго писал в штурманской радиограмму, затем вышел с ней в радиорубку. Вернувшись через час-полтора, минут пятнадцать что-то делал
в штурманской. Я ждал, когда он закончит и зайдет в рулевую.
— Все, судно принял. В журнале запись сделал. Каюту с комиссаром осмотрели и опечатали. Стоять будем по шесть часов. Четыре через четыре тяжеловато будет. Сменю тебя в два часа ночи. В Питер не заходим. Идем в
сторону дома.
— А что с …
— Приказано похоронить согласно обычаю.
— А родственники согласны?
— Родственников у него нет – вся семья давно уже, в автомобильной…
— Понял…
— Спокойной тебе вахты. Если что – зови. Ну, да сам все знаешь, что и как
делать.
Церемонию назначили на одиннадцать утра. К этому времени мы вывели двигатель из режима и легли в дрейф. Флаг подняли не до верха. Поднятый на две третьих высоты флаг – международный знак того, что на борту покойник. Оставив на мостике матроса, пошел в каюту и переоделся в форму.
На корме собрался уже весь экипаж. Второй, комиссар, стармех, все механики и начальник рации были в форме. Зашитое боцманом и матросами в парусину, с грузом в ногах, тело лежало на специально сколоченных
носилках в виде доски с двумя перекладинами, накрытое красным флагом с серпом и молотом. Мы выстроились в линию. Первые слова сказал комиссар.
Потом были еще слова. Лида стояла среди плачущих женщин совершенно белая, с не видящими ничего красными глазами. По команде, матросы подняли доску и поставили ее на релинг . Офицеры приложили руку к козырькам фуражек и матросы приподняли край доски, придерживая кромку флага. Белый кокон скользнул из-под флага по доске и с сильным плеском упал в воду. Матрос на мостике дал долгой гудок. Постояв молча еще несколько минут, все разошлись.
Я поднялся на мостик, записал в судовой журнал координаты, дал ход и, как положено по обычаю, сделал полную циркуляцию вокруг места погребения. Затем, снова дав долгий прощальный гудок, приказал рулевому ложиться на курс.
Жизнь пошла своим чередом. Трудно стоять вахту шесть через шесть часов, но ко всему привыкает человек, привыкали и мы. Все шло нормально, все делали свое дело. Жизнь брала свое, и вскоре в кают-компании появились первые улыбки. Не улыбалась только она, хозяйка кают-компании. В ее присутствии все разговоры смолкали. Похоже было, что она живет как бы на автопилоте, делая все положенное, но мысленно находясь где-то очень далеко. Вид у нее был отрешенный, взгляд пустой. Попытки подойти, обратить на себя ее внимание резко отвергались. Она отворачивалась и уходила. После обеда ко мне в каюту зашел комиссар. Это было более, чем неожиданно.
— Алексей Иванович, я вот поговорить с вами хочу на одну э… щекотливую тему.
— Слушаю вас, присаживайтесь, — ответил я, указывая рукой на диван и лихорадочно соображая, что бы это могло быть.
— Буду говорить прямо. Вы конечно же заметили, в каком состоянии наша буфетчица.
— Да, естественно. Странно было бы, если бы не заметил.
— Вот именно. Будем откровенны, мне известно, что у вас с ней сложились не совсем обычные отношения.
— Но…
— Не надо, не надо возражать! Просто послушайте меня. Я же не обвиняю вас ни в чем!
— Хорошо, слушаю вас.
— Так вот, у вас с буфетчицей сложились особые, довольно своеобразные отношения, — снова сказал он, глядя мне прямо в глаза, и я поймал себя на мысли, что просто невыносимо хочу наговорить сейчас этому человеку
каких-нибудь грубостей, а потом – будь что будет…
— Вполне понимаю, — продолжал он, — что оба вы молодые люди. Добавлю, разумные и хорошие молодые люди, а потому уверен, что вы поймете, чего я хочу от вас. Именно поэтому я и пришел к вам. Так вот, меня очень
беспокоит ее состояние. Поверьте, мне довольно много чего на своем веку довелось повидать и я понимаю, какая в таком состоянии таится опасность. А вы это понимаете?
— Понимаю, — тихо сказал я, — но что же я могу сделать?
— Именно это мне и хотелось вам сказать. Нужно что-то сделать, как-то повлиять на ее состояние. Думаю, вам нужно заставить ее пообщаться, поговорить, а уж нужно ли что-либо еще делать – сами разберетесь.
Главное – помните, что в ваших руках сейчас ее жизнь. Это все, что меня сейчас тревожит и что я хотел вам сказать. Спасибо за понимание. Больше ничего не имею.
«Вот это да… — подумал я, проводив его взглядом, — комиссар ли это был? А может, это мне приснилось? Видать, рано я ему оценку давал — правильный мужик, оказывается».
На волне эмоций, вызванных словами комиссара, пошел в кают-компанию. По моим расчетам, она еще не ушла оттуда.
— Лида, мне нужно поговорить с тобой, — сказал и загородил ей путь к отступлению.
— Я знаю, Алешенька. Только давай мы сделаем вот как. Ты успокойся сам и дай мне время успокоиться. Потом я сама приду к тебе, и мы обо всем поговорим. За меня не беспокойся – ничего плохого не сделаю и за борт не
брошусь. Не переживай. А сейчас иди и спокойно работай. Не до меня тебе сейчас. Вон, сколько всего обрушилось на вас с Петровичем…
Я посмотрел в ее печальные глаза и сразу понял, что другого варианта просто не существует. Именно так всё и будет. Кивнул и, не сумев сдержать порыв накативших эмоций, погладил ее по щеке. Она взглянула на меня
наполненными болью глазами и чуть улыбнулась. Я повернулся и вышел из кают-компании, пытаясь справиться с волнением.
Жизнь снова вошла в нормальное русло. Монотонность и точная, выверенная размеренность ее делали свое дело. Люди стояли вахты, работали, а вечером собирались в кают-компании и столовой команды.
Вновь оттуда раздавался стук костяшек домино и смех, а как темнело — в столовой крутили кино. Народ, почти наизусть выучивший слова киногероев, в который уже раз переживал и смеялся, глядя одни и те же фильмы. Помаленьку, Лида стала улыбаться, но все мои попытки приблизиться к ней встречали очень мягкий, но неизменно красный свет.
По тихой, спокойной глади океана мы уходили все дальше и дальше от тех страшных мест и событий. На шестые сутки миновали южную оконечность Камчатки – мыс Лопатка и теперь бежали вдоль северных Курил.
Заступив на вахту в двадцать часов, спокойно делал свое дело. Оставалось отстоять около часа. Я зашел в штурманскую, когда матрос доложил, что впереди, почти на курсе, появился яркий белый огонь. Дав несколько
длинных тире, огонь начал подавать сигналы. Точка тире, точка тире… «А-А-А» Это был сигнал вызова.
— Достаньте сигнальный прожектор и подключите, — говорю матросу, — погранцы, наверное. Скучно им. Выхожу на крыло с сигнальным прожектором или, как его называют моряки, ратьером. На рукоятке — большая кнопка, тангента. С ее помощью открываются легкие шторки на прожекторе. Нажимаю тангенту. Ратьер бьет острым, ярким, молочно — белым лучом в сторону огня. Даю несколько тире – понял, мол, говорите. Огонь погас, но тут же вновь ожил точками-тире.
— «Д», «Е», — вслух читает матрос.
— Запрашивает позывные. Никаких проблем. Дадим…- говорю матросу и быстро брякаю в ответ шторками прожектора, передавая наши позывные.
В курсантское время я очень неплохо натренировался делать это на учебном судне, и сейчас с удовольствием ощущал, как легко в голове сами появляются нужные сочетания точек и тире, тут же отзываясь сокращениями мышц на пальце. Получив наши позывные, огонь дал тире – понял. Я положил фонарь и пошел в штурманскую, чтобы записать контакт в журнал.
— Иваныч, опять зовет!
— Ну, и чего ему еще не хватило? – бурча себе под нос, выхожу снова на крыло и даю прожектором длинное тире. В ответ прилетает сигнал «СО».
Это еще что такое? — удивляюсь и иду в штурманскую. Взяв с полки книгу МСС – «Международный Свод Сигналов», быстро открываю страницу на букву «С»
— Ни фига себе! — вырывается у меня вслух. Сигнал СO означает «Немедленно остановите ваше судно».
— Перейти на ручное управление рулем, — командую матросу, снимая трубку телефона.
Петрович, нам светом пишут, остановиться требуют.
— Понял, бегу, — в трубке раздались короткие гудки.
— Опять пишут, — крикнул матрос, и я выскочил из штурманской, где записывал в журнал полученный сигнал.
Дверь резко распахивается и в рулевую влетает полуодетый второй.
— Где?
— Справа по носу, — отвечаю я.
— Радар включи.Включил, уже нагрелся наверное, — говорю я, одновременно включая тумблер подачи высокого напряжения на радар.
На экране появляется зеленоватый луч, идущий от центра и, вращаясь по кругу, впереди, чуть справа показывает отметку. Это судно. Быстро меряю дальномером расстояние.
— Есть цель, курсовой пятнадцать справа, дальность семьдесят три кабельтова.
— Понял… Пишет «SN», посмотри в МСС.
-Требует немедленно остановиться, не пытаться уйти, не спускать шлюпку и не использовать радиосвязь, иначе откроет огонь.
— Даже вот так… Запросите кто он такой.
— Понял, — ответил я и стал подавать запрос.
Огонь на наш запрос не реагировал и, не переставая, моргал. Теперь он писал «SQ1». Это означало «Остановиться и лечь в дрейф или открываю огонь».Стоп машина.
— Есть, стоп.
— Сделай запись в журнал, а я в каюту капитана. Срочно первого помощника в каюту капитана. Подними боцмана, палубную команду.
— Стармеху – приготовиться к уничтожению документов. Он знает, что делать.
— Понял, — сказал я и, послав матроса поднимать команду, стал звонить комиссару.
Обстановка складывалась довольно странная… Мы шли недалеко от наших островов, но остановивший нас явно был враждебно настроен. Пограничники и флотские корабли так себя не ведут. Обычно достаточно
дать позывные и они отстают. Об учениях всегда предупреждают. Именно поэтому второй и принял решение уничтожить шифровальные документы, которые лежали в опечатанном капитанском сейфе. Делать это можно было только вдвоем с комиссаром в машинном отделении, в топке котла.
— Мостик — машине, — раздалось в динамике.
— Слушаю, — взяв микрофон, ответил я.
— Что там у вас, надолго встали? Может, форсунки пока посмотрим, да еще кое-что поделаем, пощупаем?
— Обстановка серьезная, никаких ремонтов. Нас остановили и пока не ясно кто.
— Вот так вот? Может машинную команду поднять на всякий случай?
— Ты знаешь, приказа не было, но думаю — не помешает. Поднимай всех, пусть на палубу, к боцману идут. Мало ли, что там понадобитсяЕсть, сделаем сейчас.
— И чего ты, Иваныч, тут баламутишь, чего людям спать не даешь? — нараспев пробасил боцман, входя в штурманскую.
— Да вот… минут через пятнадцать к нам подойдет тот, кто грозится открыть огонь…
— Ого-онь открыть? — протянул боцман.
— Степаныч, ты проинструктируй моряков, чтобы на рожон не лезли, ежели что.
— Да уж накажу, конечно, — буркнул боцман, выходя из рубки. Раздался рев прямого телефона связи с машинным отделением.
— Иваныч, далеко они? – раздался в тяжелой литой трубке голос второго.
— Минут через пятнадцать подойдут.
— Понял, успеваем. Боцману скажи, чтобы не рисковали зря.
— Сказал уже.
— Хорошо, — сказал Петрович и положил трубку.
— И вот эта…, — сдержался второй, глядя а бинокль на подходящего рыбака, нас остановила и…
Он не успел закончить фразу. С крыла мостика траулера раздалась автоматная очередь, и пунктирная трасса прочертила темноту, пройдя веером над мостиком. Одновременно на траулере засвистел мощный динамик, возбуждаясь от неловкости пользователя, видимо прислонившего микрофон к какому-то прибору.
— На судне! — раздался хриплый голос, — Предупреждаю, любые резкие движения будут приниматься как сопротивление и жестоко наказываться на месте. Сейчас вы принимаете концы, спускаете штормтрап и отходите от борта. Любая попытка помешать высадке будет немедленно пресечена.
Медленно, но уверенно траулер подходил к судну, описывая плавную кривую. Управлял им явно опытный человек, имеющий большой опыт швартовки к судам. Метрах в пяти от борта он отработал задним ходом и
практически без толчка прижался к нам, заскрипев старыми покрышками, висящими вдоль его борта. Даже на мостик донесся сладковатый, тошнотворный запах подгнившей рыбы – обычный запах для всех
рыбодобытчиков. Как ни скатывается палуба, обязательно в щелях остается рыба, чешуя и слизь.
С бака и кормы траулера на палубу полетели концы. Матросы подхватили их и положили на мощные стальные «утки» для крепления оттяжек грузовых стрел. На крыле траулера стояли трое в камуфляжной форме, с
направленными на матросов на палубе и на мостик автоматами.
— Капитан, — крикнул один из них, — всех людей соберите в одном помещении, мы хотим познакомиться и поговорим с ними. Всех, до единого! Кого найдем в другом месте – за борт гулять пойдет. Нам «зайцы» не
нужны. Даю вам на это пять минут.
— За пять не успеем, десять, — крикнул второй.
Хорошо, пусть будет десять, — ответили с траулера, — мы добрые сегодня, но предупреждаю — без шуток! Мы даже сами себе не нравимся, когда у нас плохое настроение. Время пошло!
— Объявляй всему экипажу, включая вахту, срочно собраться в столовой на пограничный контроль, — сказал второй.
— А…
— Иначе будут тянуться, а так все мигом явятся… Через пять минут сам с матросом тоже спускайся. И в машину позвони. Эти явно не шутят, а нам
нечем защищаться.
С траулера на борт поднялись пять вооруженных автоматами человек. Один сразу пошел на бак, остальные вошли в надстройку, предварительно загнав туда всех, кто был на палубе. Двое поднялись на мостик. Это были довольно крупные мужики лет тридцати в военной камуфляжной форме, но без погон. По ниткам, торчащим на плечах, можно было судить, что погоны сорваны недавно. Громко стуча тяжелыми армейскими башмаками, они осмотрели все шкафы, большие ящики и убедились, что кроме меня и матроса больше никого на
мостике нет.
Значит, так, — громко, поставленным командирским голосом сказал тот, у которого были небольшие рыжие усы, матрос идет туда, где собрали экипаж, а штурман остается здесь.
Заревел телефон машинного отделения. Усатый жестом показал мне, чтобы я не дергался и сам взял трубку.
— Понял. Проблем нет? Есть, понял тебя, — принял он чей-то доклад и громко свистнул, выйдя на крыло.
— Все нормально, — крикнул он кому-то на траулере, — Отваливайте. Связь — как договорились.
На палубу с траулера поднялся человек, сбросил с уток швартовые концы и тут же быстро спустился обратно. Траулер громко пыхнул двигателем, мерно застучал и, заскрипев покрышками, пошел вперед. Оторвавшись от нас, он добавил ход и вскоре скрылся в темноте.
— Давай ход, штурман.
— Понял. А куда идем-то? – спросил я, ставя телеграф на «полный вперед».
— Вперед идем! Сам же поставил, не умеешь читать, что ли? Пока тем курсом, каким и шли, а дальше – посмотрим.
Судно набирало ход. Я поставил руль на автомат и пошел в штурманскую, чтобы сделать запись. Судового журнала не было. Понял, что Второй унес его. Стал писать в черновой журнал.
— Что пишем, — спросил усатый, — надеюсь, не стихи?
— Нет, не стихи. Пишу, что дали ход.
— Дай-ка мне журнал, — сказал он и протянул руку. Посмотрев мои карандашные записи за последние пару часов, он долго и не отрываясь, смотрел на меня.
— Ты сам-то хоть понимаешь, что делаешь плохо? Я ведь могу и рассердиться.
— Что именно плохо?
А то, что дневники пусть школьницы пишут, а мы здесь – серьезные люди, без дневников обойдемся. За борт!
Понял, — ответил я и, выйдя на крыло, оглянулся. Никто не смотрел.
Перегнувшись через планширь , я бросил журнал в маленькую нишу зеленого бортового огня. Если даже и найдут, можно будет сказать, что ветром занесло. Ладно, пойду вниз.
— Пора, наверное, уже и перед народом выступить, — сказал усатый своему напарнику, — надеюсь, здесь проблем не возникнет, а ежели вдруг что – решай стразу и кардинально. Понял?
Понял, что уж тут не понять. Грохну и все тут, — мрачно ответил тот, и я сразу понял, что он действительно, не задумываясь, сделает это.
Вот именно, — сказал усатый и вышел из рубки.
«Сегодня смена не скоро светит», — подумал я и глянул на переборку по
левому борту. Там, на светящемся циферблате, стрелки показывали
половину четвертого. Остро хотелось кофе с молоком или какао, а еще
почему-то так захотелось маминых пирожков с повидлом! Я представил себе
их – пахнущие ванилью, пухлые и румяные, лежат они горкой на тарелке,
только что вынутые из духовки. В животе сильно заурчало. Сглотнув слюну,
подавил накатившую тошноту.
«Рейс продолжается, господа присяжные заседатели!» – родилась в голове
фраза, в данной ситуации вполне соответствующая духу любимого
произведения. Правда, почему-то совсем не было смешно. Этот рейс трудно
было бы отнести к однообразному и скучному, и тем более — к веселому.
Тяжелые, тревожные мысли сверлили мозг. Кто эти люди, что им нужно?
Куда все приведет? Что случилось – то уже случилось, не переиграть и не
исправить ничего. А вот что будет дальше?