Говорят, время лечит все. Постепенно, помаленьку, Михаил успокаивался. Спокойная, размеренная жизнь и любимая работа делали свое дело. Уже не были так остры те чувства, которые он испытывал в первые дни после случившегося в Австралии. Однако это вовсе не означало, что они стали менее сильными и реальными в памяти. Они начали раскладываться по полочкам. Каждая мысль, каждая деталь – на свое место. В результате Михаил понемногу стал отдавать себе отчет в том, что же тогда произошло. И понял он, что вся его предыдущая жизнь была подготовкой к этой встрече. Он прекрасно понимал, что это, так внезапно налетевшее на него чувство вряд ли может перейти во что-то постоянное. Вспышка – это всегда что-то кратковременное. Однако что-то подсказывало, что это не так, что все случившееся – не случайная вспышка.
У Михаила сложилось четкое, ясное понимание того, что с ним было до той встречи. Теперь же, на расстоянии, когда прошло какое-то время, началось формирование того, что будет с ним после.
Жена, с которой прожил более десяти лет, не казалась уже жертвой, как это ощущалось сразу после случившегося, вызывая угрызения совести. Она просто стала уходить на второй план. Не о ней теперь беспокоился Михаил. Главное его беспокойство было связано с ребенком, с сыном, которому было почти десять. Это стало главной болью в душе.
Жизнь шла размеренно и спокойно, как ей и положено идти на судне в море. Работа, вахта, всевозможные бумаги и прочая суета, которой более, чем достаточно у старпома. Без остановки, без перерыва, без выходных. Однако стоило лишь на минуту прервать этот бег, как мысли снова и снова возвращались к ней и к той ночи. Время, оно как вода — течет себе и незаметно, но верно точит любой камень, постепенно сглаживая острые углы.
К тому времени, когда радист принес показать ему радиограмму, в которой сообщалось о том, что с приходом его ждет замена, прошло уже семь месяцев. Перед ним встал вопрос – куда он должен или может вернуться — домой, к жене или к родителям? Больше было некуда.
Долгое одиночество имеет такое свойство — сглаживать и менять многое. Все хорошее, с чем моряк уходил в рейс, так и оседает в душе и остается там, став при этом нормальным, обычным и откладывается в нечто фундаментальное в жизни, постоянно наращивая и усиливая его слой. Именно он, этот осадок и является основанием для устойчивости, стабильности, душевного покоя.
С плохим же все обстоит намного хуже. В долгом одиночестве наше сознание не хочет его сглаживать, не прячет в дальние уголки, а наоборот, начинает бередить раны, заставляет вновь и вновь переживать то, что хотелось бы забыть. Что это? Для чего мы так устроены? Почему, если моряк ушел в море с плохим настроением и тяжелым грузом на душе, весь рейс проходит под этим знаком? Может быть, это происходит для того, чтобы еще и еще раз обдумать, оценить, взвесить и понять что-то в своей жизни? Конечно же, у каждого это происходит по-разному. Степень усиления или наоборот, размывания неприятных воспоминаний у всех разная, однако в любом случае¸ это очень серьезно.
Михаил решил возвращаться домой, в свою «гостинку». Это было тяжелое решение. Единственное, что радовало его – это предстоящая встреча с сыном и родителями. От встречи с женой он не ждал ничего хорошего, но иначе поступить не мог.
Родители. Михаил очень сильно переживал за них. По боли в их глазах он далеко не один раз видел, что они все видят и все знают. И это мамино «Люби как душу и тряси как грушу!» неспроста говорилось ему раз за разом… А он всегда делал вид, что не понимает, о чем эти слова и не к нему они относятся. Не решаясь дать бой и продолжая пытаться сохранить хоть какую-то видимость покоя в своей семье, Михаил думал, что защищает тем самым родителей от резких эмоций, от ударов. Он совершенно искренне не понимал, что все получалось с точностью до наоборот.
В этот раз, он чувствовал это, все будет не так. Все обязательно закончится каким-то четким и ясным решением или действием, которое все расставит на свои места. Вариантов Михаил видел два.
Первый – он окончательно сломается и примет все так, как есть. При этом вся его жизнь будет скомкана в одно сплошное унижение, от которого он всегда будет убегать. Куда убегать, он еще не знал. То ли в море, то ли… Насчет моря особых иллюзий не было – море никого еще не утешило, а вот другое… Нет, это не подходило, потому что Михаил не умел долго и много пить, да и не успокаивало это. Умея, давно бы уже занялся, однако этот выход был не для него.
Второй вариант – резко, наотмашь разрубить этот узел, решив все раз и навсегда. Сколько раз, лежа в темноте с открытыми глазами, он мысленно проигрывал это! Финал всегда получался светлым и успокаивающим. Однако ни разу Михаил так и не смог придумать начало этого «разрубания». Как, с чего начать? Что сказать в первых словах, как объяснить свое состояние и нежелание жить так дальше?
Больше всего Михаил боялся слез жены. Он не сомневался в том, что она заплачет, а этого он никогда не мог выносить и сдавался сразу. Такое случалось не раз. Потом он ненавидел себя, но снова и снова сдавался, и прощал, реагируя именно на эти слезы.
Так было всегда, но не в этот раз. Что сделало его таким, что изменилось? Михаил понимал – у него появилось то, ради чего он готов был идти вперед, до конца. А еще, Михаил точно знал главное — он не сможет больше смотреть в лживые глаза, как было до этого, не сможет больше заставлять себя не видеть и не слышать ничего. И еще, он знал, что самообман «ради сына» уже не сработает. Это вовсе не означало, что его больше не беспокоило, как во всем этом будет чувствовать себя сын, что он поймет, а что нет. Это и было самым болезненным вопросом, на который у Михаила не было ответа.
Не один раз снился ему сон. Очень странный сон. Ему не доводилось раньше видеть такой. Сюжет был прост и страшен по своей сути. Ни намека на то, что сын натворил, как напроказничал. В руке Михаила был ремень, и он наказывал сына… В реальности такое было один раз. То было чисто символическое наказание, но переживал Михаил очень долго. В этом же сне это были совсем другие ощущения, более глубокие. Михаил с ужасом просыпался в холодном поту от ощущения, которое можно выразить словами «Господи, что же я творю?!» Этот сон настойчиво, раз за разом повторялся, тревожа и вселяя беспокойство.
Как-то раз, в кают-компании, после вечернего чая зашел разговор о снах. Михаил воспользовался этим и, как бы в шутку, рассказал про сон. Первым откликнулся стармех.
— Все ясно. Это достаточно известный сон. В любом сонннике его можно найти. Бить кого-то означает скучать, тосковать по нему. Ты тоскуешь по ребенку.
— Но ведь раньше же такого не было, не снились мне такие сны! – возразил Михаил.
— Ну… Значит, не так ты тосковал по сыну, не таким образом, не по такой причине. Посмотри внимательно в себя, там наверняка найдется что-нибудь к этому, — сказал стармех, улыбаясь. Глаза его были при этом серьезны.
А Михаилу и не нужно было смотреть и искать. Он теперь точно знал, почему ему снится этот сон. Все его мысли в последнее время концентрировались только на том, что будет с сыном. Однако постепенно, капля за каплей, мысли об этом привели к тому, что и эта проблема стала разрешаться. Михаил понял, что при любых обстоятельствах, как бы все ни повернулось, ребенка он не бросит и сделает все для того, чтобы жизнь сына всегда была частью его жизни. Ничто не должно этому помешать — ни развод, если он случится, ни любые другие обстоятельства на том пути, который он изберет. Мысль эта дала облегчение. Теперь все думы о сыне шли именно в этом, позитивном ключе. От этого становилось легче на душе.
Наташа постоянно присутствовала в мыслях. Сомнений никаких не было — он хотел эту женщину, он видел в ней ту, с которой хочет жить долго и счастливо, почти не сомневаясь в том, что так и будет, если будет вообще.
В приступах тоски по ней, Михаил несколько раз писал письма и отправлял их, используя редкие возможности – через Генконсульства или попутными судами. Благо, компания одна, адрес ее не был нужен. Ответов не было ни на одно письмо. Михаил особенно не переживал, помня ее слова при прощании. Он был уверен, что она читала его письма, и от этого становилось немного легче.
Рано или поздно, все ожидания и надежды сбываются. И хорошие, и плохие. Далеко не всегда так, как это предполагалось, но все же…
Глубокой февральской ночью судно медленно подходило к ночному Владивостоку. Красный огонь маяка на острове Скрыплев и зеленый – на мысе Басаргина, обозначая морские ворота города, радостно мигали своим блудным детям, возвращающимся из долгих странствий. Сердце Михаила, как и у любого моряка в эти минуты, замирало от тепла, возникающего в душе от постепенно открывающейся разноцветицы любимого города, разлившейся по сопкам. Три ярких огня Поспеловских створов казались настолько прекрасными, что в глазах начинало щипать от накатывающихся чувств.
«Приехали… Совсем нервы сдают…» — подумал Михаил, стоя на крыле и зябко кутаясь в телогрейку.
На якорь встали около двух часов ночи. Измученный приходной лихорадкой после многомесячного рейса, экипаж не спал. Кто стоял на палубе, молча вглядываясь в огни города, кто занимал себя чем-то, чтобы не поддаться тихому психозу в отношении властей, заставляющих ждать себя.
Власти прибыли на катере в четыре часа. Все радостно вздохнули – всего трое! Это означало, что оформление пройдет быстро.
И действительно, к пяти часам утра по судовой трансляции объявили, что судно оформлено, граница открыта. А еще, было сказано, что в связи с тем, что постановка к причалу ожидается только через двое суток, увольнение разрешено до восьми утра понедельника. Власти согласились подождать пятнадцать минут, и желающие могут сойти на берег с ними.
— Чиф, вы свободны до утра воскресенья, – сказал капитан, — завтра я буду на судне, а потом — ваша очередь побыть здесь до швартовки. Сами знаете, порядок такой.
Радовался ли Михаил, сходя с трапа на катер? Это состояние трудно было назвать радостью. Его трясло от волнения. Так бывало и раньше, но в этот раз волнение было особенным, если помнить о том, какое решение он для себя принял.
Поднявшись по виадуку на привокзальную площадь, Михаил увидел почти фантастическую картину – у остановки такси сияли зелеными огоньками машины. Не менее десятка.
— В Моргородок? Пожалуйста! На Корнилова или на Нахимова едем?
— А что, по мне разве видно, куда мне нужно ехать?
— Еще как! Мы, таксисты, насквозь всех видим, кто куда едет и откуда возвращается, — серьезно ответил пожилой, довольно словоохотливый таксист.
— На Корнилова, — ответил Михаил и добавил, чтобы поддержать разговор, — так уж и насквозь?
— Конечно. Я столько вашего брата перевозил в эти «гостинки» — счета нет! Да и подруг ваших тоже. С вами и без вас. Ты уж не серчай на меня, это я так, чтобы спать не хотелось, бурчу. А и то, всякие люди есть… Иная едет к рейдовому катеру провожать милого своего, а через пару часов снова садится ко мне и уже с другим мужиком на ту же самую Корнилова возвращается…
— А вы что?
— А что я? Мое дело везти, куда скажут! Если я начну людей, что ко мне садятся, судить и сортировать, мои дети голодными останутся. Ладно, морячок, ты уж прости меня. Ты домой едешь, радуешься, а я тут со своими наблюдениями и выводами …
— Да ничего, все нормально. Жизнь…
— Ничего нормального в ней, — перебил Михаила водитель, — жизни такой, нет! Вы там себе болтаетесь, где ни попадя, вечно света Божьего не видите, а бабы ваши здесь с ума сходят от тоски и одиночества… И это ты называешь жизнью? Да пропади она пропадом, такая жизнь! Деньги? Так я здесь всяко побольше вашего имею, да при этом сам их и пристраиваю. То к жене, то к дочкам, то к даче, то к машине, то еще куда. А кому они нужны, эти деньги, если не видеть, как они тратятся?
Михаил молча слушал… Нечем ему было ответить этому так не вовремя расфилософствовавшемуся мужичку. Во всем он был прав, кроме одного – кто-то ведь должен работать в море! Так уж получилось, что он, Михаил, занимается именно этим делом.
— Все, морячок, приехали. Ты уж прости меня, наплел я всякого… Ругаю себя постоянно за болтливость, а сам опять…
Михаил молча подал деньги и, не дожидаясь сдачи, взял лежащую рядом большую сумку с подарками для жены и сына, и вышел из машины. Подняв голову, посмотрел вверх. Окно слабо светилось.
«В прихожке свет горит. – подумал Михаил, — Ждала. Знала, что утром могу рано приехать».
Это было приятно и вызвало даже небольшие угрызения – совсем плохо о жене думал…
На звонок не ответили. Позвонил второй раз. Результат тот же.
«Странно… — думал Михаил, доставая ключи, которые всегда носил с собой, — Если уехали к родителям, почему свет оставили включенным? И вообще, с каких это пор такое? Обычно сына она в первый вечер отвозила к родителям, чтобы в маленькой, тринадцатиметровой гостинке «знакомиться» после рейса было легче.
Повернув ключ, Михаил распахнул дверь.
Перед ним стояла жена. В запахнутом халате, растрепанная, она смотрела на него огромными от испуга глазами и неестественно улыбалась. За ее спиной виден был не убранный с вечера стол с грязными тарелками, рюмками и остатками закусок. Спертый запах вчерашнего разгула довершил картину, доведя ее до совершенной полноты.
— Ой, Мишенька! Пришел… А я к вечеру тебя ждала… Мне в пароходстве сказали, что вы к обеду только придете… А мы здесь с девчонками… день рождения у Нинки был… Сам знаешь, как это бывает…
— Где сын? – прервал ее Михаил.
— У родителей… Ты же…
В этот момент за шторкой послышался легкий звон. Уж его-то Михаил знал хорошо – так звенит пряжка на мужском ремне. Кровь бросилась ему в голову. В ушах зазвенело. Пульс толчками бил в виски.
«Господи! — возникла мысль, — Ты все же дал мне испить эту чашу до дна!»
Все дальнейшее происходило без участия его сознания.
— Живи! – тихо сказал он, бросил к ее ногам сумку с подарками и вышел, навсегда захлопнув за собой дверь в жилище, еще несколько минут назад бывшее ему домом.
— Мишенька, ты подожди, я все тебе сейчас объясню! Не уходи! – неслось вслед, но Михаил твердо, уверенно шагал по ступенькам, зачем-то вслух, шепотом считая их.
— Пять, шесть, семь…пятнадцать…
Пришел в себя уже в такси, которое не помнил, как и где поймал.
— Куда едем?
— Вторая Речка.
К счастью, водитель попался молчаливый. Второго философа Михаил не смог бы вынести.
Встреча с родителями и с сыном была бурная, но видно было – все понимали, что что-то случилось. Даже сын, бурно встретив отца, тревожно посмотрел ему в глаза и, посерьезнев, ушел в свою комнату.
Родители ни о чем не спрашивали. Матери ничего не нужно было говорить – она поняла все по его виду, по пустым рукам. Михаил пошел в душ, и с огромным облегчением, долго и ожесточенно смывал с себя то, что только что пережил. Горячие, тугие струи чуть затхлой, что привычно для Владивостока, воды немного облегчили его состояние, и первая здравая мысль поставила кое-что на свои места.
«Вот и все! И не нужно ничего объяснять, искать какие-то доводы и приводить причины. Все свершилось само собой. Назад пути нет, и я клянусь, что никогда не переменю своего решения!» — почти сразу добавил он, сжигая мосты и отрезая себе пути к отступлению и прощению.
— Посиди немножко в комнате, — сказала мать, когда Михаил вошел в кухню, — сейчас завтракать будем.
Михаил сел в старенькое, расшатанное кресло и обвел комнату взглядом. Все было таким родным, близким, знакомым с детства.
— Ну, что скажешь? – спросил отец, усаживаясь в кресло напротив.
— А что я могу сказать?
— Совсем нечего?
— Есть, но сейчас я не хочу об этом.
— Я понимаю. Задам тебе только один вопрос, можно?
— Да, конечно.
— Ты понимаешь, что жизнь не заканчивается на этом?
— Да.
— Точно?
— Точно.
— Вот и хорошо. Идем завтракать. Зови своего сына, сынок!
— Как ты? — спросил Михаил, войдя в маленькую комнату, — Чем занимаешься?
— Нормально, в школу собираюсь.
— Идем завтракать, — сказал Михаил, — бабушка уже накрыла на стол.
— Папа, а ты дома не был еще? – спросил сын.
— Понимаешь, сынок… — начал было Михаил, и с ужасом увидел, как сын на глазах погас… Исчезла улыбка, плечи опустились, он даже стал ниже ростом, как показалось Михаилу.
— Да, я понимаю, папа… — ответил сын, глядя в пол.
— Я знаю, сынок, — сказал Михаил, преодолев ком в горле и обняв его, — что ты совсем большой уже и все понимаешь. Мы потом обязательно поговорим об этом. Как мужики. Серьезно и обо всем. Хорошо?
— Хорошо.
Михаил сел за стол. Все молчали.
— Ну и что, за встречу по рюмашке нам нальют или нет? — шутливо спросил отец.
— Конечно же, нальют! – ответила мать и достала давно приготовленный для этой цели коньяк.
— За встречу?
— За встречу! – Михаил выпил и почти сразу ощутил приятное тепло.
Именно в эту минуту к нему и пришло ясное, необратимое понимание того, что случившееся сегодня поменяло его жизнь на «до» и «после». Поменялось все. Окончательно и бесповоротно. Из того, что его ждет, одно он знал точно – его никогда больше не смогут унизить так, как это происходило в последние годы и завершилось сегодня. Этого он больше никому не позволит!
Не знал тогда еще Михаил, что, расставаясь с женой, он расстается и с частью окружающего его мира. Большая часть знакомых ему людей уйдет из его окружения навсегда, поскольку эти люди пришли вместе с ней. С ней они и уйдут. Главное же, что Михаил до конца понял этим утром – сын навсегда будет с ним. Они никогда не станут чужими друг другу, что бы и как бы дальше ни развивалось. Это было главным. Все остальное, он знал это, сумеет преодолеть и решить.
Беспокойные стояночные дни, наполненные суетой в управлении пароходства, работе с бесчисленными проверяющими, решением многочисленных вопросов по погрузке, снабжению и подготовке судна к рейсу, немного отвлекли от тяжелых дум, связанных с тем, что произошло. Мысли эти разделились на две половины. Первая – понимание того, что разрыв должен был произойти, не мог он не случиться. Вторая… Здесь Михаил никак не мог определиться, что в этом разрыве его беспокоит. Прежде всего – сын. Это было бесспорно. А второе? И вот тут-то он поймал себя на мысли, что все его существо восстает против того, как это произошло. Как ни вертел Михаил этот вопрос, не пытался взглянуть с разных углов, все сводилось к одному — не нравилось ему то, что не он начал это процесс, а она, жена! Умом понимал, что это смешно — переживать оттого, что она попалась, а он – нет. Совесть подсказывала Михаилу, что он виноват во всем не меньше, а может быть и больше, ведь он – мужчина.
«Наверное, — все же решил он, — мы в чем-то одинаковы, да и не любили никогда друг друга. Отсюда и все остальное. Кто больше виноват, а кто меньше? Оба виноваты. С самого начала, когда решили пожениться. Не хотел ведь, чувствовал, однако ее сообщение о беременности все решило тогда…»
В этот самый момент в памяти всплыли тихие мамины слова в ответ на его восторженный звонок, на которые он даже обиделся немного тогда.
— Мама, сын у меня родился! Заждались все! Долго же он не хотел появляться!
— Поздравляю, сыночек, но я никогда не слыхала, чтобы десять с половиной месяцев детей носили…
Жена звонила родителям, пыталась встретиться. Михаил согласился. Встречались там, на Корнилова, в гостинке. Михаила поразило, что всего за несколько дней это, довольно примитивное и убогое жилье, бывшее его домом, перестало быть им. И ведь, действительно, это был его дом! Он все время чувствовал это, стремился сюда! И теперь, войдя, с удивлением понял, что все здесь стало чужим. Здесь теперь не было ни одной мелочи, которая вызвала бы тепло в его душе. Все стало чужим. Видать, не простил Михаил этой квартире то, что копилось в ней годы и переполнилось тем, чему он сам стал свидетелем.
Все попытки жены оправдаться и попытаться уговорить Михаила простить ее или дать какой-то срок на раздумья, наткнулись на полное неприятие. Все его существо противилось обсуждению продолжения совместной жизни с этой женщиной.
— Попытайся понять меня и простить. — сказал Михаил, подводя черту, — Если бы все у нас было прекрасно и вдруг такое случилось – это одно, но я же давно уже знал, что ты постоянно изменяла мне. Да и то, что зная, что через несколько часов я буду дома, ты… Нет, прости меня, но после этого я не могу простить тебя. Пожалуйста, привыкни к этой мысли и начинай жить самостоятельно. Очень прошу тебя – не отыграйся на сыне и не мешай нашему общению. Он не должен слишком сильно страдать от наших ошибок. Да и тебе будет легче, если я буду участвовать в его воспитании. На развод я сам подам.
— Я ничего не отвечу, — тихо сказала жена, глядя в пол, — я предлагаю взять тайм-аут на время рейса. Вернешься – мы снова встретимся и поговорим. Но дверь сюда всегда будет открытой для тебя.
— Спасибо, — ответил Михаил и с облегчением вышел